9
Этим же вечером я сажусь на манильский поезд и отправляюсь в обратный путь.
И снова я лежу на верхней полке купейного вагона и кручу шариками в котелке. И шарики скачут в моей черепной коробке,
как в шаровой мельнице, перемалывая вновь поступившую информацию. И на этот раз КПД уникального механизма под названием «Моя голова» достигает вполне приемлемой величины.
Но для того, чтобы эта информация поступила в шаровую мельницу моей головы, поплатились жизнью два человека. Эти люди не были наивными простаками. Оба они – асы своего дела, прошедшие прекрасную выучку в недрах отлаженной системы – Советского КГБ. И вот один из них застрелен в отеле Шипр, а другой убит посреди людной улицы отравленной иглой. Обстоятельства гибели первого покрыты мраком неизвестности. Убийство второго совершено у меня на глазах.
За окнами проносятся лубочные картины сельской местности – луга с сочной зеленой травой, на которых пасутся тучные бельгийские коровы; рощи и перелески, реки и озера. Пейзажи меняются, мелькают полосатые столбики и переезды, и железнодорожники в оранжевых куртках стоят у шлагбаумов, словно оловянные солдатики, держа перед грудью свернутые флажки. И колеса экспресса грохочут, вминая рельсы в стонущие шпалы, и локомотив разрезает своим стальным лбом-обручем упругие струи ветра; и я уношусь все дальше и дальше от уютной и относительно мирной Европы навстречу опасностям и неизвестности.
Шарики перемалывают информацию. Они дробят ее на мелкие фрагменты. И я верчу эти фрагменты и так, и сяк.
В пути думается легче. Вместе со свежими впечатлениями в голову приходят и свежие идеи. Ум озаряется новыми догадками. И шарики молотят по моей черепной коробке с такой силой, что начинает звенеть голова.
Чтобы дать отдых этому уникальному механизму, я пытаюсь переключить свое внимание на что-нибудь другое. Например, на свою попутчицу, что сидит у окна и со скучающим видом смотрит на проплывающий мимо ландшафт.
На пассажирке – белая блузка с нарядным жабо под жакетом вишневого цвета. Под блузкой двумя прелестными холмиками обрисовывается соблазнительная грудь. Стан – тонкий, как у фотомодели. Кожа – цвета кофе с изрядным количеством молока. Нос небольшой, прямой, губы свежие, как бы припухшие. Волосы пышные, с рыжеватым отливом. Косметикой она пользуется в меру. Ей, скорее всего, двадцать два, от силы двадцать пять лет.
Глядеть на эту цветущую девушку – одно удовольствие. В ее молчании, в ее спокойном, отрешенном от мирской суеты взгляде чувствуется почти церковное благолепие и неотразимая сила – сила обаятельной женской слабости и красоты. При такой сказочной принцессе кажется как-то даже и неприличным лежать. Только стоять навытяжку, сложив руки по швам в ожидании приказаний! (Правда, в тесном купе такое многочасовое стояние выглядело бы глупо, и поэтому я все-таки лежу). Идиллию нарушает лишь сын прекрасной дамы – мальчуган лет пяти или шести. Он все время ерзает по скамье, словно у него вставлен моторчик в одно деликатное место.
Солнце клонится к горизонту, окрашивая слоистые облака в мягкие, сквозящие тона различных оттенков – от пурпурных до светло-серых. Поезд уносит нас в неведомую даль. Мысль о том, чтобы потревожить покой прекрасной незнакомки каким-нибудь мирским суетным словом кажется мне кощунственной. Но, с другой стороны, мы едем вместе уже довольно продолжительное время. Мы оба причастны этому стремительному движению вперед, этому летучему бегу экспресса по рельсам, к линии горизонта! Мы – пассажиры одного купе! И лежать при таких обстоятельствах безмолвным чурбаном мне кажется не совсем уж и прилично. Воспитанный человек просто обязан занять скучающую даму каким-нибудь разговором.
Наконец я отваживаюсь на дерзкое замечание:
– Кхе-кхе… Прекрасный вид, не так ли?
И – замираю. Не брякнул ли я что-нибудь непристойное? Не выставил ли себя этой глупой банальной фразой в ее глазах циничным ловеласом? Но нет: красавица вежливо улыбается мне в ответ и благосклонно кивает головой. Это окрыляет меня на новый, уже, наверное, совсем бестактный вопрос:
– А вы едите до самой Манилы?
На этот раз небесная фея размыкает свои очаровательные уста и удостаивает меня ответом:
– Нет. Мы выходим в Рикоко.
У нее нежный певучий голос. Такой голос может принадлежать только ангелу!
– А вы в Манилу? – с бесцеремонным любопытством задает мне вопрос ее сын.
– Не знаю,– отвечаю я. – Еще пока не решил.
Я ловлю на себе немножко удивленный взгляд его матери.
– Как так не знаете? – фыркает мальчуган. – Вы же купили билет? В нем все написано.
Он рассуждает вполне логично. Действительно, в билете указан конечный пункт моей остановки – Манила. И потому мне приходится объяснить свои странные слова, чтобы дама, не дай бог, не подумала, что я какой-нибудь авантюрист.
– Видите ли, к-хе, к-хе… Я филолог, Герберт Стоун,– с этими словами я слегка наклоняю голову, пытаясь отвесить красавице галантный поклон, но, поскольку нахожусь в лежачем положении, с этой задачей справляюсь лишь частично. – И, по заданию кембриджского университета, направляюсь на Филиппины. Я намереваюсь собирать там материалы для своей новой книги. Обычаи, верования, легенды и всякое такое. Конечно, мне хотелось бы сразу, как говорят испанцы, взять быка за рога – и посетить столицу. Но, с другой стороны, фольклор, старинные обряды – все это лучше сохранились в глубинке. Так что я еще пока не решил, с чего начать.
– В таком случае, начните с пригорода Манилы,– дает совет небесная фея. – Там вы сможете пообщаться с простым людом и, при желании, легко попадете в столицу.
– А Рикоко – это далеко от Манилы? – спрашиваю я.
– Минут тридцать-тридцать пять езды на электричке,– говорит красавица. – Когда-то Рикоко был поселком, но теперь он уже мало-помалу превращаются в предместье столицы.
– Так, может быть, мне с него и начать?
– Почему бы и нет? – она пожимает плечами. – Вольному воля.
Я запоминаю это филиппинское выражение для своей будущей книги.
– Простите, а-а… к-хе, к-хе… Как вас зовут?
– Мою маму зовут Долорес,– важно сообщает пацан. – А меня Чи. Мы ездили к дедушке с бабушкой в гости и теперь возвращаемся домой.
– Чи! Дядю вовсе не интересует, куда мы ездили! – строго одергивает сына Долорес.
– Ну, почему же,– я вежливо улыбаюсь. – Меня интересует все. Никогда не знаешь наперед, что может пригодиться для книги.
– А мой дедушка – герой! – не утихает мальчуган. – Он сражался против янки, а потом бежал от них в Бельгию! Когда-нибудь ему поставят памятник, как Че Гиваре!
Малец еще не совсем хорошо выговаривает букву р, и поэтому вместо герой у него получается гелой, а вместо сражался – слажался.
– Не обращайте на него внимания,– роняет Долорес, смущенно улыбаясь. – Он такой фантазер! Вечно выдумает какую-нибудь историю.
– Ничего я не выдумываю, ма! – упрямо возражает мальчик. – И я не фантазер! Мой дедушка воевал против американцев!
– Чи! Прекрати сейчас же! Нельзя говорить такие вещи при постороннем человеке!
– А, ничего страшного,– успокаиваю я Долорес с благодушным видом. – Ведь я же не американец. Я – англичанин.
И, поскольку у молодого патриота могут быть предубеждения и против англосаксов, поясняю:
– Кстати, англичанин лишь наполовину. Мой дедушка по материнской линии был ирландец. А у бабушки с отцовской стороны текла в жилах шотландская кровь. Между прочим, мои предки тоже воевали за независимость своей родины,– добавляю я, решив, что маслом кашу не испортишь. – Правда, памятников им пока не поставили. Но ведь все еще впереди, а?
Солнце кануло за облака, начинает смеркаться. Мы обмениваемся еще несколькими ничего не значащими фразами, и мои попутчики начинают укладываться спать. Я деликатно отворачиваюсь от них – все-таки англосаксы, это вам не какие-нибудь там беспардонные янки.
Мои шарики снова начинают крутиться в котелке.
«Еду ли я в Манилу?» – спросил у меня маленький Чи. И я ничуть не покривил душой, ответив ему, что пока еще и сам не знаю этого. Ведь чтобы добраться до компакт-дисков, переданных Страннику инопланетянами, мне необходимо выйти на ночного портье. А для этого я должен оказаться в Маниле.
Однако выйти на Филиппе Эстраду я могу только в том случае, если он еще не переселился в мир теней. Последнее усложняло задачу. В том случае, если ночной портье ликвидирован Яндексом, мне оставалось лишь одно: поселиться в «Шипре» и, балансируя на лезвии кинжала, попытаться напасть на след исчезнувших дисков. Причем шансов на успех у меня было при этом – кот наплакал.
И, наконец, третья возможность: диски попали в руки селенитов. Это делало мою миссию фактически невыполнимой. Но, чтобы проверить это предположение, мне опять-таки было необходимо вести игру на чужом поле – на поле Манилы.
Так что, как ни крути шариками в котелке, как ни стучи ими о черепную коробку – а в Манилу все-таки ехать надо.
Но ехать в Манилу значило для меня приблизительно то же самое, что и ехать в могилу – не успею я приблизиться к отелю Шипр и на пушечный выстрел, как меня тут же засекут манекены селенитов.
Значит, ехать в Манилу нельзя – засветишься, попадешь в зубы к Яндексу, провалишь все дело.
Но и не ехать нельзя. Ибо лишь там, в отеле Шипр, находится единственная ниточка, за которую я могу ухватиться – Филиппе Эстрада.
Эта ниточка может быть и оборвана. А может быть, и оставлена Яндексом в качестве приманки для некоего простака Герберта Стоуна. Однако этого не узнаешь, пока не сунешь голову в петлю и не скажешь: «Хелло, Яндекс! А вот и я!».
«Ехать – не ехать,– стучат колеса. – Ехать – не ехать».
Шарики прыгают в котелке. Котелок начинает звенеть и потрескивать от напряжения.
Цугцванг… Тупик…
Что делать? Спросите об этом у Чернышевского! Или, еще лучше, у Владимира Ильича Ленина.
Я не любитель пафосных речей. Но сейчас, как это не громко звучит, от моих действий зависит спасение всего человечества!
Экспресс летит по блестящим рельсам, рассекая яркими прожекторами черноту ночи. Над моим изголовьем тускло мерцает малиновый огонек софита.
«… начните с пригорода Манилы» – дала мне совет Долорес.
А почему бы и нет? Отсюда можно делать челночные рейды к отелю Шипр, сводя возможность быть обнаруженным агентурой Яндекса к минимуму. Лучше всего поселиться на приватной квартире. Ведь прочесать частный сектор манекенам селенитов будет куда сложнее, чем отели. И мое прикрытие – сбор фольклора, народных сказаний, так сказать, в самой гуще народных масс (с последующим выходом из этой гущи в столицу) выглядит вполне убедительно. И это – третий вариант. И этот вариант начинает нравиться мне все больше. Я прокручиваю его и так, и этак, пока не засыпаю. И мне снова снится Брячислав.
Мой друг идет по пальмовой аллее, с лейкой на груди, и на его плече сидит белый голубь. За верхушками пальм в мягкие акварельные облака погружается оранжевое солнце. На лице моего друга сияет лучезарная улыбка. Каждую черточку его лица я вижу с такой ясностью, с какой не видел раньше никогда – оно кажется мне как бы подсвеченным изнутри. Брячислав приподнимает руку в знак приветствия, и я слышу его ироничный голос:
– Пароль?
– Отчизна,– отвечаю я.
Он пожимает мне руку. Во сне рукопожатие у Брячислава крепкое и энергичное. Я задаю расхожий вопрос:
– Ну, как дела?
Он хитро прищуривает глаз и отгибает большой палец:
– Вот так!
Мы прохаживаемся по аллее.
– А у меня, братишка, родилась дочь,– сообщает Брячислав. – Так что можешь меня поздравить.
– Поздравляю,– говорю я. – Да только как же это может быть? Ведь ты же мертв.
Мой друг усмехается:
– Ничего подобного. У Бога мертвых нет. Он – Бог живых.
Во сне я пытаюсь осмыслить слова друга, но у меня из этого ничего не выходит.
– И что же, на том свете тоже можно зачать дочь? – интересуюсь я.
– А ты как думал? Что ж тут, по-твоему, не люди живут?
Из-за памятника Дю Ришелье выкатывается на самокате какой-то сорванец и Брячеслав кивает мне на него:
– Стерегись этого пострела!
И тут я просыпаюсь. За окнами висят белые звезды. Поезд мчится в ночи. В голове – пустота. Я переворачиваюсь на другой бок и снова погружаюсь в объятия Морфея.
Я просыпаюсь, когда солнце уже начинает светить в окно.
* * *
– Да. Пожалуй, вы правы,– говорю я, рассматривая на свету бокал с недопитым вином. – Наверное, я так и поступлю.
– О чем это вы?
– Да о том, что лучше всего начать сбор материалов для моей книги с предместья Манилы. Я долго размышлял над вашими словами. И знаете, к какому выводу пришел? Вы дали мне дельный совет. Ведь это очень удобно во всех отношениях! Смотрите, как я рассуждаю. Рикоко еще недавно было простым поселком, верно?
– Верно.
– Стало быть, его почти не коснулась рука цивилизации. Наверняка среди местного населения – крестьян, рыбаков и так далее еще живы какие-то древние сказания, легенды. И это – раз. К тому же было бы очень любопытно понаблюдать за бытом и нравами простых филиппинцев, так сказать, изнутри. А в Манилу, в случае необходимости, я смогу ездить хоть по десять раз на дню. И это – два. И, наконец, третье: проживание на окраине наверняка обойдется дешевле. Конечно, деньги для меня – это не главное. (Тут я пренебрежительно машу рукой). Но и разбрасываться ими тоже глупо, если есть возможность немного сэкономить, не так ли?
Долорес соглашается с моими аргументами.
Эти аргументы я привожу ей в вагоне-ресторане, между бокалом Божоле и десертом из свежих фруктов. Не скажу, чтобы моя очаровательная попутчица сразу же согласилась отобедать со мной – для этого мне пришлось пустить в ход все свое обаяние. Но, в конце концов, она уступила.
– А ведь я неспроста затеял с вами этот разговор! – заявлю я в порыве откровенности. – Я – очень хитрый человек! И все рассчитал наперед!
Я приподнимаю палец вверх и, помахивая им, благодушно посмеиваюсь.
– И что же вы рассчитали?
– А вот что…
Не знаю, откуда на меня это накатило? Возможно, так подействовала на меня красота этой девушки? А может быть, виной тому наша совместная трапеза под романтический перестук колес и превосходное французское вино?
– …Я рассчитал, что если правильно повести дело, то можно будет обратиться к вам с одной маленькой просьбой…
С этими словами я вновь наполняю бокалы янтарным вином. Сын Долорес сидит у окна, прилипнув лбом к стеклу и, кажется, совсем не интересуется нашей беседой.
– И для этой цели вы пригласили меня сюда?
– Именно так!
– А я-то, глупая, решила, что просто понравилась вам,– вздыхает Долорес.
– Ну, это само собой! – успокаиваю я свою прекрасную даму. – Однако тут кроется и еще особый, научный интерес!
– Никогда бы не думала, что могу представлять собой интерес для науки,– говорит Долорес. – И что ж это за наука такая? Надеюсь, не физиология?
Я, в знак протеста, трясу головой:
– Нет, нет! Ну, что вы! Что вы! К физиологии я не имею ни малейшего отношения! Наука, которую я представляю, называется филология!
– И чем же я могу помочь вашей бедной филологии? – интересуется Долорес.
– Давайте сначала выпьем.
Мы пьем немного терпкое, ароматное вино. Затем я ставлю бокал на стол и потираю руки:
– Так вот, вы родом из Рикоко, не так ли?
– Так.
– Следовательно, у вас в поселке должно быть много знакомых. Вы можете знать кого-нибудь из тех, кто сдает какую-нибудь комнатушку. Если бы вы порекомендовали меня такому человеку, я был бы вам крайне признателен.
– И в этом заключается ваша маленькая просьба?
– Да.
– Но почему бы вам не поселиться в гостинице? – спрашивает Долорес. – По-моему, это было бы куда удобней.
– Э, нет! – я машу пальцем, категорически возражая. – Гостиница – это не то. Совсем не то! Гостиница – это слишком серо, безлико. Там может быть и комфортней – тут я соглашусь с вами. Но все гостиницы мира, с их закованными в униформу коридорными – на одно лицо. Совсем другое дело – частный сектор. Здесь я находился бы среди простого люда, в его естественной среде обитания. Я мог бы наблюдать его быт, обычаи, нравы, записывать крылатые выражения и поговорки. Все это – бесценный материал для моей будущей книги. А если бы мне посчастливилось еще услышать какую-нибудь старинную легенду! Вы понимаете?
Я с энтузиазмом чудака-ученого смотрю на Долорес и с удовлетворением замечаю, что мое красноречие не пропадает даром.
– Ну… Даже и не знаю, что вам сказать…
Поддержка приходит с неожиданной стороны:
– Ма! – восклицает Чи. – Так отведи его к тетушке Лу! Она же сдает комнаты жильцам! И, как раз сейчас, у нее никого нет.
Оказывается, все это время малец держал ушки на макушке!
– Откуда ты это знаешь? – возражает сыну Долорес. – Может быть, у нее уже кто-то поселился. Ведь нас не было дома почти две недели.
– Тогда поговори с бабушкой Юнг!
– Вы – моя единственная надежда, – мягко льщу я своей спутнице.
– Ну, хорошо,– сдается Долорес. – Я попробую вам помочь. И чего не сделаешь ради филологии!
10
– Рикоко! – объявляет проводник.
Я беру большой плетеный чемодан Долорес в правую руку, вешаю свою дорожную сумку на плечо с другой стороны и начинаю протискиваться узким коридором в тамбур. За окном проплывает платформа, и по ней прохаживаются встречающие и пассажиры. Долорес с сыном идут где-то позади меня. На моих часах – семнадцать часов двадцать пять минут по манильскому времени. На станции еще светло, но часика через два уже начнет смеркаться.
Сойдя на перрон, я прорезаю собой жиденькую группку встречающих и останавливаясь чуток поодаль от них. Долорес появляется в дверях вагона и приветливо помахивает кому-то рукой. Когда ее прелестная ножка касается земли, к ней подходит стройный молодой человек довольно приятной наружности, ласково привлекает ее к себе и целует в щеку. Потом замечает на подножке тамбура маленького Чи, подхватывает его, приподнимает над головой и, поставив на асфальт, награждает легким шлепком по заду. Когда проявления этих дружеских чувств понемногу стихают, Долорес направляется ко мне. Молодой человек следует за ней, держа Чи за руку. У парня – открытое лицо с тонкими усиками и живые ясные глаза. Он поджар, почти на голову выше Долорес и неплохо одет – модный бордовый пиджачок, синяя рубаха в золотистый горошек, замшевые брючки. В его облике есть какое-то неуловимое сходство с моей случайной попутчицей.
– Это Луис, мой двоюродный брат,– представляет мне парня Долорес.
Мы обмениваемся рукопожатием, и она завершает церемонию нашего знакомства:
– А это – Герберт. Он – английский ученый, филолог. Мы ехали с ним в одном купе.
Луис дружелюбно кивает:
– Очень приятно. Вы впервые на Филиппинах?
– Да.
– Путешествуете?
– Можно сказать и так…
– Он хочет написать книгу о наших обычаях, нравах,– объясняет брату Долорес. – Собирает легенды, предания старины. Желает поселиться где-нибудь в глубинке, чтобы проникнуться народным духом. Я верно излагаю?
– Совершенно верно.
На лице Луиса – вежливая улыбка. Однако мне кажется, что думает он при этом приблизительно так: «Ох, уж эти мне иностранцы! С жиру бесятся, не знают, куда деньги девать. По-моему, у них не все шарики в голове».
Между тем Долорес щебечет:
– Герберт обратился ко мне с просьбой помочь ему подыскать какое-нибудь жилье. Вот мы с Чи и подумали: а, может быть, тетя Лу согласиться взять его на постой? Ты не знаешь, есть ли у нее сейчас жильцы?
– По-моему, нет. Во всяком случае, недавно она жаловалась мне, что, мол, то ходят целыми косяками, отбою от них нет, а то – никого. Было тут, правда, два не слишком-то шикарных типа, но они ей не подошли. Ты ж знаешь, какая она у нас строгая: никаких тебе девочек, никаких пьянок. Да и, похоже, эти ребята были из тех, у кого в карманах ветер свищет.
– Уверяю вас, я не создам вашей тете никаких проблем,– вклиниваюсь я в разговор. – И, к тому же, не стану скупиться.
– Ну, что ж, коли так… – говорит Луис. – Давайте сделаем вот что: сначала отвезем Долорес домой, а уж затем сходим к тете Лу попытать счастья. Она живет рядом.
С этими словами он берет чемодан сестры, мы огибаем здание вокзала, больше похожего на здоровенный курятник, и попадаем на привокзальную площадь. Здесь мы садимся в такси, и оно везет нас к Долорес. Насколько я могу судить, глядя в окно автомобиля, Рикоко скорее смахивает на разросшуюся деревню, чем на пригород столицы. Дороги здесь разбитые, многоэтажные дома встречаются довольно редко, а ближе к окраине, куда мы, как я понял, и направляемся, нам приходится несколько раз притормаживать, чтобы ненароком не наскочить на гуляющих здесь кур и уток.
Дом Долорес, как и большинство строений в этом районе, напоминает обычное бунгало. Он стоит за плетнем из лозы на делянке с фруктовыми деревьями и огородом. Мы останавливаемся около него, и я расплачиваюсь с шофером.
– Если с тетушкой Лу ничего не выгорит,– говорит мне Луис, когда такси отъезжает,– остановитесь на эту ночь у меня. А завтра что-нибудь придумаем. В крайнем случае, поселитесь в гостинице. Но, я думаю, мы с ней поладим. А пока подождите меня здесь. Я только занесу чемодан и тут же вернусь.
Долорес открывает калитку и, вместе с сыном, идет к дому. Луис берет чемодан и следует за ними. Их с радостным лаем встречает небольшая собачка. Когда все скрываются в доме, я подхожу к плетню и бросаю беглый взгляд на огород. Там растут огурцы, дыни, какой-то кустарник, напоминающий крыжовник. Из деревьев, рассаженных возле дома, я узнаю кокосовый орех, бананы и апельсины. С тыльной стороны участка виднеется небольшой ров, заросший травой, за ним идет грунтовая дорога, а еще дальше желтеет кукурузное поле.
Чтобы увидеть все это, мне требуется не более двадцати секунд. После чего я вынужден ретироваться на дорогу, так как дворняжка, заметив меня у плетня, тут же бросается в мою сторону с заливчатым лаем. Чтобы чем-нибудь занять себя, я достаю из кармана сигареты Липс и закуриваю. Луис появляется минут через пять, и мы направляемся к тетушке Лу. Ее жилище находится через три дома от бунгало Долорес. За то время, что мы идем к нему, мой спутник успевает поздороваться с двумя мужчинами и какой-то девочкой. Похоже, он чувствует себя в этих местах, как рыба в воде.
Дому тети Лу скорее пристало бы слово хижина. Она сколочена из грубых досок, выкрашенных шаровой краской, и уже покосилась от ветхости. Луис просит подождать меня у калитки, входит во двор и скрывается в домике. Минуты через две-три он выходит с женщиной – по-видимому, самой тетей Лу.
Первое, что бросается в глаза при ее появлении – так это ее ноги. Они уже заметно покривились от бремени прожитых лет и смахивают на две кочерыжки. Походка у нее, как у утки, только что вылезшей из пруда. На ней светло-серый сарафан, а на него надето нечто вроде фартука на широких лямках. На голову водружено какое-то подобие тряпичной люстры. Лицо у почтенной матроны морщинистое, желтое, волосы редкие и с сединой.
Поскольку хозяйка дома с трудом ковыляет на подагрических ногах, Луис обгоняет ее, подходит ко мне, и мы вдвоем поджидаем женщину, которая приближается к нам со скоростью улитки. Наконец она выплывает за калитку.
– Тетя Лу,– представляет мне женщину Луис.
Я почтительно кланяюсь хозяйке. Мой спутник тут же переходит на тагальский язык. Он что-то говорит тете Лу, указывая на меня рукой и делая легкие поклоны. Из всех его слов мне понятны только два – слова мистер и Герберт. Тетушка Лу слушает моего поручателя очень внимательно. Потом что-то отвечает Луису.
– Тетушка Лу не говорит по-английски,– поясняет мне Луис. – А по-испански знает всего несколько слов. Так вот, она просит вас не устраивать пьяных дебошей и не водить сюда проституток. За проживание она берет пять песо в день.
Я прошу передать ей, что согласен с ее условиями и лезу в карман за бумажником. Увидев, с какой быстротой заключена сделка, тетушка Лу что-то торопливо говорит Луису.
– Пять песо – это только за проживание,– снова вступает в объяснения толмач. – И еще пять песо за то, что она станет вас кормить.
Я опять согласно киваю, отсчитываю семьдесят песо и передаю их хозяйке.
– Это вам за неделю. Надеюсь, пока хватит?
Пока Луис переводит мой вопрос, деньги из рук тетушки Лу исчезают. Фокус проделан с такой ловкостью, что этому мог бы позавидовать и Арутюн Акопян – как я не следил за ней, мне так и не удалось заметить, куда она их сунула.
– Что-нибудь еще? – спрашивает у меня Луис после того, как вопрос с моим жильем благополучно разрешился.
– Да,– говорю я. – Возможно, в ближайшие дни мне захочется съездить в Манилу. Как отсюда добраться до станции?
Луис объясняет мне, что лучше всего ехать автобусом и рассказывает, как дойти до остановки. Электрички ходят на Манилу через каждые сорок-пятьдесят минут.
Наконец мой протеже уходит, и я следую за своей хозяйкой в ее хижину. Тетя Лу показывает мне туалет в глубине двора – четыре жердины, отгороженные с трех сторон тростниковым плетнем. Затем мы переходим к бревенчатому колодцу. И, наконец, попадаем в дом.
К моему удивлению, в нем есть не только электричество, но даже радио и допотопный телевизор. Моя комната выдержана в строгом спартанском стиле: дощатые стены, жесткий топчан, стол у окна и два табурета. На одном из них – миска для умывания. Полотенце висит на гвоздике дверного наличника. Имеется и небольшой шкафчик для одежды. Понятно, это не отель Шипр, но и здесь жить можно.
Когда начинает смеркаться, тетушка Лу подает мне ужин: рыба в соусе, овощи и какой-то сок, довольно-таки приятный на вкус.
* * *
Восемь часов. Время, когда в отеле Шипр, как я полагаю, происходит пересмена – ночной портье сдает вахту дневному портье.
Если Филиппе Эстрада дежурил в эту ночь, он скоро выйдет из здания. Если заступает в день, то должен был уже придти, чтобы принять смену. Наконец, он может отдыхать после трудовых будней. В таком случае он заступит на дежурство либо сегодня вечером, либо завтра в день или же в ночь.
Для того чтобы оказаться у отеля, я поднялся еще затемно, добрался до автобусной остановки, которая находится в 15 минутах ходьбы от хижины тетушки Лу, приехал на железнодорожный вокзал, сел на электричку и вышел на конечной станции – Манила. В семь часов 20 минут я уже околачивался неподалеку от Шипра. До восьми часов я разыгрывал из себя случайного прохожего, затем – случайного зеваку. После восьми я стал входить в сценический образ человека, поджидающего неизвестно кого. Все это время я держал в поле своего зрения входные двери отеля.
Восемь часов, тридцать минут. Эстрада так и не появился. Если я не увижу его в ближайшие пять минут – пора сматывать удочки, чтобы потом не играть роли случайного покойника.
Портье не появляется и в отведенное ему мной время, так что я снова отправляюсь на железнодорожный вокзал, сажусь на электричку и прибываю в Рикоко. За это время я успеваю прокрутить в своем котелке и некоторые другие причины отсутствия Филиппе, а именно: он заболел, уехал на похороны своей любимой тетушки, уволился с работы. Все эти предположения может перечеркнуть и такой вариант: Эстрада все же вышел на дежурство, но только не здесь, а в царстве теней.
Когда моя нога ступает на перрон Рикоко, стрелки вокзальных часов показывают пять минут двенадцатого. Если учесть то обстоятельство, что в последний раз я ел вчера вечером, то уже следовало бы и подкрепиться. Причем, как я думаю, это должно было принести пользу не только моему желудку, но и такой важной науке, как филология. Ведь кухня любой страны, которую ты взялся изучать – это одна из составляющих национального характера его народа. Следовательно, этим аспектом своей научной деятельности ни в коем случае нельзя пренебрегать. Так что я решаю не изобретать велосипед, а идти по уже проторенной стезе – в привокзальный ресторанчик.
Поскольку моя специальность филология, я тут же стараюсь подобрать наиболее походящее определение помещению, в которое вошел. Так вот, в современном словаре английского, испанского и русского языка ему вернее всего соответствовал бы эквивалент русского слова столовая. Или, еще точнее, столовка. Причем не городского, а, скорее, колхозного типа.
Впрочем, здесь все очень мило, как бы даже и по-домашнему. Официанты приветливы, внимательны и расторопны. Цены умеренные. Блюда вкусные. Хотя, как я уже сказал, недостает шика в скромном интерьере зала. Но об этом как-то сразу забываешь, когда уплетаешь за обе щеки такую вкуснятину! Итак, на первое я заказал себе булало. Это такой, знаете ли, супец из говяжий кости с овощами, в которые входят китайская капуста печай, картофель и бананы. Затем я отведал изрядную порцию адобо (кусочки курицы и кальмаров, отваренные в смеси соевого соуса и уксуса с разными специями). И, наконец, завершил свой обед фруктовым десертом. На тагальском языке он звучит так – гинатаан.
Удовлетворив свое научное любопытно, и вместе с тем утолив свой аппетит, я решаю немного пройтись по улочкам Рикоко, чтобы впоследствии занести впечатления от этой прогулки в свой путевой блокнот. Прохаживаюсь не спеша, следуя по маршруту автобуса, которым утром добирался до станции. Особое внимание уделяю разным проходным дворам и задворкам, через которые, в случае необходимости, можно оторваться от «хвоста». Время от времени захожу в пивнушки и винные погребки, чтобы пополнить свои познания о быте и нравах филиппинского народа.
Вскоре обращаю внимание одну характерную деталь: несмотря на дневное время, в исследуемых мною заведениях обретаются не одни только мужчины, но и представители слабого пола. Причем некоторые из этих представителей довольно-таки миловидны, и у меня даже возникает идея: а не познакомиться ли мне с кем-либо из них? Разумеется, со строго научной целью!
Этому намерению, правда, мешает одно препятствие – моя врожденная застенчивость. И даже когда в одном из погребков ко мне подсаживается весьма соблазнительная дева, я как-то тушуюсь в разговоре с ней. Когда же ее заигрывания становятся слишком уж фривольными, я покидаю кабак.
Выйдя на свежий воздух, я начинаю анализировать свой странный поступок. Почему я дал деру от такой красотки? Ведь она наверняка могла обогатить меня новыми впечатлениями не только о быте и нравах, но и о темпераменте филиппинских женщин! (А это – бесценный материал для моей будущей книги!) И неожиданно признаюсь сам себе: все это время мне мешал образ Долорес, заслонявший собой всех остальных девушек. Я бродил по поселку, торчал в пивнушках, но подсознательно искал встречи только с ней одной. Поэтому на других девиц и не повелся.
Итак, пора перестать играть в прятки с самим собой: мне необходимо увидеться с Долорес! Иначе ее образ так и будет преследовать меня, куда бы я не пошел. И уж, конечно, наша встреча не состоится, если я и впредь буду скитаться по злачным местам.
Затем мои шарики закрутились в таком направлении.
Где живет Долорес, мне известно. Но удобно ли нанести визит вежливости одинокой даме? Впрочем, кто сказал, что она одинока? Разве такие красивые женщины, как Долорес, бывают одиноки? К тому же она может быть на работе или где-нибудь еще…
Ладно. Положим, я заявился к ней. И что я скажу? «Здрасьте. Я пришел к Вам занять соли?»
Ну да. Тетушка Лу начала варить булало, и, как назло, у нее закончилась соль…
Глупо. А бродить по поселку с надеждой на случайную встречу с моей случайно попутчицей – разве это не верх глупости?
Однако на белом свете случаются и всякие глупые вещи.
Я уже подхожу к автобусной остановке, на которой мне следовало бы выходить, если бы я поехал автобусом, когда из-за угла ближайшей улицы выходит женщина, в которой я не без труда узнал Долорес. Не без труда, говорю я, ибо на этот раз она сменила европейский костюм на национальное платье. Оно состоит из куска очень красивой, искусно выкроенной материи вишневого цвета с белым цветочным орнаментом и золотистой каймой по краям, в который девушка завернута, как драгоценный подарок. Оголенными остались только ее правая рука и плечо. В этом наряде она выглядит неотразимо. Рядом с Долорес шагает мальчуган – ее сын Чи. Я приветливо машу им рукой.
– Ну, как, нормально устроились? – спрашивает девушка, после того, как я подошел к ним, и мы поздоровались.
– О, да! – радостно киваю я. – И этим я обязан вам!
– Ну что ж, рада за вас,– говорит Долорес и присовокупляет с лукавой улыбкой. – А вы, я вижу, уже начинаете осваиваться в наших местах?
– Да,– говрю я. – Вот, побродил немного по поселку. Попробовал ваше пиво. И эту, как ее… буху.
– И как она вам?
– Так… Ничего. А вы куда-то собрались?
– Мы с мамой идем к бабушке Юнг! – важно замечает Чи.
– Ага, понятно,– говорю я. – Так вы сегодня не на работе?
– Я на каникулах,– говорит Долорес и, заметив удивление на моем лице, поясняет. – Я учительница. И у нас пока что каникулы.
– А-а. Понятно… К-хе, к-хе… А… какие предметы вы ведете?
– Историю. Литературу.
– Вот как… Гм, гм…
– Я вижу, вы опять хотите обратиться ко мне с какой-то просьбой? – с веселой искоркой в глазах замечает Долорес.
– Да,– говорю я, удивляясь ее проницательности. – Вот только не знаю, с какой стороны начать… Видите ли, я очень благодарен вам за вашу услугу. И мне хотелось бы сделать ответный шаг. Одним словом, я хочу пригласить вас где-нибудь отобедать.
– Вот как,– говорит Долорес. – Гм-гм…
– К тому же я еще тут никого не знаю! – поспешно вставляю я. – И мне просто необходим гид. И, знаете, мне бы очень хотелось, чтобы этим гидом стали именно вы.
– Ну, что ж,– промолвила Долорес. – Я согласна. А куда вы хотите меня повести?
Я сдвигаю плечами:
– Вот для этого мне и нужен гид! Я ведь еще глубоко не пахал. Так, прошелся по самым вершкам… Может быть, вы сможете что-нибудь предложить?
Долорес задумывается.
– Знаете что… В трех кварталах отсюда есть небольшой ресторанчик. Называется «Золотой Лотос». Спросите у любого, вам подскажут. Давайте так… Сейчас где-то около четырех. Пока я отведу Чи, пока то да се… В семь часов, в «Золотом Лотосе». Вас устроит?
– Договорились.
По неказистой улочке шагают Долорес и маленький Чи. Я стою возле автобусной остановки и задумчиво гляжу им вслед. Вот уж, действительно, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Сегодня мне так и не повезло увидеть Филиппе Эстраду, но зато я встретил Долорес. А это – тоже неплохо. Если учесть тот факт, что Долорес была той самой женщиной, что попала в один кадр с ночным портье на фотографии, переданной мне Брячиславом.
* * *
Семь часов. Я сижу в ресторане «Золотой Лотос» и потягиваю буху.
Буха – эта такая филиппинская водка. И мне, как филологу, очень интересно протянуть ниточку от тагальского корня бух, к словам с той же корневой основой в русском, украинском и белорусском языках. Таким, предположим, как бухать, бухнуть, забухать, бухарик, бухало и так далее. И установить, таким образом, языковое и культурное родство двух братских народов – славян и филиппинцев. (Кстати сказать, город Бухарест имеет тот же корень – бух!)
Мои размышления на лингвистические темы прерывает появление Долорес. Она входит в зал и плывет к моему столику, как некая королева красоты, сопровождаемая восхищенными взорами мужчин – с одной стороны, и не слишком-то радостными взглядами женщин – с другой. На Долорес – облегающее вечернее платье лилового цвета, подчеркивающее все достоинства ее великолепной фигуры. Она подсаживается ко мне за столик, мило улыбаясь.
– Ну, как, отвели Чи к бабушке Юнг? – спрашиваю я.
– Да,– говорит Долорес. – Она так соскучилась за ним, что мне пришлось оставить его у нее на несколько дней.
Что ж, меня это вполне устраивает. К нам приближается официант. Я осведомляюсь у своей дамы:
– Что будем заказывать?
Мой очаровательный гид погружается в изучение меню. Гид выбирает Каре-каре (говяжий язык в ореховом соусе), Путо (рисовые пирожные) и на десерт – Лече флан. Я отдаю предпочтение дарам моря – решаю отведать молочную рыбу Бангус и устриц. После некоторого колебания заказываю себе для разнообразия и кокосовое молоко Букр.
Между тем перед моей милой дамой встает весьма непростой вопрос – что же взять из напитков? Она подходит к проблеме с большой ответственностью: сосредоточенно хмурит брови, водит пальчиком по карточке меню и, наконец, ее выбор падает на красное полусухое вино. Для меня же эта тема давно закрыта – буха. И только буха!
Наша совместная трапеза проходит в теплой дружественной обстановке. Ближе к десерту я откидываюсь на спинку стула и с удовлетворением констатирую:
– Да! Великолепная кухня! Надо будет взять себе на заметку этот ваш «Золотой Лотос».
Долорес смотрит на меня ласковыми глазами:
– Рада, что вам понравилось.
– Говорят, лучшая кухня в мире – это китайская,– продолжаю я развивать кулинарную тему. – Где-то я даже вычитал, что приготовленная неким особым способом утка является секретным оружием Пекина. Если такой уткой угостить иностранных дипломатов, они тут же впадают в столь благодушное состояние, что подписывают любые, даже самые невыгодные для своих стран, документы. Но теперь я вижу, что филиппинская кухня ничем не уступит китайской!
– Это потому, что в Золотом Лотосе поварами работают китайцы,– поясняет Долорес.
Держа в руках большой кокосовый орех, я потягиваю через трубочку приятный прохладительный напиток – букр.
– Э, не скажите,– возражаю я. – У нас в Лондоне тоже есть китайские ресторанчики. Но отведать там такой чудесный освежающий напиток мне никогда не доводилось.
– В этом нет ничего удивительного,– говорит Долорес. – Ведь в вашем климате кокосы не растут. Зато у вас наверняка есть другие лакомые кушанья.
– Какие? – я усиленно кручу шариками в котелке, пытаясь припомнить названия блюд английской кухни. – Пудинг? Бифштекс? Вы знаете, я, конечно, патриот своей страны,– продолжаю с доверчивой улыбкой. – Но… скажу вам по секрету… Вам известно, как о нас говорят острые на язычок французы? Они утверждают, что в аду поварами служат именно англичане!
– Признайтесь, вы сами только что это выдумали! – смеется Долорес.
– Ну, что вы! Я не занимаюсь плагиатом! А вообще-то, все эти сэндвичи, ростбифы, овсяные каши и тому подобная чепуха мне уже до чертиков надоела. Моя кухарка, знаете ли, довольно консервативная особа… И она действует по раз и навсегда заведенному порядку. Если, допустим, в четверг она подает вам рыбное блюдо – то уж будьте спокойны: этим блюдом вы будете давиться по всем четвергам до скончания веков.
– А ваша жена?
Я машу рукой:
– Э, жена… Жена! Была – да сплыла. Моя жена… Я имею в виду, моя бывшая жена, не слишком-то любила готовить,– так от кулинарии мы плавно переходим к некоторым фактам моей автобиографии. – Ей, знаете ли, больше нравились наряды, шумные вечеринки. А я…
– Что – вы?
– А кто, собственно говоря, я такой? – импровизирую я, глядя на Долорес честными бесхитростными глазами. – Ученый! Филолог! Сухарь!
Зал постепенно наполняется народом. На небольшом возвышении возле дансинга какой-то длинноволосый парень в переливчатом пунцовом пиджаке легонько пощипывает струны гитары. К нему присоединяются еще несколько музыкантов, и они начинают играть легкую музыку – что-то похожее на блюз. Длинноволосый поет томным мелодичным голосом:
Губы, зачем вы лгали,
Сердцу о нашей любви?
Нежно о счастье шептали,
И целовали в ночной тиши?
На танцевальный пятачок выходят пары и лениво передвигаются по нему в такт музыке. Долорес от выпитого вина еще больше хорошеет. Щечки у нее разрумянились, а бездонные глаза затянуты мягкой нежной поволокой. Она смотрит на меня этими нежными глазами с золотистыми искорками… так добрая мать глядит на своего оболтуса ребенка.
– Не хотите ли пригласить меня на танец? – шепчут ее нежные розовые губки. – Никогда в жизни не танцевала с ученым-филологом!
Желание дамы для меня – закон. Я встаю из-за стола и приглашаю Долорес. Совместное топтание на ограниченном пространстве, во время которого девушка льнет к моей груди, и ее нежная щечка почти касается моего лица, а мои ладони все теснее прижимают к себе ее упругое стройное тело, еще больше укрепляют между нами чувство доверия и взаимной симпатии. Когда мы возвращаемся за столик, моя партнерша говорит:
– Что-то не слишком вы похожи на ученого!
Я делаю недоуменное лицо, и мое сердце падает: неужели моя легенда дала трещину?
– Что вы имеете в виду?
Девушка лукаво улыбается:
– Для сухаря-ученого вы танцуете совсем даже неплохо…
– Мерси,– говорю я, мысленно вознося хвалу господу Богу.
– Расскажите мне что-нибудь об Англии,– просит Долорес с мечтательным видом. – Эта такая чудесная страна!
– Которую я вижу, главным образом, из окна своего кабинета.
– Ах, не говорите так! Я просто влюблена в Англию! – восклицает Долорес. – Рыцари круглого стола! Джеймс Кук и Ричард Львиное Сердце, Гамлет и Робин Гуд! Это же просто чудесно! Чудесно!
Я флегматично машу рукой:
– А! Все это история… Литература…
– Вы говорите так, потому что англичанин и имеете право на такие слова. Но если бы кто-нибудь другой попытался пренебрежительно отозваться о вашей стране – я уверена, вы бы задали ему славную трепку!
Я пытаюсь опустить Долорес с небес на землю:
– Не стоит так идеализировать мой образ. Я не Айвенго и не рыцарь круглого стола. Я – простой книжный червь, не более того.
Поскольку сведения о стране, которую мне выпала честь представлять за этим столиком, почерпнуты мною, главным образом, из книг Чарльза Диккенса и Вальтера Скотта, а их объем удручающе мал, я спешу поскорее уйти с этой зыбкой почвы.
– Доли, милая… – я накрываю теплую ладошку девушки своей рукой и заглядываю ей в глаза. – Вы позволите мне себя так называть?
Она потупляет очи и, покраснев, вздыхает:
– Да.
– Доли, девочка. Расскажи мне лучше что-нибудь о себе.
Долорес кажется смущенной.
– Ах! Что же я могу рассказать? В моей истории нет ничего интересного.
– Пусть так. Но, поверь мне, для меня твоя история куда интересней всех приключений Робина Гуда.
– Ну, что вам сказать…– начинает Долорес. – Я родилась тут, в этих краях. Окончила школу, потом колледж. Вышла замуж за одного очень хорошего парня. У нас родился сын, вы его видели – это Чи. Но мой муж, к сожалению, погиб.
Я придаю своему лицу скорбное выражение. Девушка поднимает на меня ясные, блестящие глаза:
– Он был рыбак, понимаете? И его судно попало в шторм. Он оказался в списке тех, кто не вернулся.
– И с тех пор вы одна? – мягко, без нажима спрашиваю я.
– Почти.
Ответ как бы повисает в воздухе, и мы оба чувствуем его недосказанность.
– Был один парень,– наконец признается Долорес. – Он был другом Гонсалеса. И тогда ушел с ним в море. А когда муж погиб, вбил себе в голову, будто это он повинен в его смерти. Хотя, как рассказывали, моего мужа просто смыло за борт волной, и винить в этом себя этому другу было просто глупо. В общем, тот парень все время заботился обо мне, оказывал всяческую поддержку, и, наконец, настал момент…
– Когда вы стали близки?
– Да.
– Он любил вас?
– Не знаю. Но он хорошо ко мне относился. И одно время даже хотел на мне жениться. Но у нас так и не сладилось.
– Понятно,– киваю я. – К сожалению, таково большинство мужчин. Когда дело доходит до женитьбы…
– Дело не в том,– горячо перебивает Долорес. – Филиппе – хороший парень. И он женился бы на мне! Но так уж сложилось. После гибели Гонсалеса он почувствовал, что не может больше выходить в море. А что делать в Рикоко бывшему рыбаку? Разве что пить буху. Подходящей работы тут не было, и он уехал в Манилу. Там он устроился портье в одном отеле. А потом повстречал манильскую девушку, женился на ней – вот вам и вся история.
– И с тех пор вы не встречались?
– Ну, почему же? Иногда Филиппе наезжает сюда. Ведь у него тут вся родня.
– И он навещает вас?
– Очень редко. И только как друг. Я не хочу, чтобы из-за меня у него рушилась семья.
На первый раз информации более чем достаточно. Теперь надо незаметно выйти из разговора.
– Доли, милая. А что это мы так загрустили? И почему наши глазки стали такими печальными? Давайте-ка выпьем еще немного и потанцуем.
Девушка охотно откликается на мое предложение, и мы выпиваем с ней еще разок – она вино, а я – буху. А потом мы опять танцуем с ней под мелодичный перезвон гитары и томное пение длинноволосого юноши, и я прижимаю к себе молодое тело Долорес, и вдыхаю тонкий изысканный аромат ее духов, от которого идет кругом голова. И какой же он болван, этот Филиппе! – невольно думаю я.
А затем мы выходим из ресторана на свежий воздух, и в ночном небе висят такие крупные звезды, которые можно увидеть только в южных широтах. И мы едем с девушкой на такси, но потом выходим из него, не доезжая до ее дома, потому что нам хочется пройтись пешком. У калитки Долорес мы стоим, словно связанные какими-то нежными путами и, наконец, я решаюсь ее поцеловать. И, поскольку нам обоим после этого очень хочется выпить по чашечке чая, мы заходим в ней в дом, но до чая дело так и не доходит: в полутемной комнате я обнимаю девушку, и она не противиться мне. И нас подхватывает ветер страсти, и он уносит нас на седьмые небеса. И мы купаемся там, в текучих сладостных облаках, и плаваем в безбрежном океане любви…