Ср. Мар 27th, 2024

Юрий Илларионович Сомов очень долго не решался на этот шаг, убеждая себя в том, что он может справиться со всем этим и самостоятельно. Да и повседневные хлопоты не отпускали его, затягивая в свой водоворот, и у него всегда находились какие-то предлоги, чтобы отложить это на потом. Но сегодня его припекло так, что он уже не выдержал. Он сел на автобус, доехал до диагностического центра, что на проспекте адмирала Ушакова, вошел в просторный вестибюль этого здания через широкие стеклянные двери и направился к регистратуре.

— Скажите, пожалуйста, а доктор Ноев принимает? – справился он, наклоняясь к окошку. 

 — Да, – сказала девушка, сидевшая по ту сторону прозрачной перегородки. 

— А в каком кабинете?

— В десятом.

 — Можно записаться к нему на прием?

— Он принимает так, без записи.

— Спасибо.  

Сомов двинулся по коридору. Он миновал двери с табличками: «Терапевт», «Хирургия», «Ухо-горло-нос» и возле каждой из них роились многочисленные больные. И только на скамье возле десятого кабинета сидели две женщины уже преклонного возраста и, несколько особняком от них ожидал своей очереди какой-то старичок. 

— К доктору Ноеву Вы крайний будете? – спросил Юрий Илларионович у старичка. 

— Так точно! – бодрым голоском ответил тот.

Лицо у него было приятным, словно подсвеченным изнутри добрыми и ласковыми лучами. Сомов опустился рядом с ним на оббитую коричневым дерматином скамью. Женщины, скользнув по нему равнодушными глазами, продолжали свою беседу. 

— …а я ж такая нервенная, такая нервенная стала! – слезливо жаловалась тучная бабушка в широком темном платье своей соседке. – Прямо ужас какой-то! Вилка на пол упадет – так я вся и вскидываюсь, как будто граната под ногами разорвалась! 

Ясноглазая женщина с лицом доброй феи сочувственно кивала. У нее были гладкие седые волосы, доходившие до плеч. В вырезе строгого темно-синего жакета белела нарядная блузка. 

— И такое состояние, знаете ли… — сетовала бабуля. — Трудно даже и словами описать… Вся какая-то квелая хожу, словно лягушка-квакушка, и никакой радости от жизни нету. Утром проснешься – и глаза открывать не хочется. И зачем живешь на этом свете – сама не знаешь. И так весь день маешься, так маешься, как неприкаянная, ох-ох! И всю-то тебя крутит, мутит… 

— Ничего, доктор Ноев поможет, — обнадежила женщина с лицом доброй феи.

— Дай-то Бог! Дай-то Бог! На него только вся и надежда! На него, милого! – бабуля умильно всхлипнула. — Такой же чуткий, такой внимательный… Святой человек! 

И тут старичок подмигнул Сомову:

— Что, брат, тебя тоже, небось, прикрутило?

Было в его облике что-то простосердечное, вызывающее симпатию. 

— Угу, — угрюмо проронил Сомов.

— Что-то серьезное?

Валерий Илларионович неопределенно сдвинул плечами и повертел пальцами:

— Да так…

Несмотря на свой почтенный возраст, дедушка был подтянут, как юноша. Ясные пепельно-серые глаза светились умом и добротой. Сомов вдруг улыбнулся ему и спросил:

— А Вы сами-то, по какому поводу сюда пришли, дедуля? 

— О! – дедушка взмахнул сухой ладошкой. — У меня, брат ты мой, болезней – хоть отбавляй!

— Да? А по вас и не скажешь…

— И! Это только так кажется. А на самом-то деле, как копнешь поглубже — и чего только во мне нет! 

— И чего же, например? 

—  У-у! Да целый ворох всяких болячек! – дедуля начал загибать пальцы: – И гордыня, и зависть, и злоба, и лукавство… 

Сомов заметил ему с невольной улыбкой:

— Однако же Вы что-то не унываете, а?

— А чего ж унывать-то? Уныние, брат ты мой – это тоже ведь болезнь. И причем довольно скверная. 

— Ну, а как же и не унывать-то, коли болезни допекают? 

— Эк новость – болезни! – отмахнулся его странный собеседник. – Весь мир – это, юнооша, клиника для душевнобольных. И чего же нам теперь, головою об стенки биться? Нет, тут не унывать надобно, а радоваться. 

— Чему?

Разговор становился Сомову, все более интересен. 

— А тому, мил человек, что спасение есть! И мы с тобою излечиться можем! — странный старичок посмотрел на Валерия Илларионовича с затаенной хитринкой: — А унывают-то как раз те, кто мнят себя здоровяками. А как кольнет им чуток в одно деликатное местечко – так они сразу же и в панику! 

— Это что ж… Это… уж не меня ли Вы имеете в виду? – вдруг догадался Сомов.

— А то… Прискакал, как грозовая туча, вот-вот гром грянет! 

— … и читает в твоей душе, словно в открытой книге, — произнесла бабушка умилительным голоском. – Только глянет на тебя – и уже всю наскрозь видит. И рентгена ему даже не надо.

Юрий Илларионович повесил нос… А и впрямь, зачем он сюда прискакал? Это другим была нужна помощь доктора Ноева. А он-то, как раз, на фоне всеобщей деградации, выглядел еще и ничего! 

— Что, брат, тяжело признаваться? – сочувственно кивнул старичок, как бы читая его потаенные мысли.

— В чем?

— Дак, тебе, из погреба, виднее…

Сомов нахмурился:

— То есть, Вы хотите узнать, что меня сюда привело?

— А чего ж узнавать-то? Поди, не на танцы пришел. Коли явился – так, значит, хвори тебя заели. А уж, какие именно – так ты и сам должон знать.

— Злоба, — тихо вымолвил Сомов.

Старичок сочувственно кивнул. 

— Злоба и раздражение, – присовокупил Сомов с какой-то горькой решимостью.

— А на что? 

— Да на все… На всю эту нашу мерзкую жизнь! 

Он нервно почесал за ухом и исподлобья взглянул на старика… И — беспомощно развел руки, силясь выдавить улыбку на невеселом лице:

— Такие вот дела, дедушка… То на жену наору ни с того ни с сего, то на детей накинусь, как коршун… Уж и не знаю, что делать, совсем с катушек слетел… Вы знаете, иной раз так и подмывает взять гранату – да и швырнуть ее в прокуратуру, или в дом какого-нибудь чинуши. А то еще пойти к горисполкому, облить себя бензином, и поджечь…

Старичок опять кивнул – понимающе, без осуждения.

— Уж до чего дошло, — продолжал Сомов таинственным тоном. – Увижу, как по улице едет автомобиль с украинским флажком на капоте – так руки и чешутся взять в руки булыжник и запустить в него, как во вражеский танк.

— Ну, это нормально, — сказал старичок. — После всего того, что под этим флагом натворили… Нормально…

Он не сказал, кто именно натворил, но они поняли другу друга.

— А то еще зацепили меня на рынке два… ну, очень… очень больных человека. Мне б посочувствовать их горю. А я, вместо этого, обругал их матерными словесами, и даже чуть было не кинулся в драку. А как пришел в себя, думаю – Боже! Боже! И что ж я творю! И до того стыдно мне стало…

— Да, слаб человек… Однако и унывать не стоит. 

В этот момент дверь распахнулась, и из кабинета выпорхнул молодой человек спортивного вида. И, словно луч света, блеснул из-за его спины. За ним выглянула медсестра:

— Потапова! 

Со скамьи тяжело поднялась грузная бабушка, сетовавшая на жизнь. Она вошла в кабинет и закрыла за собой дверь.

— А чему же радоваться? – сказал Сомов с усмешкой.

— Как – чему? – лицо старичка осветилось улыбкой. – Да тому, что у тебя есть возможность излечиться, дурья твоя башка! 

— Излечиться? — Сомов придвинулся вплотную к старичку, бросив косой взгляд на старушку в темно-синем жакете. – Да ведь это я только так, по вершкам еще прошелся. А если опуститься на самое дно? Так там, скажу я вам, такие гады водятся… Ой-ей!

— Да? И какие же?

— А всякие. И похоти блудные, и гордыня, и разные праздные мечтания… И много, много еще чего…

— Ох, удивил! – сказал ему старичок, словно малому ребенку. – Эка невидаль – блудные похотения да гордыня! Мне вон уже восьмой десяток пошел – а вся эта дрянь и по сей день копошиться в моей душе.

— А похоть-то, дедушка, похоть-то, вы знаете, такая вонючая, да с грязнотцой, — прикрывая рот ладонью, зашептал в ухо старичку Сомов. —  И в самых гадких, в самых извращенных ее видах! Вот она-то мне как раз ум и застилает, душу-то и манит! Именно вот эта вонь, этот душок адский, смрадный да тягучий. И ничего-то я с этим поделать не могу. Змей наглый воспаляет кровь, лезет в ум и жалит сердце. Оседал, и потешается надо мной, гад. И никуда мне ведь от него не деться. 

— Ну… Оно-то так, — раздумчиво сказал старичок, покачивая головой. — Конечно. Однако коли ты опоясался мечом, да вышел на брань — то бейся, не робей; бежать с поля боя негоже. И, с Божьей помощью, одолеешь врага. 

— Ага! Одолеешь его, как же! Когда он уже все плацдармы захватил. А ты — и пикнуть не смеешь. Да и кому скажешь? Жене? Друзьям? Детям? Стыд-то какой! Вот только вам почему-то все это и поверяю.

— Накипело, значит. 

— Да и как жить на свете, если все сошли с ума? Вы по улицам-то ходите? Телевизор смотрите? Ведь все же осатанели. Все до единого. Весь мир, как Вы верно сказали – это клиника для душевнобольных. А управляют-то ею как раз самые буйно помешанные. И, причем, без всякой даже надежды на выздоровление! Ведь так?

— Ну, так… А тебе что до этого? Ты свой плацдарм блюди. 

— Так как же мне блюсти его, когда вокруг – одни сплошные шизофреники? А врачи-то у нас – самые главные дураки!

— Ну, так ведь по-другому то и быть не может, — рассудительно ответил старичок. — В нашей буче, молодой и кипучей, как раз все права и должны принадлежать именно им.  

— Это отчего же?

— Да ты сам посуди. От чего человек перво-наперво теряет рассудок?

— Ну, от гордыни, конечно. 

— Верно. И уже на нее наматываются весь остальной змеиный клубок.Так?

— Ну, так, — согласился Сомов. 

— И где больше всего кишит этих змей поганых? 

Сомов воздел палец вверх.

— Верно. Как раз там, в самых элитных кругах, среди бомонда блистательного, и обретается наибольшее число педерастов, ворья, да лжецов. А среди комбайнеров и горняков их почти и не видно. А у шахтеров, скажу я тебе, так и вообще не жизнь – а лафа. Вылез себе из забоя, сходил в баню – и снова чистеньким стал. А эти-то, политиканы да хапуги разные, еще пока взберутся на свой шесток, всех так обгадят и сами перемажутся, что ни в какой бане их, сердешных, потом не отмоешь. За версту, от них мертвечиной воняет. Вот и выходит, что миром они управляют, по справедливости. Потому что где власть, гордыня да алчность — там самая погибель и есть. И в таком болоте, какой хош человек повредится рассудком. И потому ты, как рядовой член нашей клиники для сумасшедших, своих руководителей должон понимать и ни в коем разе их не хулить. Ты сам-то умом своим пораскинь. Вот, допустим, какой-нибудь там жирный туз на своей вилле в бассейне с шампанским плескается, а вокруг него голые девы плавают – и что ему от этого, счастье? А душа-то, душа его бессмертная в это время в дерьме лежит!  

— Оригинально! — восхитился Сомов. – Это что же, по-вашему, выходит? Мне еще и пожалеть этих гадюк надо? 

— Во! В самый корень зришь! – обрадовался старичок. – Ведь они-то люди убогие, бессердечные да лживые, лишенные всякой любви. И даже не осознают своего убожества. И как же их не пожалеть? Ты-то, допустим, – в куда лучшем положении!  

— Я? – Сомов с удивлением приставил палец к груди. 

— А то! Вот скажи, захотел бы ты, к примеру, поменяться местами с Соросом?

— Боже упаси! – ужаснулся Сомов.

— О! А он в своей говняной бочке сидит – и доволен. Разглядеть свои болячки — это, скажу я тебе, большое дело! Сколько мертвецов в нашем городе обитает, а? А на прием-то к доктору пришли только лишь мы. 

Сомов хотел ответить старичку, но тут дверь открылась, и из кабинета вышла Потапова. Морщины на ее лице как бы разгладились, и она словно помолодела на десять лет. 

— Сомов! Проходите! – сказал медсестра, выглядывая в дверь.

Юрий Илларионович поднялся со скамьи. Он хотел было объяснить ей, что впереди него еще два человека, но старичок сказал ему:

— Иди, иди, коли зовет. Не мешкай! 

Сомов, и сам не зная, почему, поклонился старичку и пошел к врачу, гадая, откуда тот знает его фамилию?


От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Один комментарий к “Недуги Сомова”

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *