6
Осенний день догорал. Сквозь угрюмую толщу свинцовых туч скупо сочился серый свет. Юрий Николаевич, с желтым портфелем в руке, остановился на мощеной брусчаткой площади у здания Краеведческого музея, размышляя о том, куда же ему теперь направить свои стопы.
Перед ним лежала улица Ленина – бывшая Соборная. Ее пересекала сбегающая в порт улица Коммунаров. За перекрестком, на другой стороне улицы Ленина, находилась автобусная остановка, и он мог поехать оттуда домой, сев на автобус, либо троллейбус.
Но была и иная возможность. Можно было пересечь улицу Ленина, подняться по Коммунаров на Суворовскую, пройтись по ней пешочком до площади Корабелов, и уже оттуда на каком-нибудь транспорте укатить на Остров.
О том, какой из двух вариантов предпочесть, Толкачёв раздумывал недолго. После целого дня нервотрепок и беготни с высунутым, как у собаки, языком, давиться в душной толчее автобуса его как-то не тянуло. Душа просила отдохновения, покоя и тишины, и посему он решил прогуляться по центральной улочке своего родного города. Итак, он вышел на Суворова, и тут его окликнули:
– Толкаша!
Так назвать его мог только кто-то из его школьных приятелей. Юрий Николаевич обернулся в сторону прозвучавшего голоса и увидел в трех шагах от себя радостно улыбающегося Санька. С первого взгляда на него становилось понятным: Пушок (так звали его еще со школьной скамьи) свято чтил традиции своих предков. Одет он был в асфальтового цвета куртку и широкие клетчатые штаны, а на ногах красовались черные тупорылые ботинки, заляпанные грязью. Скорее всего, этот «прикид» Санек получил в наследство от своего прадедушки вместе заветом быть верным делу великого Ильича.
– Пр-ривет, бродяга! – сказал он, подходя Толкачеву и, саркастически нацелив палец на его желтый портфель, подколол. – Ты что, уже юморески писать начал, а? Хи-хи.
– С чего это ты взял? – сказал Юрий Николаевич, пожимая протянутую ему руку.
– Так я гляжу, у тебя портфель как у Жванецкого, – пояснил Санек. – И решил, что ты тоже пошел по его стопам. У тебя ж, как никак, филологическое образование, не так ли? Хи-хи.
– Ну, и?
– Вот я и подумал, что ты, как лингвист, и к тому же крупный мастер художественного слова, начал писать что-нибудь типа: «Будни херсонского бизнесмена». Или: «Один день из жизни Юрия Николаевича…»
Округлая физиономия Пушилина излучала неуемное веселье. Толкачёв критическим взглядом обозрел этого неисправимого баламута, и на душе у него стало как-то светлей. Старый оболтус! Когда-то они учились в одном классе, вместе гоняли футбольный мяч во дворе, а, повзрослев, стали делать вылазки в Клетку и Ромашку1. Санек уже тогда был неплохо упитан и, похоже на то, сию тенденцию сумел сберечь. Сейчас он обзавелся, кроме солидного живота, ещё и солидной проплешиной, и она отсвечивала на его голове, как полянка в золотистом осеннем лесу. Говорить серьезно он, похоже, так и не выучился, и даже доказывая теорему Пифагора, находил повод поострить. Какими путями попал он в «Органы» – об этом, несмотря на свой бойко подвешенный язык, его товарищ никогда не распространялся. Известно было, впрочем, что он подвизался в милиции на должности эксперта-криминалиста, но после распада Союза ушел на вольные хлеба, и теперь работал юрисконсультом в банке.
– Сколько ж это я тебя не видел, а, черт возьми? – сказал Пушок и тут же, не ожидая ответа, внес конструктивное предложение. – Может, зайдем, ради такого случая, в какое-нибудь злачное место и накатим по рюмашке?
– А ты сейчас, часом, не на боевом задании? – на всякий случай, уточнил Юрий Николаевич. – Возможно, как раз идешь по следу матерого злодея?
Пушок рассмеялся.
– А ты, я вижу, чувства юмора не утерял! По-прежнему в своем амплуа. Ну, так что, двинули?
«А почему бы и нет? – подумалось Юрию Николаевичу. – Нужно же когда-то и отпустить тормоза?»
– А, пошли!
– Вот-вот! – защебетал Санек. – Вот такой вот ты бесхребетный! Типичная гнилая интеллигенция! Кто хочет, может тебя с пути истинного сбить и на кривую дорожку увлечь… Ух, жена, наверное, с тобой мается. Ух, бедная, мается! Слышь, Юрок, а ты, часом, не тиран, а? Не домашний деспот, а, хи-хи?
Было уже около шести часов вечера, и бывшие одноклассники шли по Суворова; Пушок развлекал Толкачева своей болтовней. Внезапно он притормозил.
– Так куда же нам все-таки закатится, а? – задумчиво произнес Пушилин, почесывая за ухом. – Вот архиважный вопрос, как говаривал дедушка Ленин. Как ваше мнение, товарищ Лингвист?
– Ты внёс это рацпредложение, – сказал Толкачёв. – Ты и решай.
Пушок потоптался на месте, сложил пальцы наганом и вытянул руку в сторону неоновых вывесок по левой стороне улицы.
– Кажется, где-то в том краю есть харчевня «Трех пескарей». Отменная кухня, между прочим! Я слыхивал, будто в ней подают гуся в сметане, хи-хи. А к нему – портвейн тридцатилетней выдержки. И все это – за каких-нибудь три сольдо.
– Я портвейн не пью, – сказал Толкачёв.
– А почему так, позвольте полюбопытствовать?
– Так им же только заборы красить… – пояснил Толкачёв. – Или тараканов травить.
– Ну, хорошо, батенька… Хорошо. Тогда давайте перейдем на виски с содовой. Ведь у нас же нынче подули свежие ветра западных перемен, не так ли? И теперь мы можем квасить все, что угодно: и виски, и тоник, и кока-колу с солеными огурцами…
– А голых танцовщиц там нету?
Пушилин поскреб за ухом.
– Вот насчет голых баб я тебе точно сказать не могу, это не по моей части… А ты, как я погляжу, уже пустился во все тяжкие, а, хи-хи? Оказывается, ты не только домашний тиран, но, к тому же еще, и Казанова? А как же моральный облик строителя коммунизма? А? Ах, да! – Санек хлопнул себя ладошкой по лбу. – Я ж и забыл совсем! Ведь мы же сейчас все заделались демократами, верно? Нам теперь Гей-парады подавай, наркотики, проституток. А без этого мы уже – ни-ни! И не мыслим себя даже!
Они подошли к «Пирожковой», Санёк потянул на себя деревянную дверь:
– Прошу вас, батенька!
И поглотил их мир иной…
Вполнакала светились лампы кумачового цвета, и помещение тонуло в багровом полумраке. В воздухе плавали густые клубы вонючего дыма. Из динамиков лился голос какого-то типа, певшего с надрывными нотками в охрипшем голосе о нелегкой судьбе российского вора:
Владимирский централ,
Ветер северный…
Стойка бара смутно вырисовывалась в другом конце помещения. К ней вел проход между двумя колоннадами, обшитыми деревом багрового цвета. Колоннады смыкались наверху, словно своды джунглей на берегах Амазонки. Пространство за колоннами, по обе стороны прохода, заполняли массивные столы, у которых стояли деревянные скамьи, составленные спинками друг к другу. Санек поискал взглядом свободное местечко:
– Ну что, упадём здесь?
К ним уже мчалась красна девица в белом кружевном переднике. В одной руке она несла вишневую книжечку в тисненом переплете, а в другой держала увесистую пепельницу. Не успели приятели опуститься на лавки, как она уже поставила пепельницу на стол. Санек замахал на официантку руками:
– Нет, нет! Уберите, пожалуйста, отсюда эту посудину! Мы бережем свое здоровье!
– В смысле, не курите? – официантка приподняла выщипанную бровь.
– И в этом смысле тоже. А, кроме того, этот снаряд вполне может послужить орудием убийства. Вон позавчера я смотрел по телику один кинофильм, так там одна дамочка убила любовницу своего мужа точно такой же штукенцией. А вот этот мужчина (Санек указал на Толкачёв) хочу вас сразу же предупредить об этом… он, как только подвыпьет, становится очень опасен. Так что пепельницы, вилки, ножи и всякие другие, тяжелые и острые предметы от него лучше всего сразу же убрать и спрятать их куда-нибудь подальше.
Официантка сдвинула плечами – очевидно, чокнутые клиенты были ей не в новинку. Она положила меню на стол.
– Что будем заказывать?
– Тэк-с, – Санек сплюнул на подушечки волосатых пальцев, потер их и, насупив рыжеватые брови, приступил к изучению меню.
– Начнем с главного, – проговорил он, листая страницы с видом профессора, проверяющего контрольную работу нерадивого студента. – С водочки… Нам нужно что-нибудь такое эдакое, знаете ли… Чтобы, с одной стороны, было позабористее, а с другой – подешевле. Можете вы нам что-нибудь порекомендовать?
– У нас вся водка хорошего качества.
– Но вот вы, лично вы… какую водку предпочитаете в это время суток?
– Я водку не пью.
– А как же вы тогда определяете ее качество?
– У нас вся водка сертифицирована.
– Понятно. А перцовка у вас тоже сертифицирована?
– Да.
– Так что, старина, может быть, накатим тогда, для разминки, перцовочки? Как ты смотришь на это своим круглым выпуклым глазом?
– Положительно, – сказал Толкачёв.
– Тэк-с… Тогда дайте нам, для затравки, грамм двести перцовки… А на закусь… Чтобы бы такое нам взять на закусь, а? О, я вижу у вас тут жаркое… Гм, гмм… И цена, кажись, вполне приемлема… Юрок, а как ты относишься к тому, чтобы ударить по жаркому, как Ленин по буржуазии?
– Нормально.
– А это, как я понял, у вас фирменное блюдо такое, а? Горшочек – а в нем картошечка с мясцом плавают в подливе? Я правильно вас понимаю, хи-хи? И вся эта байда посыпана сверху зеленью… Но только я имею в виду не американские доллары, – растолковывал Санек.
– Да, это то самое, – произнесла официантка, очень глубоко вздохнув и с расстановкой чеканя каждое слово.
– Пойдет! Ну, и принесите нам еще какого-нибудь сочку. Апельсиновый у вас есть?
– Есть.
– Вот его-то нам и давайте.
– А чеснок в жаркое класть? – осведомилась девушка.
– Тебе как? – спросил Санек.
– Мне – нет, – сказал Толкачёв.
– Ну, а мне положите. Только смотрите, не перепутайте. Мне – с чесноком, а ему – без! Иначе я за этого парня не ручаюсь!
Он дал ей еще несколько мудрых указаний, и она удалилась. В предвкушении застолья, Санек ерзал на лавке, полируя ее своими штанами, и нес всякую дичь. Через некоторое время явился заказ. Санек прихлопнул в ладоши и возбужденно потер руки:
– Так что, старина, хлопнем по маленькой?
– Давай.
Первая стопка пошла на диво как хорошо, а вторая еще даже лучше, чем первая. Ну, а третья полилась просто волшебно! К жаркому претензий тоже не имелось. Пушок взмахнул рукой, как утопающий в море:
– Барышня!
Вняв его зову, официантка устремилась к столику. Она замерла перед дотошным клиентом с раскрытым блокнотом и остро отточенным карандашом. Санек пошевелил короткими пальцами:
– Барышня… Сделайте нам, пожалуйста, еще сто пятьдесят! Но на этот раз Пшеничной… и порежьте, если это вас не затруднит, лимонку вот для этого оглаеда.
Когда официантка отошла, Санек утер блестящие губы бумажной салфеткой, отвалился на спинку скамьи, как сытый кот, и обратился к приятелю:
– Ну, а теперь давай, колись.
– О чем?
– Как это о чем? Рассказывай, как это ты до жизни такой докатился… Ведь, насколько я припоминаю, ты оканчивал филфак, потом работал в Ленинском прапоре, а паралельно с этим корпел над каким-то филологическим трудом… Постой, постой! – Санек щелкнул пальцами. – Кажется, твоим коньком была история древней Руси, не так ли?
Толкачёв кивнул.
– Вот видишь, – Пушок самодовольно постучал себя пальцем по лбу, – у меня память еще, слава Богу, как у Штирлица!
– Ты хотел сказать, как у Мюллера… – поправил его Толкачёв.
– И ты – Санёк наставил палец на Толкачёва, – работал над переводом Слова о полку Игореве. Так ведь? Жуковского хотел затмить!
– Нда-а… – сказал Толкачёв. – В твоей конторе, как я погляжу, хлеб даром не едят. У вас там собрано на меня полное досье…
– И вдруг – бабах! – воскликнул Пушок, радостно сверкая глазами. – Ты двигаешься в строительный бизнес! Затем – новый зигзаг судьбы: автомастерская, хи-хи! Согласись, это как-то не вяжется с твоим психотипом.
– Это допрос?
– Пока что разговор по душам. И, причем, заметь себе, без протокола. А вот когда мы вызовем тебя к себе повесткой на Чекистов2… – Санек приподнял вилку, довольно улыбаясь, – о! тогда у нас уже пойдет совсем другой разговор!
– Ну, что ж, давай, выписывай свою повестку, – сказал Толкачёв.
– Не, Юрок, серьезно, давай без тру-ля-ля, – Пушок прильнул грудью к столу, захлопал рыжими ресницами. – Расскажи мне, как это с тобой произошла такая метаморфоза? Ведь, по своему психологическому типу, ты лирик, верно?
– Вам виднее…
– Кому это – нам?
– Компетентным органам.
– И что же нам виднее?
– Кто лирик, кто физик, а кто английский шпион…
– И тем не менее?
– Да кому сейчас нужны лирики? – Толкачёв усмехнулся. – Нынче иные приоритеты…
– И какие же, батенька?
– Накосить побольше бабла.
– Фи, как пошло… – Пушок зацокал языком, брезгливо сморщив нос и укоризненно покачивая головой. – Накосить бабла! И кто же это говорит? Какой-то урка? Нет, это говорит филолог! Человек с университетским образованием!
Принесли графинчик водочки. Пушилин уверенной рукой наполнил стопочки. Они выпили, закусили лимончиком, который был порезан тонкими дольками.
– И все-таки, Юрок… без протокола… – снова заговорил Пушилин. – Разговор, так сказать, по душам… Как это ты вдруг заделался владельцем автомастерской? Откуда у тебя взялся начальный капитал? Ведь еще Оноре де Бальзак писал о том, что за каждым крупным состоянием стоит преступление, не так ли?
– Выиграл в казино.
– А, может быть, ты банк ограбил, а, хи-хи? Или, в лихие девяностые, возглавлял бригаду братков? А казино – это так, для отвода глаз. Легенда для простаков, чтобы отмывать деньги мафии?
Из-за соседнего столика поднялись двое мужчин. Слегка покачиваясь, они направились к выходу. В багровом полумраке их лица казались отлитыми из меди, позеленевшей от времени, как у воинов древних инков, вышедших на тропу войны.
– Ну, сними камень с души, – убеждал Санек, – и ты сам увидишь: тебе сразу же станет легче.
– Двинуть бы тебя чем-нибудь по голове… – мечтательно произнес Толкачёв. – Жаль только, что пепельницу унесли.
– Спокойно, парень! Спокойно. – Пушок выставил ладонь вперед. – Тут тебе не Чикаго и не криминальный Петербург. И потом, здесь же стоят камеры видеонаблюдения. Выйти на твой след не составит никакого труда. Да и официантка уже предупреждена. Это – наш сотрудник, и она тут же даст против тебя показания…
Давненько Толкачёв ни с кем не трепался просто так, ни о чём, и сейчас он вдруг почувствовал потребность высказаться. Что было тому причиной? Атмосфера ли кафе с ее кровавым полумраком и душещипательным шансоном, звучавшим из динамиков под сводами колонн? Забористая смесь перцовки и пшеничной? Или веселая рожица Пушка, воскрешавшая в его памяти былые дни их быстротечной юности?
– Ну, наследство я от тетки получил… Просекаешь? Нас-лед-ство! Вот прилип, как банный лист до мокрой задницы…
– Так, дальше…
– А в это время наша могучая и несокрушимая как раз летела под очередной откос и радостно свистела. Прятать деньги в чулок в те героические времена смысла не имело. Жена и говорит: давай, мол, купим хатынку где-нибудь в сельской местности. Или дачу. Будем, мол, ездить на природу, дышать свежим воздухом, петрушку сажать. Мне бы, дураку, ее послушать…
Санек понимающе кивнул:
– Понятно. Однако лопата, мотыга – это не твой психотип. Авторучка с золотым Паркером, компьютер – вот это да, это твое… Тут ты в своей родной стихии, как Чубайс в приватизации народного добра…
– Ну, нет, нет у меня этой тяги к крестьянскому труду, – сказал Толкачёв, начиная заводится. – И что мне теперь прикажешь делать? Застрелиться?
Пухлая ладонь старинного друга взмыла вверх, успокаивающе закачалась в воздухе:
– Верю! Верю! Всех, у кого эта тяга была, уже давно раскулачили товарищи в кожаных куртках и отправили на Соловки… Но продолжай. Я тебя очень внимательно слушаю.
– Так вот, едва я получил деньжата, вокруг меня тут же завертелась веселая карусель… Откуда ни возьмись, объявились всякие друзья-товарищи, зачастили в гости родичи, которых я до этого триста лет не видел. В общем, слетелись всё, как мухи на мед…
– И этому я тоже верю… Дальше?
– А дальше объявляется один делавар3. Откуда он пронюхал о наследстве – понятия не имею. И давай мне петь свои колыбельные песенки… Пел, пел – и, наконец-таки, усыпил меня.
– И что же он тебе напел, Толкаша? Не для протокола…
– Ну, лейтмотив был такой. У тебя, мол, появились бабки. Встает вопрос: что с ними делать?
– А его что, очень сильно взволновал этот вопрос?
– Ну да. Товарищ ведь…
– Понятно.
– Вот он и говорит: держать в кубышке их нет резона, они должны работать, дивиденды приносить. Нести в банк, чтоб стричь проценты – сейчас стремно, мол, все шатается, стабильности нет. Проснешься завтра – и услышишь в новостях, что правительство приняло оч-чень мудрое решение: заморозить счета своих граждан до лучших времён. Или что твой банк лопнул, как Союз Нерушимых.
– Да, но ведь при этом ты можешь идти в суд и отстаивать там свои права, не так ли? – захихикал Санек. – Ведь теперь ты – свободный гражданин в свободном демократическом государстве!
– Да пошёл ты! – огрызнулся Толкачёв. – А то точно по голове дам!
– Ну, и?
– В общем, плел он, плел свои кружева, а потом и заявляет: есть, мол, одна тема, надо бы её с тобой перетереть. Я, дескать, по совету умных людей, стал заниматься авторемонтном, и теперь мои дела пошли в гору. И я, по старой дружбе, готов открыть тебе свои карты! Так вот, за месяц работы (но только это, дескать, строго, между нами) я выбиваю с каждой точки как минимум штуку баксов чистоганом! И вижу, что эта волна в ближайшее время будет только нарастать. А теперь прикинь себе, до каких высот сможет подняться тот, кто окажется на её гребне! Тут главное – не зевать. Волна, мол, не будет катиться вечно, когда-нибудь она пойдёт на спад, и потом ее будет уже не догнать ни на каких досках. Но если оседлать ее сейчас – можно озолотиться.
– Понятно, – сказал Санек. – Обычный маркетинговый ход, рассчитанный на лопухов, вроде тебя. И ты заглотил на эту наживку?
– Не сразу.
– И как же он разводил тебя дальше, интересно узнать?
– Ну, он рисует мне такую картину: мол, некоторые шустрые парни уже просекли, что это – Клондайк, и начали наступать ему на пятки. Но, пока этот рынок еще не сформирован, он решил застолбить, где это только возможно, его за собой. С этой целью он начал открывать точки в разных районах города. Однако ресурса ему не хватает…
– И он решил сделать тебе предложение, как дон Корлеоне?
– Ну, типа того… Одной рукой, мол, две сиськи не схватишь. Нужен компаньон. Человек честный, надежный, порядочный, на которого он смог бы положиться.
– И который получил бы наследство от тетки…
– Или от дядьки. Ему это по барабану.
– Ну да… Это не так принципиально…
– …Вот он и поет: если мы объединим наши усилия – выигрыш будет очевиден.
Санек поднял руку, как ученик в классе:
– Вопросик задать можно?
– Валяй.
– Выигрыш – для кого?
– Для обеих заинтересованных сторон. Так, во всяком случае, он уверял меня. И, причем все тут чисто, без всякого кидалова.
– Как в МММ?
– О! Вот на этом-то он меня как раз и подловил! Это, говорит, тебе не какой-нибудь Лёня Голубков4. Тут – дело живое, реальное. Я, мол, уже прикупил небольшую хатынку у бывшей балки по Колодезной, и там у меня копошится пара-тройка слесарей. Дела, правда, пока движутся ни шатко, ни валко, но, если взяться за них с головой – а, мы-то ведь с тобой не дураки, верно?
– Уж он-то точно не дурак, – ввернул Пушок.
– …то каждый из нас, с течением времени, будет купаться в деньгах, как леди Ю. Но для этого, мол, надо расширить дело. И если я вложу, допустим, пять штук баксов зелени, то смогу отбить их в течение года, максимум двух. И потом мне останется только загорать где-нибудь на Канарах или Сейшельских островах, а денежки тем временем сами будут капать в мой карман.
– И ты повелся?
– Не сразу. Поначалу я уперся. Миша, говорю я этому делавару, если заниматься не своим делом – глупо рассчитывать на успех. А я так же далек от всех этих карбюраторов, болтов и гаек, как декабристы от народа. А он знай, дует в свою дуду: да тебе-то и делать ничего не придется. Внесешь бабки – и радуйся жизни. Хочешь – пиши Анну Каренину, как Лев Толстой, а хочешь – отдыхай на Мальдивах.
– Ну, это уже классика жанра, – заметил Пушок. – Закапываешь в землю одно сольдо – и на его месте вырастает волшебное дерево…
Утробно зазвучал рингтон звонка.
– Минуточку, – сказал Толкачёв, поднимая палец.
Он раскрыл портфель, выудил оттуда мобильный телефон, смахивающий на кирпич, и приложил его к уху:
– Да, малыш… Да, все в порядке, скоро буду… Где я? Да вот, встретил приятеля, зашли с ним в харчевню Трех Пескарей. Сейчас съедим три корочки хлеба, и я лечу домой… Что в суде? Пока без перемен, по-прежнему идёт окопная война. Но, похоже, эта банда четырех опять замышляет какую-то пакость…
Он отвел трубку от уха, поднес палец к губам и шепотом пояснил:
– Жена…
– Бдит?
– Ну.
Затем снова заговорил в трубку:
– Ну, все, малыш, все. Давай, не нервничай. Наше дело правое, враг будет разгромлен, победа будет за нами… Приду домой – обо всем расскажу…
Окончив разговор на этой мажорной ноте, Юрий Николаевич спрятал телефон в портфель. В кафе вошли две девицы в потертых джинсах и высоких гренадерских сапогах – в такой экипировке им было бы удобно собирать клюкву или морошку на болоте. Они направились к столу, за которым перед этим восседали меднолицые инки. Вид у девиц был надменный, эмансипированный, «мужиковатый». Опустившись на скамьи, они тут же достали из своих сумочек сигареты и задымили. Официантка уже неслась к ним на всех парусах с пепельницей в руке.
– А что это там за банда четырех такая? – поинтересовался старый криминалист. – Помнится, ее возглавляла жена Мао Цзэдуна, или я ошибаюсь?
Юрий Николаевич рассеянно отмахнулся:
– А, это длинная история… – он издал безрадостный вздох. – В общем, уломал меня этот делавар… Отстегнул я ему пять штук зелени, и стал ожидать, когда прибыль закапает в мой карман…
– И как, дождался?
– Дождался… – печально протянул шеф автомастерской.
Пушок захихикал:
– Что-то я не слышу оптимизма в твоем голосе!
– В общем, пролетел я, Пушок, с этой автомастерской, как рваная фуфайка над городом Парижем. Наверное, оседлал не ту волну. Или же залез на нее как-то не с той стороны. И, в результате, очутился не на гребне, а в глубокой жене… Взял я как-то калькулятор, прикинул хрен к носу, и что же вижу? При текущем положении дел мне потребуется как минимум 15 лет, чтобы вернуть свои вложения. И это – при том условии, что в нашей стране больше не произойдет никаких катаклизмов…
Пушок умильно захлопал ресницами:
– Эх, Юрок! Вот за что я люблю тебя, стервеца – так это за твою девственную наивность! Как был ты идеалистом – так им и остался!
Это слова почему-то зацепили Толкачёва за живое.
– И кто же он такой, по-твоему, этот идеалист? Ботаник, витающий в облаках? Растяпа, которого каждый может обвести вокруг пальца?
– Да что ты кипишуешь, Толкаша? Охолонь.
На лбу Толкачёва обозначилась упрямая складка:
– Идеалист – не обязательно придурок….
– Согласен, – мягко подстелил Санек. – Я этого и не имел в виду.
– И разве идеалист не может иметь предпринимательской жилки, а? Скажи?
Он поднял на Санька пылающий взгляд.
– Честно?
– Честно.
– Мне кажется, что это из области фантастики…
– С тобой все ясно… – заявил Толкачёв, махая на приятеля ладонью.
– И что же тебе ясно?
– Ты – как моя жена. Та тоже реалистка с головы ног пят. Не понимаю только, почему ты на ней не женился? Из вас бы вышла чудесная парочка.
– Мне и своей хватает, – захихикал Пушок. – Вот так вот! С головой!
– Небось, живешь по ее заповедям, а? – недобро усмехнулся Юрий Николаевич.
– Ладно, Юрчик, давай оставим наших жен в покое, – благоразумно ушел с этой скользкой темы Санек. – Ты лучше скажи мне вот о чём: сам-то ты эту жилку имеешь?
– Кто, я?
– Ты, Юрок, ты! – палец Санька нацелился ему в грудь – как револьвер.
– Ну, я… – Толкачёв развел руки. – Я – это частный случай… А вот в широком смысле слова… – он впился в приятеля пытливыми глазами. – Разве не может человек честный, порядочный, быть, к тому же еще, и успешным бизнесменом?
– В широком не скажу, – ответил Санек. – Я не господь Бог. Но, думаю, что в нашей стране это невозможно.
– Почему?
– Тебе ль этого не знать, Толкаша? Ведь ты же не первый год варишься в этом котле.
Крыть было нечем, и Юрий Николаевич перевел взгляд соседний столик. Одна из эмансипе держала сигарету на отлете двумя пальцами и сосредоточенно пускала струю дыма через нос. Вторая мадам макала губы в бокал с пивом. Ее сигарета дымилась в пепельнице, около которой лежал разодранный пакетик с солеными орешками.
Из созерцательной задумчивости Толкачева вывел голос Пушка:
– Так что, Юрок? Так и будешь сидеть и пялиться на этих кикимор? Начал колоться – так давай, колись до конца.
Толкачев оторвал взор от прокопчённых красоток.
– Ну, – сказал он, – прикинул я хрен к носу и решил дать задний ход – да не тут-то было. Мой компаньон взял калькулятор и, как дважды два четыре, доказал мне, что теперь, с учетом амортизации оборудования и падения цен на недвижимость, стоимость моей доли сократилась с пяти тысяч баксов до двух с половиной. Однако же, если я пожелаю стать единоличным владельцем всей этой бодяги – так он, так уж и быть, готов уступить мне свою часть за 10 штук.
Пушок рассмеялся:
– А срачка на него не нападет, ты не спросил?
– Ты за него не беспокойся, у него желудок крепкий, переварит.
– Так ты что же, ему заплатил?
– С каких шишей? В общем, попал я, Санек, в эту халепу – и сам не понял, как. Послушаешь его: так вроде бы он прав со всех сторон. Ведь он не заставлял же меня, с ножом у горла, лезть в это дерьмо. А то, что карта так легла – так он тут ни при чем, он сам ведь в пролете. Но чувствую, вот сракой чувствую, есть во всем этом какой-то подвох…
– А кассу контролировал кто?
– Он.
– Поздравляю!
Санек расплылся в лучезарной улыбке и протянул через стол пухлую ладонь для дружеского рукопожатия.
– Твой делавар – тонкий психолог! Он тебя сразу раскусил. Ты только не обижайся, Юрок, но бизнесмен из тебя, как из меня прима-балерина. А то, как он провернул эту махинацию – это, скажу я тебе, высший пилотаж!
– Не понял?
– Так просвещайся. Кара Мурзу читай. Манипуляция сознанием – вот как это называется!
– Да брось ты…
– Ладно. А что там у тебя за история в суде?
– А! Это слишком долго рассказывать…
– Давай, Юрок, давай, не томи! Это же чертовски интересно. Ты там с кем-то там воюешь, словно на Курской Дуге, а мне об этом ничего не известно.
В глазах этого оболтуса Пушка так и плясали веселые смешинки. Юрий Николаевич солидно кашлянул в кулак:
– В общем, образовалась в одном учебном заведении преступная группировка…
– Ух ты! Чертовски интересное начало, как в романах Чейза… – не удержавшись, ввернул Пушок. – И что же это за заведение, а?
– Центральное мореходное училище города Херсона.
– Постой, постой! – просиял Санёк. – Так ведь наш губернатор, Сосновский, не так давно ходил в его начальниках, не так ли?
– Ну. А потом плавно переместился в кресло наместника президента, а на свое место усадил сынка.
– Да, завязываешь круто… – признал Пушок. – Как Агата Кристи… И кто же составил эту банду четырех?
– Его сынок со своим замом по экономической части Сологубом и главным бухгалтером Когтевым.
– Погоди, дружище, погоди, – сказал старый криминалист, почёсывая за ухом, – я в математике, брехать не стану, звезд с неба не снимал. Но всё-таки до четырех считать в школе научился. – Он поднял пальцы, растопыренные трезубцем: – У тебя три фигуранта получается. Три!
– Не спеши, будет тебе и четвёртый, – сказал Толкачёв, успокоительно покачивая ладонью над столом. – Вот его-то как раз эта банда и наняла, чтобы облапошить одного доверчивого простака.
– И кто же это?
– Простак-то?
– Ну, с простаком мне как раз всё понятно! – ухмыльнулся Санёк. – Кто четвёртый фигурант?
– Одна старая прожженная аферистка.
– И по какой схеме они действовали?
– По очень даже незамысловатой. Смотри: Сосновский старший, по своим коррупционным каналам, пробивает энную сумму на капитальный ремонт училища. После чего перед ними встаёт задача: часть этих денег перенаправить в свои карманы. А уж они-то в этих делах поднаторели, можешь мне верить.
– Верю, – сказал Санек, прикладывая руку к груди. – Вот в чём в чём – а в этом я тебе верю сразу и без всяких сомнений.
– Ну вот, заключили эти жулики со мной договор на производство ремонтно-строительных работ, кинули, для затравки, небольшой авансик, я засучил рукава и взялся за дело. А потом и закрутилась веселая карусель… Работы выполняются – а оплаты нет. А я-то ведь уже и материалов набрал в долг под своё честное слово, и рабочие по пятам за мной ходят, зарплату требуют – а эти мазурики всё поют и поют мне одну и ту же песенку: мол, потерпи еще чуток, дружище, потерпи, родной, мы же всё знаем, всё понимаем, и входим в твое положение, однако сейчас, мол, возникла сложная ситуация, но она уже разрешается, и казначейство пообещало нам со стопроцентной гарантией, что деньги нам вот-вот выделят, и уж тогда-то мы с тобой рассчитаемся полностью, без всякого обмана.
– Так чего же ты не взял их за кадык? – сказал Санёк.
– Ага! – усмехнулся Толкаша. – Они сами кого хочешь не только за кадык возьмут, но и за яй… За ними ж – сила! Сам представитель гос. администрации президента! Суды! Вся бюрократическая машина! А кто я? Так, козявка, которую не жаль и раздавить. И увяз я, понимаешь? Увяз по самые уши. Ведь работы-то сделаны, а оплаты нет. И надо же мне как-то свои бабки выбить. А поцапаешься с ними – себе же дороже будет. К тому же, я с ними работал уже не первый год, у них и раньше случались такие же заморочки, но в конце концов они всегда расплачивались. Вот я и понадеялся, что так произойдёт и на этот раз…
– Понятно. А как же они обували тебя дальше?
– А вот послушай. Сижу я как-то раз дома, и вдруг слышу – телефонный звонок. Поднимаю трубку. Слышу: «Юрий Николаевич? Главный бухгалтер, Когтев вас беспокоит… К нам пришёл ревизор КРУ, и Вам необходимо срочно явиться к нему для выяснения некоторых вопросов по поводу ваших процентовок». Я лечу в мореходку, словно ужаленный в одно место. Заводит меня этот жульман в кабинет, а там сидит какая-то грозная бабка. А перед нею лежат на столе мои сметы и акты выполненных работ. Когтев и представляет мне эту гадюку: Сенчурина Нина Николаевна, ревизор КРУ. А это, дескать, и есть тот самый Толкачев Юрий Николаевич…
– Так я не понял, – уточнил Пушилин, – она что, и в самом деле ревизор, или нет?
– Такой же, как и Хлестаков у Гоголя. Её наняли эти мазурики за штуку баксов специально для того, чтобы она меня прищучила. Но это я уже потом выяснил, когда подал на них иск в суд и ознакомился с их договором в материалах дела. А тогда эта баба махала у меня перед носом какими-то красными корочками, брызгала слюной и кричала, что она – самый страшный и ужасный ревизор, и сидит в одном кабинете с каким-то очень крутым следователем по улице Чекистов, который, по её наводке, может запросто сделать выемку всех моих документов, и потом она, со своей стороны, накрутит мне такие пени и штрафы, что мне будет впору и повеситься. Но корочек своих, ведьма старая, так и не раскрыла, и о том, она мошенница, я узнал уже потом. Но тогда-то я свято верил в то, что передо мной – настоящий ревизор, понимаешь? Мне же и в голову прийти не могло, что эти жулики в погонах могут провернуть такую аферу. И под её давлением я подписал тогда всё, что она там намалевала. Хорошо, хоть печати у меня с собой не оказалось.
– Да, интрига вяжется неплохая, – сказал Санёк. – Скажи, а трупов еще не было?
– Пока что нет. Но скоро будут, – заверил Толкачёв.
– И что дальше?
– Мне самому ещё неясно. Написал я жалобу в КРУ – и мне пришёл ответ, что никаких проверок они в мореходке они не проводили, и что эта аферистка у них не працює. Прокуратура мне отписала, что удостоверение этой бабы принадлежит другому человеку. Пошел я к этим педикам морским, желая столковаться с ними по-хорошему, но они меня даже и слушать не стали: этот пацан, что изображает из себя начальника Мореходки, меня не принял, а его зам, Соллогуб, стал с порога угрожать: а! так ты, мол, посмел обидеть нашу драгоценную Нину Николаевну и написать на нее жалобу КРУ! И теперь она вся в таких расстроенных чувствах, бедняжка… Ну, погоди, мол, мы тебе еще сделаем!
– А ты?
– А что мне оставалось, Санёк? Облиться бензином перед горисполкомом и поджечь себя в знак протеста? Подал я на них иск в суд, накатал телегу в милицию – есть там у них спец. отдел по борьбе с такими махинаторами, новому губернатору челобитную сочинил, дал материал в Наддніпрянку, написал даже Леди Ю и самому главному нашему пчеловоду по электронной почте в их общественные приемные. Так они, мерзавцы, мне даже и не ответили, а ведь какие письма писали мне перед выборами, как изъяснялись в любви – как Татьяна Ларина Евгению Онегину! А как победили на выборах, так сразу же начхали и на меня, и на всю прочую голоту. А в низах, Санёк, брехать не стану, поначалу закопошились, а потом потухли.
– Странно, – сказал старый криминалист, почесывая за ухом.
– Почему?
– Так ведь по ящику передавали, будто Сосновский старший от своей должности отстранен и его в наручниках отправили в тюрягу. Обвиняют в хищении бюджетных средств в крупных размерах и, попутно, пристегивают еще, что он, мол, себе дачу не по чину отгрохал.
– Так это они еще про его дом не прознали, – улыбнулся Толкачев.
– Про какой дом?
– А трехэтажный особнячок, что наискосок от мореходки стоит, знаешь? Он же его прихватизировал, а потом за державный кошт сделал там шикарный ремонт.
– Во! И теперь бы на него всей оранжевой ватагой и навалиться! Неужели так и не нашлось в наших структурах ни одного охотника сделать перед новой властью Ку и получить оранжевые штаны?
– Все намного сложнее, Санек, чем ты думаешь. Намного сложнее. Ведь как только его прижучили – он тут же вышел из партии Регионов и начал сдавать своих соратников. Ему и самому уже, как я слыхал, оранжевые штаны шьют.
– Да, – сказал Санёк, почесывая за ухом, – ситуация, как в восемнадцатом году. То красные берут станицу, то белые… Просто «Свадьба в Малиновке» какая-то.
– Вот потому-то судья и тянет волынку, – растолковывал Толкачев. – Не знает, какой флаг поднимать: оранжевый, или серо-буро-малиновый. И потому сейчас мое дело целиком и полностью зависит от политической расстановки сил в нашей ужасно демократической стране.
– И как ты оцениваешь свои шансы?
– Фифти-фифти. – Толкачёв приблизил к приятелю раскрасневшееся лицо, понизил голос, словно поверяя военную тайну: – Ты понимаешь, Санек, судья же ведь не слепая. Она прекрасно видит, что я прав со всех углов, а вся защита этих негодяев шита белыми нитками. Я думаю, ей эта канитель уже и самой до чёртиков надоела. Да и все сроки рассмотрения моего дела давно вышли. И кто там кого забодает: красные белых, или белые красных – ей неясно. И что же ей остается делать в такой ситуации?
– Ну? – Санёк придвинулся к Толкачеву.
В этот момент у них был вид двух заговорщиков. Толкачёв вскинул на товарища блестящие глаза и отчаянно рубанул ладонью в ладонь:
– А взять, да и вынести решение по букве закона!
Старый криминалист рассмеялся:
– А ты, как я погляжу, неисправимый оптимист!
Он махнул рукой:
– Барышня! Будьте любезны: еще двести граммов!
- Во времена юности нашего героя так назывались танцплощадки: Клетка находилась в парке Владимира Ильича Ленина, а Ромашка – в парке Ленинского Комсомола.
- По этой улице в Херсоне находилось КГБ.
- Делавар, жаргонное – тут в смысле деловой человек.
- Телеперсонаж, рекламировавший эту финансовую пирамиду.