Глава седьмая
Чудесная книжка
Представление о работе правоохранительных органов сформировалось у Малышева, главным образом, под впечатлением книг «Будни милиции», «Записки следователя», и кинокартин типа «Следствие ведут знатоки». А посему милицейский участок ассоциировался в его сознании с тем местом, где можно, ничуть не опасаясь за последствия, потолковать о жизни, излить душу перед сердобольным следователем и уж, само собой, разумеется, блеснуть эрудицией и остроумием. Личный опыт общения с сотрудниками МВД развеял эти иллюзии.
Когда Малышева с медиками (им тоже пришлось «проехать») ввели в кабинет, там вместо совестливого идеалиста Знаменского оказался некий капитан Лялько. Этот капитан Лялько идеалистом не был, остряков не жаловал, но, к несчастью для Малышева, он понял это, когда дело зашло уже слишком далеко.
Итак, за рабочим столом мирно восседал угрюмый детина с маленькими поросячьими глазками и с нездорово красным, словно распаренным в бане, лицом. Он не питал к Малышеву злых чувств. Но Малышев повел себя слишком уж вызывающе. Мало того, что этот «шоферюга» не выказал ни малейшего трепета перед самим Лялько, он, сверх того, еще имел наглость держать себя с таким независимым видом, как будто не находился всецело в его руках! Но даже и в такой ситуации работники милиции обошлись с ним очень человеколюбиво: они не выбили ему ни одного зуба, не отбили почек, не оштрафовали и не запрели в КПЗ! Эти кроткие миролюбивые парни в синих мундирах ограничились лишь тем, что предложили шоферу подписать протокол, составленный по его же собственным словам. Что же до пьяного, то с ним поступили еще гуманней: дебошир был определен в вытрезвитель, где ему была гарантирована высококвалифицированная помощь со стороны их коллег. Итак, все разрешилось самым наилучшим образом и, после выяснения всех обстоятельств «дела»» Малышев с бригадой скорой помощи был отпущен восвояси. Казалось, Михаилу оставалось лишь бурно радоваться такому счастливому исходу. (И именно так и поступил бы на его месте всякий здравомыслящий человек). Но наш герой (не даром ведь Владимир Иванович отмечал в его психике некоторые аномалии) – так вот, наш герой вместо этого лишь недовольно проворчал:
– Ну и работнички! Сидят тут, это самое, штаны протирают! А у меня, по их милости, без обеда весь завод сидит…
У протиравшего штаны капитана Лялько оказался на редкость острый слух.
– Идить, граждане, идить,– Лялько благодушно махнул рукой экипажу скорой помощи, проявившей во всей этой истории завидное здравомыслие. – К вам у меня больше вопросив нема. А вас, Малышев, я попрошу еще немного задержаться. Надо кое-шо прояснить.
Когда дверь за медиками закрылась, Лялько сурово обронил:
– Так… Сидай.
Малышев подчинился. Капитан достал из пачки сигарету и стал неторопливо разминать ее в коротких волосатых пальцах.
– Так как ты там говоришь? – он чиркнул спичкой, закурил. – Шо мы тута у милиции даром штаны протираем?
Он поднял на шофера задумчивый взгляд. Симпатии в его тусклых, холодных глазах не отмечалось. Малышев внутренне напрягся, понимая, что назревают весьма и весьма неприятные события.
– То ж, по-твоему, выходит,– продолжал развивать свою мысль Лялько, не спуская с Михаила тяжелого угрюмого взора,– шо тута в милиции собрались одни бездельники и тунеядцы? А? А он – бач якый герой!
Сержант Сокольский во время этого диалога стоял у окна, небрежно привалившись к батарее отопления. Лейтенант с позывным «Ястреб» занял пост позади Малышева, заложив руки за спину и широко расставив ноги в черных туфлях. Обстановка в кабинете Лялько была довольно зловещей — словно в кинокартине «Семнадцать мгновений весны», когда Мюллером был схвачен личный шофер Бормана и заключен в подвалы гестапо.
– Так что ж нам делать с этим героем, а? – с озабоченным видом произнес капитан. – Вот нэ мала баба клопоту – та й купыла порося.
Милицейские чины призадумались.
— Ну, шо скажешь, Сергей?
Лейтенант сосредоточенно нахмурил лоб, мобилизуя свои недюжинные умственные способности. Наконец внес предложение:
– А, може, припаять ему мелкое хулиганство? Или оскорбление властей?
Его брюшко, похоже на то, в любой момент, было готово, скатится на пол. К счастью, милицейское чрево надежно подстраховывал от подобной неприятности широкий кожаный ремень.
Лялько стал размышлять над предложением своего подчиненного.
– А чи не будэ йому цього замало? – проронил капитан, сосредоточенно массируя виски. – Цэ ж шо? Пятнадцать суток – та и годи? А ты ж погляди, якый перед нами орэл! Та не, ему трэба паять – так вжэ паять. Чтоб он уже нигде потим не мог языком тилипать, шо наша советская милиция даром штаны протирает.
Ястреб почесал свой толстый живот, подумал немного и внес новое предложение:
– Ну, хорошо, тогда давай оформим ему пьяную драку с нанесением тяжких телесных повреждений. Это потянет уже от года до трех.
– О! Цэ вжэ посолиднише! – оживился капитан. – Це то, шо трэба! Молодец, лейтенант!
– Стараемся…– скромно потупился его подчиненный.
– А шо ж он накойв?
– Как шо? Вызвал скорую помощь к пьяному корешу и стал приставать к медсестре. Врач заступился. Ну, он его и… – Ястреб красноречиво взмахнул кулаком.
– Он як! Ты посмотри… Орел! Орел! И шо, был сильно пьяный?
– Как зюзя. Да он и сейчас на ногах еле держится, пришлось на стул усадить, чтоб не упал.
– Так так…
Лялько нахмурил брови.
– Они там с утра с корешами на малине бухали,– прояснял детали Ястреб. – Там, кстати, были девочки. И, в частности, некая Раечка…
Толстомордый забарабанил пальцами по столу:
– Так, говоришь, Раечка…Он як! То ж вин, я бачу, неравнодушен до жинок?
– А кто ж к ним равнодушен? – ухмыльнулся Ястреб, разводя руки.
– Гм… А нам в последнее время никаких заявлений об изнасилованиях не поступало?
– Поступало.
– Личность преступника уже установлена?
– Пока что нет. Но, предположительно, это худощавый длинноволосый мужчина лет тридцати пяти-сорока. Возможно, водитель автобуса.
– А хто потерпевшая?
– Пенсионерка Малеева. Была изнасилована в общественном туалете. Лампочка там разбита, я проверял. Но, думаю, на очной ставке она его опознает.
Лялько недобро улыбнулся:
– Га! Ну, шо скажешь, Малышев? Будем запираться, чи як?
Ястреб дружески ткнул Михаила кулаком в ребра.
– Давай, давай, Малышев, сознавайся. Не тяни волынку. Нам и без того все известно. А чистосердечное признание, сам знаешь, смягчает вину.
– Да что там изнасилование! – каменея от злости, сказал Михаил. – Давайте, паяйте уже сразу убийство!
– Ты глянь! – изумился Лялько. – Недоволен! Он еще и недоволен? Мы ж тут для нього, як для ридного батька стараемось, а вин… А чего это ты, Малышев, все время всем недоволен, а? Тебе што, наша советская власть не ндравится? Она ж тебя вырастила, выкормила, дала тебе бесплатное образование, в люди вывела! А ты – недоволен! Ты шо, диссидент?
– Или шпион? – подсказал лейтенант.
– А шо, може и шпион… – потешался Лялько. – То ж я дывлюсь, якыйсь вин чудный, як двэри у сортыри…
Малышев решительно встал:
– Ладно. Побалагурили – и будет. Мне пора на работу.
– Сидеть! – грохнул кулаком по столу Лялько.– Я тте пакажу «пора на работу!» Ты тут агнелочком-то не прикидывайся! Накоив делов – так отвечай! На кого работаешь! Пароли? Явки?
– Да вы чо, мужики? Спятили?
– А ты шо думал? Шо мы тута с тобой в бирюльки играть будем? Ты знаешь, куда ты попал? Тут ще и не таким орлам перья выщипывали!
Капитан стал грузно подниматься со стула. Он грозно похлопал пухлой ладонью по толстой книге в коричневом переплете:
– Знаешь, шо цэ такое?
– Ну, книжка,– простодушно брякнул Михаил. – И что?
– А то,– хрюкнул Лялько.
Он взял книгу и зашел шоферу за спину. Малышев с опаской оглянулся.
– Сидите, Малышев. Сидите,– на его плечо легла жирная рука лейтенанта. – И не волнуйтесь. Вам вредно нервничать.
– Кныжка…– недобро усмехнулся Лялько и с размаху ударил шофера книгой по голове. Оглушенный ударом, Малышев свалился на пол.
– Цэ уголовный кодекс Украины! – торжествующе воскликнул капитан. – Ось це какая кныжка! Усим кныжкам книжка! Мы тут тебе какую хочешь статью подобрать могём!
Малышев поднялся на колени. Из носу шла кровь. Он встряхнул головой:
– Да что же вы такое творите, сволочи? – осевшим голосом сказал шофер. – Ведь вы же – милиция!
Сержант Сокольский по-прежнему стоял, привалившись к батарее отопления – перенимал опыт работы со свидетелем у своих старших товарищей.
Глава восьмая
Разбор полетов
Створки ворот со старческим скрежетом поползли в стороны, впуская автобус. Тамара Игнатьевна Вербицкая спешила ему навстречу, возбужденно размахивая руками. Злое, лопатообразное лицо ее не предвещало ничего доброго. Малышев проехал шлагбаум, нацеленный, как зенитка, в хмурые небеса и заглушил двигатель. Он уже заранее решил не вступать ни в какие пререкания с этой вздорной бабой и быть начеку.
Он приоткрыл дверцу.
– Приехали! – с неподражаемым сарказмом произнесла Тамара Игнатьевна и сделала ернический книксен. – Здрасьте!
– Добрый день,– поздоровался с ней и Михаил.
– И где ж это мы были, позвольте узнать?
Малышев спрыгнул с подножки.
Рассказывать правду о том, как он попал в милицию, и вообще обо всей этой истории у лужи, было нельзя – поднимут на смех.
– Ездил… за Кудрявцевым … – взвешивая каждое свое слово и стараясь сохранять спокойный тон, сказал шофер.
– Вот как! И кто ж тебя просил?
– Мастер.
– Какой мастер?
– Ну, этот… как его, это самое… – Михаил почесал за ухом. – Николай Васильевич? Не, кажись, его Василием Николаевичем зовут.
– А разве ты не знаешь,– раздраженно накинулась на него Тамара Игнатьевна,– что без моего ведома никто не имеет права распоряжаться машиной?
– Так ведь и я тоже самое Николаю Васильевичу говорил.
– Какому еще Николаю Васильевичу? Гоголю, что ли?
Пришлось набросать его словесный портрет:
– Ну, лысый такой, пузатый.
– Литвинов?
– Во во!
Вербицкая начальственно уперла руки в бока:
– И где же Кудрявцев? Что-то я его в упор не наблюдаю!
– Пошел помогать куму крыть крышу,– пояснил Михаил.
– Вот как! – Тамара Игнатьевна криво усмехнулась.
– Да…– шофер нервно потер руки.– Поехал я, значит, это самое, к нему домой…
– К кому? К куму?
– Нет. К Кудрявцеву… Поехал я, значит, к Кудрявцеву, и по дороге застрял в луже.
– Прекрасное начало!
– Пока буксовал! Пока выбирался из лужи… Прошло, наверное, больше часа… Наконец все-таки выехал…
– Ну, слава тебе, Господи!
– Приехал, это самое, по адресу… Стучал, стучал в калитку… Стучал, стучал в калитку… Стучал, стучал…
– О, Боже!
– Наконец достучался…
Тамара Игнатьевна качнула головой со змеиной улыбочкой.
– Вышла жена Кудрявцева и сообщила, что он пошел к куму помогать крыть крышу,– рапортовал Михаил.
– Ага! Крыть крышу…– Тамара Игнатьевна кивнула. – Ой, как интересно!
– Ну да… Так вот, поехал я, значит, это самое, к куму… А кума дома тоже не оказалось…
– Да что ты говоришь! И куда же он, на Марс улетел?
– Не знаю. Но жена сказала, что они пошли в магазин за сигаретами.
– И ты поехал в магазин?
– Нет,– возразил шофер. – Потом у меня, это самое, мотор заглох.
– А потом, это самое, что? Колесо, это самое, отвалилось?
Откуда в ней столько желчи? Этого он понять не мог. Она держала себя с ним так, словно он был мальчишкой. А ведь он, по меньшей мере, на десять лет старше ее.
И тут послышался насмешливый голос:
– Ну, что? Опять разбор полетов?
Это сказал один из подошедших рабочих в замусоленной робе.
– Ну,– в тон ему, сказал другой, уже слышавший часть разговора. – Мишка с задания вернулся.
Тамаре Игнатьевне, обожавшей устраивать спектакли, прибавление почтенной публики было лишь на руку.
– И что, были глобальные проблемы? – спросил подошедший.
– Пока не очень: буксовал в луже, мотор заглох, колесо отвалилось.
– Бензин не кончался?
– Пока нет.
– А корова дорогу не перебегала?
– Возможно. Сейчас услышим.
– Да… В прошлый раз было поинтересней…
– Это когда он рассказывал историю с петухом?
– С каким петухом?
– Ну, как же: он буксировал на коротенькой веревочке ЛУАЗ, а тут как раз дорогу перелетал петух. Петух врезался в лобовое стекло. Мишка тормознул, ЛУАЗ въехал ему в задок и разворотил себе передок. Во всем была виновата, конечно, курица, за которой гнался петух но поди, докажи это Тамаре Игнатьевне!
– Не,– ленивым голосом сказал подошедший. – Я имею в виду случай с заблудившейся старушкой.
– С какой старушкой?
– А помнишь, как он подцепил на улице какую-то бабулю? И полдня катался с ней по городу, отыскивая ее дом. А когда, наконец, привез ее обратно, выяснилось, что они стоят как раз напротив ее подъезда.
Малышев крепился. Видит бог, крепился. Но тут подошел Литвинов и радостно забасил:
– О, Михаил Георгиевич! Добрый вечер, дорогой! – мастер взглянул на часы. – Оперативно же ты смотался!
– Да уж! – кольнула Тамара Игнатьевна. – Пулей слетал.
– Ты хоть расскажи нам, как ты ездил,– добродушно басил Литвинов,– через Мелитополь, или через Кишинев?
– Так я же вам объяснял! – раздраженно воскликнул Малышев.– Машина в технически неисправном состоянии! А вы что?
– Так почему же ты тогда, едрена корень, не засучил рукава и не устранил неисправность? – начальственно загудел мастер.– Или ты как тот летчик: сделал рейс, выпрыгнул из кабины – а там трава не расти?
– Он у нас как космонавт,– с ехидцей вставила Вербицкая. – Как Юрий Гагарин!
– Так, где же ты все-таки проболтался, а? – наседал Литвинов.
– Во-первых, не проболтался – а ездил за Кудрявцевым,– внес ясность Малышев, чувствуя, что начинает терять контроль над собой. – По вашему же, кстати, заданию…
– Бабушка у тебя есть? – спросил мастер.
– Ну, есть.
– Вот бабушке своей эти сказки и расскажешь.
– Не сказки – а святая правда!
– Какая правда? – ухмыльнулась Вербицкая. – Ты что нас тут, за идиотов считаешь?
– Так я же объяснял: пока буксовал в луже! Потом мотор заглох! Потом поехал к куму… Неужели не понятно?
– К какому еще куму? – с удивлением спросил Литвинов.
– Кудрявцева… – с неподражаемым сарказмом пояснила Вербицкая.
Николай Васильевич недоуменно вскинул брови:
– А почему не к теще? Я слыхал, у Кудрявцева теща еще молодая. Напекли бы блинов, и сидели бы вместе, чаи гоняли.
– Вам что здесь, цирк?
– Нет, тут не цирк! Тут, понимаешь, производство клинкера и цемента, едрёна корень! – загремел Литвинов. – И мы хотим знать, с какой это радости тебя полнесло к куму, в то время, как ты был послан к крановщику!
– А с той,– Малышев застучал себя по груди,– с той радости, что я проявил инициативу! На неисправной, между прочим, машине! И по вашему, кстати, заданию! На свой страх и риск!
Глаза мастера озорно блеснули:
– Тамара Игнатьевна, да что ж ты от нас такого ценного работника скрывала? Ты посмотри, сколько он дел за сегодня успел переворошить: и в луже набуксовался! И к куму Кудрявцева съездил! Ты ж там ему хоть премию за особо важные не забудь выписать.
– Уж я не забуду,– пообещала Вербицкая. – Тут он может быть спокоен. Сегодня же напишу на него докладную.
– Ну и пишите!
– А ты как думал? – загудел Литвинов. – Что тут с тобой цацкаться будут? Нет, елки-моталки! Тут тебе не детский сад!
Тамара Игнатьевна возвела очи горе, молитвенно сложила трудовые длани у тощей груди:
– Ну, Малышев, ты меня уже задрал!
Кто-то из рабочих заметил:
– Готовься, Мишка. На рассвете тебя расстреляют.
– О-хо-хо! – Вербицкая со вздохом взялась за голову. – Вот Бог наградил работничком!
– Не Бог – а отдел кадров,– поправил Михаил.
– Гнать таких работников, как ты, с завода поганой метлой надо! – сказала Тамара Игнатьевна. – Чтоб и духу тут твоего не было!
Через полчаса, когда она вязала в своем кабинете белый мохеровый шарф, к ней без стука ввалился Малышев.
– Так тут, кажется, кое-кто собирался гнать меня с завода поганой метлой? – с этими словами он швырнул на стол листок бумаги, исписанный крупными прыгающими буквами. – Вот, подпишите заяву!
На заявление об увольнении Михаил Георгиевич положил ключи от машины.
– И возьмите ключи. Смену с завода можете везти сами. Только учтите, там зажигание барахлит, так что, в случае чего, запускайте от рукоятки.
Глава девятая
Конец рабочего дня
Ну почему, почему так всегда получается? Почему, когда ты хочешь сделать людям добро – это тебе же выходит боком? И, главное, каждый надутый гусак (да и гусыня, впрочем, тоже!) считает себя вправе поучать его, словно нерадивого ученика?
А ведь он – взрослый мужчина, отец двоих детей! За его плечами – служба в армии и 17 лет работы за баранкой. Он никому ничего не должен. Но почему-то всегда выходит так, что каждый считает его своим должником.
Нет. Все! Навоевались. Баста! Больше он никуда не поедет на неисправной машине – даже если начнется всемирный потоп. Он не остановится около истекающего кровью человека – его проблемы! И уж, конечно, не станет буксировать поломанный автомобиль, или возиться с выжившей из ума бабушкой.
Все. Решено окончательно и бесповоротно. Он тоже заделается эдаким благоразумным пескарем,– без всяких глупых аномалий.
Дворники деловито снуют по залепленному дождевыми каплями стеклу, прочищая два чистых оконца. Малышев сидит за баранкой, напряженно всматриваясь в ухабистый рельеф дороги. От удара уголовным кодексом ужасно болит голова, и он чувствует, что его знобит, а щеки – пылают.
Как прожит сегодняшний день?
Подъем – около шести часов. Жена и дети еще сладко спят. Он наскоро пьет чай с бутербродом и – в гараж. В половине восьмого он уже на «Курской дуге», забирает там смену. В восемь часов – на заводе. К двенадцати необходимо доставить на завод бидоны с обедом (содержать свою кухню ради трех десятков человек, работающих на их предприятии, руководство считает нецелесообразным, и обед им готовит столовая). И вот около десяти часов Литвинов отправляет его на поиски загулявшего крановщика.
Малышев, разумеется, понимает, что в его истории нет ничего Шекспировского. (Ну, подумаешь, стукнули по голове уголовным кодексом Украины, отчитала Тамара Игнатьевна, – с кем не бывает!) И все-таки, в его груди бушует буря.
Почему, почему все так бестолково, так скверно, и ты не чувствуешь себя в этой жизни по-настоящему полноценным человеком?
Вот, ему уже под сорок, а до сих пор с ним обращаются, как с мальчиком на побегушках. Нет ли в этом и его собственной вины?
Он сидит за рулем, зло стиснув зубы, как обиженный мальчик.
Из салона доносятся громкие голоса:
– Масло из-под фундамента третьей мельницы с июля месяца течет! С июля! И никому дела нет!
– А что ж ты хотел? Служба механика выполняет особо важное задание.
Первый голос принадлежит борцу за справедливость, смело бичующему всевозможные упущения глупого начальства. В отсутствие оного, понятно. Второй – насмешливый, с ехидцей. К ним присоединяется зычный женский глас:
– Якэ задание?
Людей с такими бесхитростными голосами, все прочие, звонко бренчащие голоса, как правило, стремятся заморочить, возглавить и повести за собой.
Зазвенел иронический тенор:
– Третью неделю семеро слесарей, во главе со своим премудрым Али ибн Копейкиным, занимается сложными пусконаладочными работами!
– Якымы роботамы?
– Пытаются ввести в действие шлагбаум на проходной родного завода!
Салон наполняется хохотом.
– Хай йому бис з його шлагбаумом! – перекрывая хохот, зычно выкрикивает женщина.– В мэнэ ось вже трэтю смену вибратор нэ робыть, а вин цэй дурацькый шлагбаум ладнае!
– Э, как узко ты мыслишь, Маруся… – укоризненно произносит иронический голосок. – Шлагбаум – это, можно сказать сердце завода. А вибратор – так, мелочь, пустяк. Смотри, какая ты моцная тетя. Бери в руки молот и гати по юбке .
– Так стучу ж, хай йй чорт, вжэ аж рукы гудять!
В разговор вступает неприятно дребезжащий старческий голосок:
– Да что там вибратор! Этот «Шлагбаум» уже второй месяц на цементных силосах задвижки сменить не может.
– А что он может? Языком тилипать? – сказал машинист вращающейся печи, Сергей Иванович Донченко. Он сидит, развалившись на одном из сидений. Фетровая шляпа съехала ему на лоб. Красноватое, скуластое лицо машиниста со свернутым набок носом освещено огоньком сигареты.
Малышев обернулся на голос и увидел, что Донченко курит.
– А ну, потушите папиросу! – раздраженно крикнул Михаил. – Тут вам, это самое, не винный бар!
– Не папиросу – а сигарету,– спокойно поправил Донченко.
В свое время этот мужчина отбыл десять лет в лагерях строго режима за зверское убийство своей жены. Впрочем, это не мешает ему пользоваться в трудовом коллективе репутацией взвешенного, здравомыслящего человека.
Противный старческий голосок задребезжал с заднего сиденья:
– Кто не курит и не пьет – тот здоровеньким умрет!
Пассажиры рассмеялись. Сергей Иванович добродушно спросил:
– В чем дело. Мишка? Какая муха тебя сегодня укусила?
– Его сегодня Тамара Игнатьевна раздолбала! – радостно пояснил гундосый.
– За что?
В разговор влез Парашютист:
– За то, что он весь день прокалымил, а потом стал ей лапшу на уши вешать!
Парашютист – живая легенда завода. Совершил, в определенном смысле, героический поступок: спрыгнул, за бутылку водки, с переходного мостика у вращающейся печи, на бетонную площадку. Учитывая, что высота падения составила около четырех метров, попал в больницу, где и пролежал два месяца с переломом ступней. (По его словам, неправильно сгруппировался – а так все было бы О’кей!)
Как и тщедушный старикан, этот человек провел значительную часть своей непростой, сложной жизни в неравной битве с Зеленым змием. Одним словом, был «нормальным мужиком», без каких-либо подозрительных аномалий. Он тоже чиркнул спичкой, закурил.
– А ты, часом, не баптист, а, Миш? – поинтересовался кривоносый убийца. – Не куришь, не пьешь, баб не…
Малышев стиснул зубы. На площади Ганнибала он остановил автобус:
– Все! Приехали.
– Да ты чо, Миша,– удивился патетический тенор.– Ты погляди, погода, какая! Добрый хозяин собаку на улицу не выгонит.
– Ничего не знаю,– зло отрезал шофер. – Я вас доставил, куда следует, а дальше – добирайтесь, как хотите.
– Э, брось ты,– примирительно сказал убийца своей жены. – Ребята пошуткувалы, а ты… Вот, смотри, я уже тушу сигарету.
Скорее всего, он развез бы их по домам, но тут в дело вновь влез мерзкий старикан:
– Да ты человек, или нет?
В жизни своей Малышеву не доводилось слышать столь омерзительного голоска.
– Да, я человек! – запальчиво выкрикнул Михаил. – Я – человек! А вы скоты, это самое, а не люди!
Конечно, не стоило так говорить. Он и сам понял это. Но эти проклятые слова вырвались у него прежде, чем он успел их осмыслить.
Нависла очень неприятная тишина… Спина шофера в сером клетчатом пиджаке – изогнута дугой. Рабочие молча смотрят в эту спину.
– Ну и козел! – не выдержал Парашютист и, бросив окурок на пол, демонстративно растоптал его носком ботинка.
Он первым шагнул к двери. За ним потянулись остальные. Лица – холодные, злые. Некоторые, проходя мимо шофера, роняли:
– Сволочь.
– Шоб в тэбэ скат лопнув, собака така.