На закате дней

6

В дверь позвонили. Звонок был длинный, настойчивый. Потом еще. И еще. Елагин прошёл в прихожую и открыл дверь. На пороге стояла Соскина и блаженно улыбалась – как видно, она уже успела принять очередную порцию допинга.

– Иван Иванович, – сказала она, – у тебя спичек нету? Хочу, блин, зажечь газ на плите – а все спички, блин, кончились. Представляешь?!

– Представляю, – сказал он.

У нее была электрическая зажигалка – и он отлично знал об этом. Так что спички ей могли понадобиться лишь для того, чтобы прикурить. А, может быть, это был просто предлог для того, чтобы поболтать с ним?

– Заходи, – сказал он и прошел на кухню.

Она последовала за ним. Он вынул из ящика кухонного стола коробок со спичками и протянул ей.

– Держи.

– Ой, спасибо! Спасибо тебе, Иван Иванович! Сейчас зажгу газ – и сразу же верну!

Глаза её блестели как у мартовской кошки. Он махнул рукой:

– Да, ладно! Забирай, у меня ещё есть.

Соскина прижала коробок к груди. Казалось, она сейчас прослезится от переполнявшего её чувства благодарности.

– Спасибо! Вот спасибо, Иван Иванович!

– А что это к тебе милиция так зачастила? – спросил Елагин. – Прямо как к себе домой уже ходить стали.

– Так это же они всё по убийству Вики копают. Уже затаскали, блин.

Он приподнял бровь:

– А ты тут каким боком пристегнута?

– А вот спроси у этих придурков! – воскликнула Соскина, округляя глаза. – Говорят, у тебя были ключи от её дома – так, может быть, это ты их Генке передала? 

– Какому Генке?

– Ну, рыжеволосый такой, конопатый, Ирки Негоды сынок. Да ты должен знать его. Он же постоянно в нашем дворе ошивается вместе с братцем своим – такой же рыжей соплей.

– А, – кивнул Иван Иванович. – Знаю. Это тот гусь, что трётся с твоей Элеонорой, не так ли?

– Ну и что? Она уже девочка взрослая, и может гулять с кем захочет. А они прицепились ко мне, пидеры позорные, говорят, мол, это ты, или Элен ему ключи дала.

– А она не давала?

Соседка сделала удивлённые глаза и перекрестилась сухими почерневшими пальцами:

– Да ты что! Вот те крест святой, она к ним и пальцем не притрагивалась.

Похоже, еще одна рюмашка ей бы сейчас не повредила.

– А откуда же эти ключи у тебя взялись?

– Ну, как же! – горячо воскликнула Соскина. –  Ведь Викин муж – мой родной дядя! Догоняешь? И когда с ним случился инсульт, Вика попросила меня, чтобы я присматривала за ним, пока она на работе. Так я ж, такая дура! Такая дура! За копейки буквально, за чисто символическую плату, буквально, ходила за ним! Чисто по-родственному, блин, ходила! И кормила, и поила, и горшки выносила! Всё, всё, блин, для него делала! И вот такая благодарность за всё моё хорошее! Вот так вот, Иван Иванович, и твори людям добро!

– Ну, – сказал Елагин, – ключи все же как-то попали к этим субчикам, не так ли? Вот милиция и бьет копытом, строит разные версии… 

Галка Пьяные Трусы выкатила зенки:

– Какие версии? Господь с тобою, Иван Иванович! Окстись! Да как дядя Толя ласты склеил – я тут же ключи Вике и вернула! Вот тебе крест святой.

Она опять перекрестилась.

– Однако до того, как ты вернула, – сказал Елагин, – с них могли сделать дубликаты – твой Юрка, например, или Элен – а потом предать их этому рыжему барбосу. Во всяком случае, такая версия уже гуляет в нашем дворе.

Галка Пьяные Трусы уперла руки в бока, пошатнулась:

– Кто это говорит? Баба Тоня? Баба Оля?

Она кипела гневом праведным.

– Неважно.

– Нет, ты скажи мне, Иван Иванович! Кто? Я сейчас же пойду – и им всем морды понабиваю!

– Угомонись, Гала.

– Нет, это же надо такое придумать! Чтобы мои дети – и были замешаны в таких делах! Но ты ведь знаешь, Иван Иванович, прекрасно знаешь моих детей! Они же и копейки чужой не подымут, не то, чтобы ключи взять! У них же – моё воспитание! А я – как ты и сам прекрасно знаешь – для хорошего человека всё сделаю, последнее с себя сниму!

На губах Елагина промелькнула едва заметная ироничная улыбка: «понятно, снимешь! – подумал он. – Особенно, если тебе налить сто грамм».

– Но я же ни в чем тебя не обвиняю, Гала, – произнёс он. – Я только говорю, что милиция должна во всем разобраться. Вот они и роют землю носом. Работа у них такая.

– Конечно! Бабуины! А ты видал, Иван Иванович, на каких лимузинах они разъезжают?

– И что?

– А то! Я вчера помидоры на рынок тянула, и у меня одно колесо отвалилось на тачке – так еле-еле её допёрла. Это как, нормально? Вот тебе, Иван Иванович, и справедливость!

– А в чем проблема, Галя? Я что-то тебя не понял. Иди работать в милицию – и тоже будешь разъезжать на лимузинах.

Она махнула на него рукой. Было видно, что его замечание ей не понравилось.

– А ты знаешь, что твой Юрка уже курить начал? – спросил Елагин.

– Так это же я ему даю, – пояснила Соскина с безмятежной улыбкой.

Елагин опешил:

– Как? Ты это что, серьезно?

– Конечно, – она удивлённо пожала плечами. – Он же мне ультиматум, блин, выдвинул: не дашь сигарету – в школу не пойду. И начал уроки прогуливать. Уж я его, блин, и матюкала, и обещала выпороть – а ему всё, блин, по барабану.

Елагин только подивился такой педагогической методике.

– А водочки ты ему не пробовала наливать за хорошие отметки?

Но она не поняла его юмора:

– Да ты шо! Чи я совсем дурная, чи шо? –  и покрутила пальцем у виска. – Вот вырастит – и пускай, блин, хоть зальется.

Он вспомнил о её бойфренде:

– А что это я твоего дружка не вижу?

– Какого дружка?

– Ну, того, с которым у тебя любовь-морковь.

– Ростика, что ли? Так я ж его попёрла.

– Что, любовь прошла, завяли помидоры?

– Да он же, сука конченная, у меня Альпиниста спёр!

– Какого Альпиниста?

– Радиоприёмник такой, советский ещё. Толик же его своими руками починил. И хотя он шипел, как змей-Горыныч, и ловил всего две станции, но дорог был, как память. Понимаешь? А этот козёл спёр его, пидер… 

И она присовокупила несколько выражений из своего богатого лексикона.

– А это точно он?

– А кто ж ещё? Эта тварь конченная ко всему лапы тянет.

7

Море лежало у берега – ласковое и безмятежное. Дул легкий бриз. Толик Сасс сидел у костерка, наяривал на гитаре и пел приятным баритоном:

Колокольчики-бубенчики звенят, 

Рассказать одну историю хотят

Как люди женятся и как они живут

Нам об этом колокольчики споют.
 
А у хозяйки, Катерины молодой,

Муж был старый, некрасивый и худой.

Поистратил все силенки в стороне,

Не оставил ничего своей жене.
 
Раз приходит муж с работы говорит:

Дорогая, нам разлука предстоит.

Уезжаю, дорогая, на три дня,

Ты смотри уж тут, не балуй без меня.

Отблески огня падали на его широкую грудь, смуглые щеки, длинный горбатый нос и густую копну вьющихся волос, нависающих над выпуклым лбом. Стального цвета глаза были немного навыкате – явный признак еврейской крови. На нём была клетчатая рубаха и потертые джинсы, а на ногах красовались бежевые мокасины. Это был рослый, хорошо сложенный мужчина, производивший впечатление сильного хищного зверя. Передвигался он упругими кошачьим шагами, и у него был хорошо поставлен боковой удар. Он и впрямь любил поохотиться – на женщин, понятно, и по этой причине частенько попадал в различные переделки. Сейчас ему было тридцать лет, и он полагал, что это наилучший возраст для мачо, ибо именно в этой точке жизненного пути открывается самый широкий диапазон для отстрела – от семнадцатилетних курочек до солидных опытных гусынь.

Его жена, Виктория, сидела рядом с ним, прислонясь красивой кудрявой головкой к его плечу, а он с Томой и Мишей – их сыном – расположился напротив них.

Вечер стоял чудесный. В небе высветились звезды и загадочно мерцали в небесной вышине. Пламя костра завораживало, и пение Толика, игравшего на гитаре, настраивало на минорный лад:

Муж уехал, на диванчик я легла,

Долго думала, уснуть я не могла,

А как уснула, что же чую, боже мой!

Кто-то гладит между ног меня рукой…

Песенка, конечно, была вульгарная, и слушать её их сыну не пристало, однако же не затыкать ему уши ватой?

Невдалеке чернела машина Толика, на которой они приехали на лазурное побережье и сбоку от неё виднелись их палатки. Это происходило в начале восьмидесятых годов. В то время они ещё дружили семьями. Их жены работали инженерами-экономистами на заводе «Паллада», который строил доки – но только в разных цехах – и жизнь казалась им устойчивой и ясной, а СССР – несокрушимой могучей страной.

Славное, однако, то было времечко! Леонид Ильич Брежнев постоянно испытывал чувство глубокого удовлетворения от успехов Советского народа, а все остальные – горячо одобряли и поддерживали генеральный курс компартии. Советские хоккеисты громили шведов, чехов и канадцев, Анатолий Карпов одерживал виктории на шахматных турнирах, и трудовые коллективы вызывали друг друга на социалистические соревнования, брали встречные планы, и никто не думал, не гадал даже, что СССР может рухнуть в одночасье, как карточный домик.

Толик работал фотографом в фотоателье на улице Суворовской, однако оно было лишь ширмой, прикрывавшей основной род его деятельности и дававший ему возможность «клеить» там дамочек. Он был из тех парней, о которых пелось в кинофильме «Следствие ведут знатоки»: «Если кто-то, кое-где у нас порой, честно жить не хочет …» И с этими-то нехорошими парнями отважные, совестливые и очень умные люди в погонах и вели свой незримый бой.

Было в ходу в те времена такое словечко: фарцовка. Оно означало запрещенную в СССР спекуляцию дефицитными импортными товарами. Так вот, Анатолий Сасс начал подвизаться на этом поприще ещё со школьной скамьи.

Начинал фарцевать шариковыми ручками, затем стал «доставать» виниловые пластинки, аудиокассеты, бобины. Позднее переключился на болоньевые плащи из Италии, заграничные магнитофоны, джемпера и всякие шмотки. С течением времени оброс нужными связями, стал поставлять иностранным гражданам девочек, научился так-сяк изъясняться на английском языке: Do you have anything for sale? (У вас есть что-нибудь на продажу?»)  Короче сказать, мог и чёрта с рогами достать – за соответствующую плату, понятно.

Перед западом благоговел, а к своей стране относился отрицательно: мол, не дает распрямить крылья оборотистым парням вроде него. На Западе спекулянт – это же самый уважаемый человек! Там это слово не несет в себе негативного оттенка, ибо спекулянт – это самый головастый и энергичный член общества. Он идет, как ледокол, впереди всех, нащупывает узкие места на потребительском рынке и снимает сливки. А уже за ним устремляются производственники и заполняют дефицитную нишу. Таким образом, рынок сам регулирует спрос и предложение. А у нас в СССР всё закостенело, на кремлёвском Олимпе засели одни старцы и нет никакого движения вперед. А как хотелось дохнуть свежим воздухом свободы, зажить припеваючи, как и на благословенном западе! И желалось, очень желалось Анатолию Сассу, чтобы СССР поскорее накрылся медным тазом и разлетелся, к чертовой бабушке, на мелкие куски!

И сбылась мечта деловара: незримый бой был проигран подчистую, и страна полетела в тартарары под громкие свистки об ускорении, гласности и новом мы́шлении. Люди на предприятиях оставались без зарплат, станки продавали за бесценок, новёхонький метал резали и увозили за бугор, как металлолом. Людей увольняли с производств пачками, и каждый спасался с тонущего Титаника, как только мог: кто-то торговал на базаре колбасой, иной – турецким барахлом, или газетами. Толик ухватил момент, набрал кредиты в банках за небольшие откаты, и приумножил свои доходы. А когда Паллада окончательно сплела лапти – пристроил Вику, через нужных людей, в Морском порту. Она зацепилась там, как кошка лапой за куриный окорок, и постепенно доросла до главбуха…

– Плесни-ка еще, дружище. 

Елагин потянулся к бутылю с вином и наполнил стаканы. Они дозаправились. Вино было домашнее, очень приятное, источавшее неповторимый аромат Лидии. Толик провел рукой по струнам и снова запел.

У бабушки под крышей сеновала

Хохлатка-курочка спокойно проживала.

Жила она, не ведая греха,

Пока не повстречала петуха.

Когда костерок догорел, они испекли в золе картофель и, обжигая ладони, ели его, запивая душистым вином. Потом их жены и сын ушли спать в палатки, а они с Толиком всё сидели у потухшего костра и решали вечные вопросы бытия.

Параллельно с этим они пытались разрешить и другую архиважную задачу: добраться до донышка трехлитрового бутыля. Задача эта была, прямо скажем, не из легких. Однако же мужчины и не искали легких путей.

Елагин в подобного рода делах слабаком не был, и мог поднять на грудь изрядное количество спиртного, однако же перед Толиком он снимал шляпу: этот бугай был способен «гудеть» всю ночь напролёт, а утром, как ни в чём ни бывало, отправляться на работу.

Толик наполнил стаканы и изрёк свою любимую присказку:

– Лучше быть здоровым и богатым, чем нищим и больным! Так выпьем же, Ваня, за то, чтобы у нас с тобой было всё, и чтобы нам за это не было ничего.

Они осушили стаканы, и Елагин вступил в дискуссию:

– Так не бывает, Толя. За всё в этом мире надо платить. А ты, как я вижу, хочешь без билета в рай въехать.

Толик начал оппонировать:

– Туфта всё это.

– Почему, туфта?

– А потому. Ты этот рай видел? Я – нет.

– Но это вовсе не означает, что он не существует, – стал выстраивать свою логическую цепочку Елагин. – Электричества мы с тобой тоже не видели, верно? Но попробуй, сунь палец в розетку – и тебя так шарахнет… Так что законы лучше не нарушать – ни духовые, ни физические. Себе дороже.

– Туфта всё это, – убеждённым тоном повторил Толик.

– Нет, ты аргументируй! Аргументируй! – возразил Елагин. – Почему туфта?

– А потому, что жизнь дается только один раз. Второй раз ты из материнской утробы на свет божий не вылезешь. И что там, за гробовой доской, не ведомо никому. А посему, пока молодой и здоровый, бери от жизни всё, что можешь. Вот мое кредо.

– А кем дается?

Но Сасс изящно обошёл эту ловушку:

– Папой с мамой.

– Так что же, по-твоему, Бога нет?

Губы Толика растянулись в снисходительной улыбке. Он посмотрел на Елагина так, как смотрят взрослые дяди на несмышлёного ребенка.

– А ты что, в самом деле веришь во все эти сказки?

– Но как же так! – сказал Елагин. – Ведь ты же умный человек! Что же, по-твоему, и это море, и эти звезды, – он простер руку к небесам, – и вся наша разумная жизнь на планете Земля, как и сама наша планета – всё это само собой сочинилось? Без всякой идеи, без смысла, простым хаотичным сочетанием материальных частиц? Так ведь даже часы на твоей руке не появились из слепого сочетания комбинаций из элементов таблицы Менделеева, их мастер сотворил, не так ли? А уж живой организм…

– Послушай, Ваня… – Толик качнул мясистой ладонью. – Перестань гнать пургу… Давай-ка лучше еще крякнем.

Они крякнули, и Толик загрыз вино помидором. По его толстым пальцам заструился томатный сок. Елагин поднял палец и сказал:

– Ты нигилист! Именно о таких типах, как ты, и писал Тургенев. Тебе бы лягушек резать, как Базарову, а всё духовное – по барабану. 

– Я реалист, – возразил ему Сасс. – Прагматик. И не витаю в облаках, как ты, а хожу по этой грешной земле. Мне нужно пощупать, понюхать, прежде, чем поверить во что-то. Но, допустим даже, что ты прав. Допустим, имеется некий Творец, и он создал какой-то механизм. Так ведь мы с тобой находимся внутри этой системы. Мы – маленькие колесики, и как устроены наши часики, нам неведомо. Мы крутимся в этой юдоли, пока не выработаем свой ресурс, а потом нас выбросят, и заменят другими. А чтоб узнать, как всё устроено в сем бренном мире, нам надобно выйти из замкнутой системы, увидеть её со стороны. Но мы с тобой этого сделать не можем, а если и могли бы – так еще не факт, что мы сумели бы разобраться во всех этих винтиках и шестеренках. Так какие тогда претензии к нам? Все вопросы к мастеру! К Нему, только к Нему! Он сотворил этот мир? Он. Вот и пускай за всё и отвечает.

– А твое дело, значит, сторона?

– Точно! 

Они налили еще.

– Хорошо, – сказал Елагин миролюбивым голосом и поднял ладони вверх в знак капитуляции. – Ты убедил меня. Всё в этом мире происходит по воле Творца, и без его соизволения ни один волос не падёт с нашей головы. И пока мы не выйдем за грань земного бытия – как тут всё вертится, мы знать не можем. Но ведь были же и посланники Божии. Они выходили за пределы этого мира в сферы духовные, и объясняли людям, как тут всё устроено?

– И кто же это, например? – в голосе Сасса зазвучали нотки сарказма.

– Ну, хотя бы тот же царь Давид. Слыхал о таком?

– А то… – губы Толика растянулись в нехорошей усмешке. – Льва догонял, и голыми руками ягненка из его пасти вырывал. Голиафа камнем замочил. Рембо отдыхает! А сколько он филистимлян истребил, не щадя никого, даже и скота бессловесного? Людей пилами пилил, молотил их цепями, а младенцев призывал побивать головами о стены. Это чо, Бог ему такие указания давал?

Елагин не был силён в святых писаниях и потому ушел в сторону:

–  Ладно. За царя Давида я мазу тянуть не стану. А Христос? Уж Он-то никого камнями не побивал, Он исцелял людей, воскрешал их из мёртвых. Его ты что, тоже отвергаешь?

–  И чем это для Него закончилось, припоминаешь? Те самые ребята, которых он исцелял и воскрешал из мертвых – они же первые и начали кричать потом Пилату: «Распни Его!»

– Ну, тут ты загнул, – не согласился с ним Елагин. – Кричали-то как раз те, кто Его отвергал.

– Э, нет, – Толик помахал пальцем у своего горбатого носа. – Это были именно те, кто кричал Ему сперва «Осанна!»

Спорить было бессмысленно, и Елагин сказал:

– Ладно. Как там всё было – мы знать не можем. Но ты Христа не касайся. Это – святое. Понял?

Сасс потянулся к нему со стаканом в руке и сказал:

– А ты знаешь, в чём состоит главная идея Библии?

Зрачки его хитро блестели.

– Ну, скажи. 

– Ну, слушай. Придёт Машиах, и миром станет править каста избранных господ. Им будет принадлежать всё, а остальным – фига с маслом. И я живу как раз по этой заповеди: «Пусть у меня будет всё, и мне за это ничего не будет». А ты, если, желаешь, снимай с себя последнюю рубашку, и отдавай её ближнему своему. Флаг тебе в руки!

Елагин чувствовал, что между ними лежит некая незримая грань, и стереть её невозможно никакими доводами рассудка, ибо лежит она в ином плане бытия – метафизическом. 

Как давно всё это происходило… Кажется, в какой-то другой жизни…

Они пили душистое вино под звездным небом, калякали за жизнь, воображая себя большими умниками, а на самом деле, не понимая в ней ничего.

8

Носов подъехал к дому №17, заглушил мотор машины, вышел из неё и направился к подъеду, похожему на корешок раскрытой книги. Потом поднялся лифтом на седьмой этаж и позвонил в квартиру № 72. Дверь отворилась. Перед ним стоял человек пенсионного возраста, среднего роста, подтянутый, с печальными умными глазами и благообразным лицом. Он был в трикотажных брюках и старомодной клетчатой рубахе-безрукавке, очевидно, сохранившейся у него еще с советских времён.

– Иван Иванович? – спросил Носов.

– Да.

– Я из милиции, – он показал ему свое удостоверение.  –  Мне хотелось бы побеседовать с вами.

– О чем?

– Может быть, вы позволите войти?

– Да. Проходите.

Елагин посторонился, и Носов вошел в прихожую. Иван Иванович провёл его на кухню и предложил:

– Присаживайтесь.

Носов сел на стул с никелированными гнутыми спинками.

– Так о чём вы хотели поговорить?

– Вы слышали уже, наверное, об убийстве женщины, Виктории Сасс?

– Да.

– Так вот, я к вам по этому вопросу.

– Ну, а я-то тут каким боком? – подивился Елагин. – И к тому же, я слышал, что преступники задержаны?

– Верно. Но есть некоторые неясные моменты, которые нам необходимо прояснить. Любая информация на эту тему была бы для нас крайне важна.

Елагин посмотрел на Носова с интересом и улыбнулся. Он сел на стул за столик напротив него и спросил:

– А с чего вы взяли, что я обладаю такой информацией?

– Сейчас поясню. Ваша соседка, Галина Соскина, ухаживала за больным мужем убитой и какое-то время у неё были ключи от её дома. У преступников же были найдены дубликаты этих ключей. Как они к ним попали, не ясно. Вы же живете с Соскиными на одной площадке, и наверняка составили себе какое-то представление об этом семействе. И, быть может, сумеете помочь нам разобраться с этим. Так вот, как, по-вашему мнению, мог эти ключи им передать её сын?

Елагин подумал немного и ответил:

– Юрка? Не думаю. Он, конечно, не ангел, и водился с этими бесами, но все же малец не плохой. Нет, не думаю, что он мог бы пойти на такое. Хотя, конечно, ручаться головой я за него бы не стал.

– А Элеонора?

– О! Это уже теплее. 

– Почему вы так думаете?

– Да мутная она какая-то. Лживая. Как говорили в наши времена, морально неустойчивая. И, к тому же, ходила в подругах этого рыжего босяка. Так что она больше подходит на эту роль, чем её брат, как мне кажется. Но это – только моё мнение, ничем не подкреплённое. Вы можете плюнуть на него и растереть.

Носов подумал, что их мнения сходятся и продолжил:

– А, быть может, есть еще кто-то, кто не попал в поле нашего зрения?

Елагину вспомнился бойфренд Соскиной, и её недавние слова о том, что он спёр у неё радиоприемник, и что «эта тварь конченная ко всему лапы тянет».

– Да… Пожалуй, – сказал Елагин. – Пожалуй, что так… Есть один тип.  Возможно, он-то вам как раз и нужен.

– И кто это?

– Да терся тут один у Соскиной… Похоже, не совсем чист на руку. Не удивлюсь, если окажется, что он уже сидел.

– А как его зовут?

– Соскина называла его Ростиком. Так что, скорее всего, Ростислав.

– А где он живёт, вы не знаете?

– Нет. Но, наверное, где-то рядом. По его виду не скажешь, что он залетает сюда издалека.

– И каков он из себя?

– Ну, длинный такой, как глиста. Хлипкий. Лысый. Лет тридцати. Голова яйцевидная, как у инопланетянина из какого-то кинофильма, сейчас уже не припомню, из какого именно. И очень труслив. Похоже, что наркоман.

– А кто бы мог нам подсказать, где найти этого пришельца?

– Соскина.

– А кроме неё?

– Караваева Ольга Викторовна. Или Гопак Антонина Гавриловна. Обращайтесь к ним, это наше справочное бюро.

Носов выяснил, в каких квартирах живут нужные ему женщины и поднялся со стула.

– Спасибо. Вы очень нам помогли.

Елагину импонировал этот стройный, ясноглазый человек, и он решил его предостеречь:

– Но только учтите, всё, что вы узнаете от них, нужно делить на пополам. Фантазия у них – дай Бог каждому!

– Хорошо, буду иметь это в виду.

– И ещё одно. То, что вы скажете им, будет предано самой широкой огласке. Возможно, даже опубликовано в центральной прессе.

Носов улыбнулся.

– Понятно.

Вскоре он уже стоял перед дверью Караваевой. На его звонок вышла утомлённая жизнью пожилая женщина. Фигура у неё была расплывшаяся, как студень, а лицо пожелтевшее и дряблое, словно у старой эскимоски. В тусклых глазах залегла усталость и пустота. Носов представился ей и попросил разрешения войти. Она провела его на кухню, предложила чаю, но он отказался.

– Мы разыскиваем одного человека и опрашиваем жильцов вашего дома, – начал Носов, усевшись на стул и приветливо улыбаясь. – Возможно, кто-то видел его, или что-то знает о нём.

– А что он сделал?  

– У нас есть основания полагать, что он совершил кражу. И мы хотели бы побеседовать с ним. Его зовут Ростик. Он долговязый, лысый, череп яйцевидный, как у инопланетянина. Лет, где-то, тридцати.

– А! – На лице Караваевой появилось радостное оживление и глаза наполнились жизнью. – Раиса! Так это же хахаль Соскиной! – и со злорадством присовокупила. – Доигрался, бойфренд!

Павел удивился, что в лексиконе этой женщины имеются такие дивные слова, но виду не подал.

– А почему вы назвали его Раисой?

– Так это ему на зоне такую кличку дали, – охотно пояснила Караваева. – Он же петух и наркоман. И еще и на десять лет моложе Галки. В общем, та ещё парочка!  

– В каком смысле – петух? – Павел постарался изобразить на своём лице недоумение.

– А то вы не знаете! – она насмешливо улыбнулась. – Тот самый, которых зеки используют вместо женщин. Они же его там опустили. Заставляли губы красить, носить женские чулки с резинками и кружевные трусики.

– А за что он сидел?

– За воровство.

– Вы знаете, где он проживает?

– Естественно. Знаете, Подпольную?

– Да.

– Так вот, как подниметесь к ней по Корабельному спуску – первый двор налево, он у них там общий, и его дом второй с правой стороны.

Похоже, она действительно могла выдать справку по любому вопросу.

– А Фамилию его вы знаете?

– Да. Руснаков, Ростислав Игоревич, – доложила Караваева.

– Холост?

– Естественно. Кто же за эту глисту пойдёт?

– А кем он работает?

– Никем. Сидит на шее у Катьки.

– А Катька – это кто такая?

– Мать его. Вот уж счастье ей досталось на её голову…

– И когда вы видели его в последний раз?

– Да уже, наверное, с неделю, как глаз не показывал… – и подпустила шпильку. – Галка, наверное, уже истосковалась вся, бедняжка…

Памятуя о том, что их беседа наверняка получит широкий общественный резонанс, Носов решил поставить на этом точку. Он поднялся со стула:

– Спасибо, Ольга Викторовна. Вы нам очень помогли…

Беседа с Антониной Гавриловной Гопак внесла ещё несколько дополнительных штрихов в общую картину, но ничего существенного уже не добавила.

Носов сел в машину и поехал в управление. Он решил ознакомится с делом Руснакова.

Окончание