Глава первая
Ответственное задание
Дождь не переставал. Он шел и шел – мелкий, противный осенний дождь. А они все стояли и спорили.
– Не могу я, понимаете, не могу-у! – отказывался Михаил – Мне Тамара Игнатьевна совсем другое задание дала!
Но мастер не отставал:
– Какое задание?
– Дру-го-е,– четко, по слогам, пояснил Михаил.
– А именно?
– А не все ль равно?
– Вот елки-моталки. Опять двадцать пять!
– Ну, за продуктами, за продуктами для столовой ехать надо! Что еще?
– А то,– сказал Литвинов, приставляя ребро ладони к горлу,– что мне Кудрявцев – во как нужен!
– Ну, а я-то тут при чем? – сказал шофер.– Вы же руководитель? Вот и руководите…
Желая избежать пристального взгляда Николая Васильевича, он посмотрел на заводской забор. Затем перевел взгляд на небо. Оно было сплошь затянуто тучами.
– Да ты что, дорогой? – удивленно молвил Литвинов. – Ай, молодец! Ты зарплату за что получаешь?
– А вы? – усмехнулся Малышев.– Вы за что получаете? А ведь у вас, небось, зарплата поболе, чем у меня?
Литвинов снял очки и с озабоченным видом протер стекла фалангами толстых волосатых пальцев. Все эти пререкания напоминали ему песенку про попа и собаку. Песенка, как известно, не имела конца.
– Тэк-с… – раздумчиво произнес Литвинов, взвешивая в уме, что же ему предпринять с зарвавшимся шофером: посадить в карцер, или сразу повести на расстрел.
– Да вы поймите! – вскричал Михаил, видя, что дело принимает нешуточный оборот и в запальчивости постукивая себя кулаком по груди.– Поймите же вы, наконец! Я бы рад! Рад всей душой! Но – не имею права! Ведь если я не поеду за продуктами для столовой – меня Тамара Игнатьевна живьем съест.
– Да сколько тут мотнуться? – усмехнулся Литвинов, поглядывая на часы. – Успеешь еще и за продуктами.
– А если не успею?
– Обязан успеть,– твердо заявило начальство.– Обязан! Понимаешь?
Шофер воздел руки к небесам:
– А вы поглядите, погода, какая! Кругом слякоть, грязь… Как начнешь разыскивать этого Кудрявцева – точно, где-нибудь, засядешь.
– Да там дорога, как на Кремлевской площади! – уверенно забасил Литвинов.– Нигде ни бугорка, ни колдобинки. Хоть парад принимай!
– Знаем мы эти парады… К тому же у меня мотор барахлит. И бензина в баке кот наплакал.
– Что еще?
– А то, что я на таком драндулете вообще ездить не должен!
– Тэк-с… – резюмировало начальство. – Тэк-с… выходит, производство клинкера и цемента тебя не волнует? Или как прикажешь тебя понимать?
– Но я же вам русским языком объясняю! – взвился Малышев и, на этот раз, даже постучал себя пальцем по лбу. – Машина в технически неисправном состоянии! Неужели не ясно! А вдруг меня, это самое, ГАИ остановит?
– Значит, надо ехать так, чтобы не остановило. Ведь ты же водитель экстракласса. Должен все ходы и выходы знать!
Михаил вынул из внутреннего кармана пиджака расческу и стал зачесывать ото лба к затылку русые волосы. У него был длинный нос с горбинкой и светлые глаза.
– Ну, а если все-таки остановит? А? Что тогда? Тогда вы все останетесь в сторонке, а я – отвечай?
– Ну, хорошо,– сказал Литвинов, хитро прищуривая глаз. – А как же ты, в таком случае, за продуктами ехать собираешься?
На устах Малышева шевельнулась саркастическая улыбка:
– Попробуй не поехать! Вы что, Тамары Игнатьевны не знаете?
– Вот как! – мастер озабоченно поскреб свой выпуклый лоб. – Так, так… Выходит, Тамара Игнатьевна для тебя начальник, а я – нет?
Действительно, тут было над чем поразмыслить. Николай Васильевич в глубокой задумчивости выпятил нижнюю губу.
– Начальник! – вскипел Михаил. – И вы начальник, и Тамара Игнатьевна начальник! Куда ни плюнь – кругом одни начальники! И все только требуют, это самое, когда им что-нибудь нужно! А помощи – никакой!
Шофер сложил губы трубочкой, продул звенья расчески и, демонстративно отвернувшись от Литвинова, сунул расческу в карман пиджака.
«И чего я панькаюсь с этим шоферюгой? – подумал Литвинов. – Вот собачья работа…
С козырька крылечка жидкими струйками стекала вода. Сквозь дождевую пелену было видно, как к заводским воротам шагает механик Копейкин. За ним лениво шествовали слесари в робах. В другом конце заводского двора медленно вращалась печь обжига клинкера. Еще одна печь стояла неподвижно.
– Н-да… – с тяжким вздохом проронил мастер и ковырнул носком стоптанного сапога по облупившейся стене. – Наверное, все-таки придется написать на тебя докладную…
– Ну и пишите!
– А ты как думал? Что мы тут с тобой в бирюльки играть будем? Н-нет, дорогой! Тут тебе, елки-моталки, не детский сад!
Михаил сунул руки в карманы брюк, и с подчеркнуто независимым видом, стал наблюдать за Копейкиным. Присев на корточки, механик отвинчивал какую-то мудреную гайку. Вокруг него, в ленивых позах застыли слесари. Малышев принялся пересчитывать их… Эге! Ну и дела! Семь здоровенных лбов изнывают от безделья над головой механика! Впрочем, если приплюсовать к ним и самого Малышева, теперь за работой Копейкина наблюдало уже восемь человек.
– Да я же понимаю! Я все прекрасно понимаю! – вдруг сочувственно загудел Литвинов, и на плечо Михаила легла тяжелая натруженная рука. – Кому охота мотаться по такой грязюке. Не лучше ли стоять на крылечке и вешать лапшу на уши старому глупому мастеру? Зарплата-то идет? – Литвинов понимающе подмигнул шоферу. – Но надо, Михаил Георгиевич! Понимаешь? Надо! Ты только войди в мое положение! У меня без кранового – полнейший завал. Сейчас ты – ключевая фигура. Даже главнее директора! От твоей инициативы, от твоей разворотливости – зависит все!
– А кто войдет в мое положение? – спросил Михаил. – А? Кто? Разве мои проблемы кого-нибудь интересуют?
– Конечно, интересуют!
– Кого?
– Меня.
– Вас? – Малышев недоверчиво заулыбался.
– А ты как думал? – не моргнув глазом, сказал мастер. – Еще как интересуют! Вон вчера ночью, понимаешь, я до половины третьего не спал. Все думал: как же это так, елки-моталки? Это ж у Малышева аккумулятор ни к едрене фене не годился! И масло из картера ручьями льет. И как же, думаю, он до сих пор умудряется ездить на такой колымаге?
– Издеваетесь?
Литвинов удивленно вскинул брови:
– Боже упаси!
– Конечно, вам легко рассуждать… А покрутили бы, как я, эту чертову крутилку…
– Сочувствую, родной, сочувствую!
– Домой приходишь – рук не чуешь… – посетовал на свою нелегкую шоферскую судьбинушку Михаил. – А Тамаре Игнатьевне все кажется, будто водители байдаки бьют.
– А вот погоди, будет у директора планерка – мы ей перцу зададим,– пообещал Литвинов. – Мы ее, едрена корень, научим, как шоферов уважать!
Он по-приятельски обнял Михаила за плечи:
– Так что, двинули?
– А что Тамара Игнатьевна скажет?
– Да я с ней все согласую!
– А если не согласуете? Что тогда?
– Ну, тьфу ты ну ты, ей богу! Я же тебе слово даю!
– Хм-м… Слово,– шофер скептически заулыбался. – Знаю я ваше слово…
– Давай, родной, давай! Время не терпит!
Достав из кармана фуфайки блокнот, Литвинов размашисто написал в нем адрес Кудрявцева. Затем вырвал листок:
– Вот, держи. И давай договоримся так,– он озабоченно взглянул на часы. – К обеду ты привозишь на завод Кудрявцева – живого или мертвого. А остальное меня не волнует.
– Так вас же здесь никого ничего не волнует,– охотно согласился с ним Михаил. – Вы ж только знаете, когда зарплату получать.
– Задача ясна?
– Мне-то ясна…
– Вот и чудесно. Давай, двигай!
– Если мотор заведется…
– Давай езжай, ядрена корень! И меньше говори!
– Так я ж и так молчу, как рыба!
– Постой, куда ты?
– Сейчас, это самое, приду… Вот только водички попью.
Малышев неторопливо вошел в здание. Через открытую дверь Литвинов видел, как он шагал по коридору и как затем скрылся в бытовке. Прошло несколько минут — шофер все не выходил. Копейкин по-прежнему крутил гайки; один из рабочих макнул кисть в банку с краской и задумчиво положил на стрелу шлагбаума мазок грязно-канареечного цвета.
Он сделал шаг назад и оглядел стрелу. Михаил все еще пил воду… Или он уже начал полоскать горло? Во всяком случае, решил Литвинов, за это время можно было выпить бочку воды. Чувствуя, что начинает заводиться, он направился в бытовку, и в это время Малышев показался в коридоре.
– Ну что, напился?
– А! Разве тут напьешься,– сказал Михаил, выходя на крылечко. – Вода какая-то ржавая, невкусная… Вот у моей теще в Белых Криницах вода – так это вода! Чистая свежая, как слезинка! Пьешь – и пить хочется!
Он приклеился плечом к дверному косяку, и Литвинову стало ясно, что шофер может простоять в этой позе до конца смены.
– А у моего свояка – вы знаете, он в Новокаменке живет,– повел Малышев неторопливый обстоятельный рассказ,– вода какая-то горьковатая и красноватая на цвет… Соли там в ней, что ли, какие-то? Говорят, у них там чехи хотели пив завод построить, так…
Мастер нетерпеливо взметнул руку:
– Кончай, родной! Кончай травить эту баланду! Давай, двигай! И чем шнель – тем гуд!
Облапив Малышева за плечи, он потянул его к автобусу. Шофер плелся за ним с энтузиазмом рака, вытягиваемого из норы. Прежде чем сесть в кабину, он вразвалочку описал петлю вокруг машины, хмуро постучал носком туфля по скатам, проверяя, хорошо ли накачены колеса. Затем взялся за ручку дверцы и предостерегающе поднял палец вверх:
– Но только учтите: вы потом сами отвечать будете, если Тамара Игнатьевна, это самое, тявкать начнет!
– Хорошо, дорогой. Договорились. Давай, двигай!
Недовольно покряхтывая, Малышев влез в кабину. К его удивлению, мотор завелся с пол-оборота. Из кабины высунулась голова шофера. Рядом с ней вновь возник торчащий кверху палец:
– Имейте в виду: ради вас я иду на преступление!
– Иди, дорогой, иди!
Наконец автобус стронулся с места. Выполнив нехитрый маневр, машина остановилась у открытых ворот. Теперь следовало поднять шлагбаум. Не прошло и четверти часа, как эта сложная инженерно-техническая задача, под руководством многоопытного Копейкина, была успешно разрешена. Автобус, несмотря на неблагоприятные погодные условия (моросящий дождик и тучки на небе) вышел в рейс.
Глава вторая
Розыски Кудрявцева
С правой руки потянулся темный дощатый забор родного завода. По левой стороне, насколько хватал глаз, простиралась городская свалка. Над свалкой, в мутно-сером дождливом мареве, реяли вороны. Тут и там вились дымки костров и между ними сновали темные фигуры с клюками, внося некоторое оживление в угрюмый пейзаж.
Километра через три пошли известковые карьеры.
Петляя среди холмов и котлованов, Михаил добрался до первой улочки Северного поселка, застроенного, в основном, саманными домиками и оказался на улице Овражной. Отсюда ему следовало свернуть на Булыжную, однако Михаил, погруженный в свои невеселые думы, прогазовал мимо.
Он выехал Некрасова. Теперь Михаил катил по широкой асфальтированной дороге, мысленно дискутируя с мастером и неизменно выходя победителем в их заочном споре. Было даже удивительно, какие ясные, неоспоримые аргументы приводил он отсутствующему мастеру, доказывая, что имел полное право никуда не ехать! Минут через десять,– когда Литвинов, побежденный этими аргументами, уже, так сказать, лежал на лопатках, Малышев вырулил на улицу 200 лет Херсону. Ехать по ней – одно удовольствие. Вот только шансов найти Булыжную в этом районе было не больше, чем Париж на Аляске. Впрочем, сейчас голова шофера была забита другим.
Надо, надо было стоять на своем до упора! И не поддаваться ни на какие уговоры!
Чем дальше ехал Михаил, тем больше он утверждался в своей правоте.
Наконец он выехал на кольцо, от которого разбегались три луча дорог. Один вел на Николаев, другой – к центру города, а третий уходил на Северный поселок, откуда, собственно, и прибыл Михаил. Трасса Херсон – Николаев образовывала кривую, наподобие брошенной петли лассо, и со стороны тротуара тянулся каменный забор, над которым возвышалось огромных размеров панно, прикрепленное, для надежности, к металлическим фермам массой не менее трех тонн. С многометрового холста сановито, и вместе с тем ласково, взирал широкоплечий мужчина с могучей грудью и густыми черными бровями. Его маршальский китель венчали пять звезд Героя Советского Союза. Широким жестом руки Леонид Ильич указывал транспорту путь к центру города.
«Мама родная! – изумился Малышев. – И как же это меня сюда занесло!»
Он поехал в обратном направлении. Позади осталась улица 200 лет Херсону, затем Некрасова… По обе стороны скверной дороги потянулись частные строения. На углу Булыжной Малышев уже издали увидел худощавую женщину в бордовой кофточке. Повернув голову набок, она пристально смотрела на приближающийся автобус. В одной руке у нее чернел нераскрытый зонт, в другой была сумочка красного цвета. Не доезжая до перекрестка, Малышев включил сигнал поворота и сбросил скорость. В тот же миг женщина решительно двинулась наперерез.
Шла она без суеты, высоко поднимая ноги в черных чулках и осторожно ставя их на землю по одной линии, с носка на пятку, как канатоходец над ареной цирка. При этом женщина не забывала балансировать зонтом и сумкой. Одним глазом она смотрела себе под ноги, как курица, на рассыпанное по земле зерно. Другой глаз был нацелен на автобус.
Резко, до отказа, надавил Малышев на педаль тормоза. Машина юзом проползла оставшиеся до камикадзе метры. Женщина в бордовой кофточке невозмутимо вышла из-под капота. Малышев свирепо распахнул дверцу; голос его загремел, как полковая труба:
– Куда вы прете, это самое? Вам что, жить надоело? Задавлю как лягушку – и квакнуть не успеете!
Раздосадовано плюнув ей вслед, Михаил яростно хлопнул дверцей и рванул с места с таким расчетом, чтобы посильней обдать грязью эту сумасшедшую, из-за которой он едва не угодил в скверную историю. Вышло неплохо. И, несколько успокоившись, он свернул на Булыжную.
Тишина и покой – как в добрые патриархальные времена… Большая лужа раскинулась меж почерневших заборов. За ней выгуливается свора собак. Нигде не видать ни единой человеческой души. Глядя на эту благодать, Михаил был готов поклясться, что по утрам тут слышится голосистое пение петухов, а в луже находят себе пристанище свиньи и утки.
«Вот тебе и Кремлевская площадь! – подумалось ему. – В самый раз для приема парадов.
Без всякого энтузиазма взирал он на грязевые хляби. В них утопала глубокая разбитая колея, уводящая в лужу. Из лужи – Малышев был уверен в этом на все сто процентов – выбраться ему не удастся. Скрипя сердце, он поехал вперед… И оказался прав!
* * *
Он угрюмо созерцал осенний пейзаж…
Ай, болван! Ай, глупец! Дожить до 37 лет – и быть таким лопухом!
Ну, и что теперь прикажете делать? Как отсюда выбираться?
Он дал передний ход, дал задний ход… Побуксовал, побуксовал, да и засел, как ожидал, еще сильней.
Он безнадежно опустил руки на руль, сгорбился, словно старик…
Нет, так ему ни за что не выбраться из этой трясины – это ясно, как божий день. Так стоит ли заниматься тем, что не имеет ни малейшего смысла? Ведь для этого надо быть просто бараном!
Придя к такому заключению, Михаил газанул еще разок, надеясь, что, авось, ему все-таки удастся, вопреки всем доводам рассудка, каким-то чудом выехать из лужи. Чуда, однако, не случилось.
Автомобиль с яростным ревом штурмовал грязевые хляби, когда к луже неторопливо приблизился человек в темно-синем костюме. Из расстегнутого пиджака незнакомца вываливалось округлое брюшко в белой рубахе, и это придавало ему некоторое сходство с пингвином. Впечатление солидности и чувства собственной значимости отлично подчеркивалось широкими очками, шляпой и галстуком.
– Стой! Стой! – хрипловатым голосом выкрикнул мужчина, взметнув руку. – Да что ж ты делаешь, дурила! Ты что, сметану хочешь взбить?
С гласными у него дела обстояли еще так сяк, но вот согласные, в особенности звонкие, давались ему с превеликим трудом.
Выбрасывая из-под колес комья грязи, автобус с лязгом рванул вперед. Не дотянув до края лужи совсем немного, он откатился к исходному рубежу. Белогрудый в сердцах махнул рукой и весьма рискованно покачнулся:
– Назад! Назад сдавай! Понял? А потом переключай на первую и жми на всю железку!
Снова взвыл двигатель, и Малышев с сосредоточенным, как у летчика во время боя, лицом, бросил машину вперед.
Привлеченный надрывным воем мотора, из калитки ближайшего дома вышел еще один мужчина. На ногах у него болтались боты, выкроенные из резиновых сапог. Понаблюдав за буксовавшим автобусом, человек в ботах подошел к луже и поднял руку. Малышев выглянул из кабины.
– Ну что, застрял? – спросил мужчина, доброжелательно улыбаясь.
Он стоял метрах в трех от открытой дверцы, смешно растопырив короткие косолапые ноги. Его плешивый лоб окаймляли седые волосики.
– Да,– сказал Малышев. – Засел.
– Ничего,– утешил его человек в ботах. – Не ты первый – не ты последний…
Михаил злобно захлопнул дверцу. Плешивый вновь поднял руку. Малышев высунулся из кабины.
– Так у тебя ничего не получится,– сказал человек в ботах.– Обожди.
Он пошел к дому. Минут через пять Михаил увидел, как из калитки высовывается конец бревна; затем показалась уже знакомая ему голова и, наконец, возник весь человек в ботах. Он нес бревно, обхватив его, словно артиллерийский снаряд.
– Под правое колесо клади,– распорядился белогрудый. – Под то, что сзади.
Человек в ботах подмостил бревно под ближайшее к нему левое колесо. Белогрудый консультант неодобрительно качнул полями фетровой шляпы:
– Под правое! Под правое класть надо было!
– Благодарю за ценный совет,– улыбнулся человек в ботах.
Затем обратился к Малышеву:
– Сейчас я еще чего-нибудь подыщу.
На этот раз он вынес горбыль и подложил его под другое колесо.
Под громкие выкрики белогрудого «Давай, давай!» и «Пошел, пошел!» автобус выехал из лужи. Малышев открыл дверцу и сказал человеку в ботах, благодарно прижимая руку к груди:
– Спасибо! Большое вам спасибо! Если бы не вы – я бы тут еще долго загорал.
– Ничего, ничего,– великодушно заметил ему на это белогрудый, скромно принимая слова благодарности на свой счет.– Все мы должны помогать друг другу. А если в следующий раз со мной стрясется, какая-нибудь беда – ты же меня выручишь?
– Обязательно,– пообещал Малышев.
– Все правильно,– словоохотливо сказал консультант. – Сегодня я тебе помог, а завтра – ты мне. Так?
По всему было видно, что он нуждается в собеседнике.
– Ты клапана погляди,– сказал человек в ботах. – По-моему, у тебя клапана стучат.
– И проверь кольца,– вставил белогрудый назидательным тоном. – Вишь, как у тебя масло из выхлопной трубы гонит?
Выслушав еще несколько мудрых рекомендаций, Малышев спросил:
– А вы не подскажете, где тут сорок пятый номер?
– А кто там живет? – уточнил консультант.
– Кудрявцев.
– Так это Колька, что ли? – спросил человек в ботах.
– Сам ты Колька! Колька – это же Тимохин!
Он с чрезвычайно умным видом спросил у Малышева:
– А где он работает?
– На цементном заводе.
– Крановщиком?
– Да.
– А! Ну, так это же Гришка! Его ж вся Булыжная знает! Он как закеросинит – так и играет на баяне вальс «На сопках Манчжурии».
– И часто этот вальс на вашей улице звучит? – поинтересовался Михаил.
– Да каждый день. Вчера, я слышал, с вечера звучал. Позавчера тоже звучал. А сегодня, кажись, было тихо: наверное, Гришки дома не было. Но ты не беспокойся, к вечеру вальс зазвучит. Уж ты не сомневайся.
– Да я не сомневаюсь.
– А у тебя к нему шо, дело есть?
– Ну да.
– Сурьезное?
– Серьезней не бывает.
– Тогда слушай сюда. Его не слушай,– он пренебрежительно махнул рукой на человека в ботах. – Слушай внимательно, чего я буду тебе говорить. Значит так… Поедешь вперед… один, два… Да, проедешь два квартала… И на углу увидишь почтовые ящики. А наискосок – синяя калитка. Это и есть дом керосинщика. Ты понял?
– Так точно.
– Заходи к нему прямо во двор. Смело заходи. У них собака на привязи. А то они могут и не услышать. Ты понял?
– Понял.
– Не, я вижу, ты все-таки еще, как следует, не понял. Давай-ка я тебе еще разок растолкую…
Минут через пять Малышев уже стучался в калитку Керосинщика. Ленивым басом залаяла собака, но со двора никто не выходил. Михаил постучал вновь – и с прежним результатом. Он приоткрыл калитку и заглянул во двор.
Кривая цементированная дорожка вела к домику, обмазанному глиной. Домик был похож на мазанки шевченковских времен – подобные хатынки Михаилу доводилось видеть на картинках, иллюстрирующих рассказы о тяжкой жизни крепостных крестьян.
Видя, что на его стук никто не выходит, шофер поднял с земли камень и забарабанил им в металлические ворота. Подняли лай все окрестные собаки – но это было все, чего он смог достичь.
«Да что они там, повымирали все, что ли?»
Малышев опять забарабанил в ворота. Результат тот же. Он уже решил уходить, когда во дворе показалась женщина. На ее плечи была накинута болоньевая куртка стального цвета. Еще издали Михаил заметил, что женщина беременна. Рядом с ней, держась за руку, шел белобрысый мальчуган. Женщина подошла к калитке, и Малышев увидел, что ее лицо покрыто коричневыми пятнами.
– Здравствуйте,– вежливо заговорил с ней Михаил. – Кудрявцев здесь проживает?
– Здеся,– ответила женщина, настороженно косясь на шофера.
– Он дома?
– Нету.
На ее лице он приметил какое-то растерянное выражение.
– А где же он? – испытующе глядя на женщину, спросил Малышев.
– Да вот, как ушел вчера помогать куму крышу крыть – так до сих пор и нету. А вы кто будете?
– С завода. Скажите, а он что, не знает, что ему на работе нужно быть? У нас там без кранового пол участка стоит. Мастер бегает, это самое, как ошпаренный.
Под пристальным взглядом шофера женщина смутилась.
– Да, знает. Все он знает, подлец! – сказала она и всхлипнула. – Уж и ума не приложу, что с ним делать,– почему-то пожаловалась она Михаилу, горестно покачивая головой. – Каждый божий день пьяный!
Она утерла с глаз набежавшую слезу и доверчиво взглянула на Михаила, ища сочувствия.
– Уж как он заявится на работе, вы его там, на собрании пропесочьте! Что ж ты, дескать, босяк, делаешь? У тебя же двое детишек растет, жена скоро рожать будет!
У нее были очень красивые глаза. И измученное пятнистое лицо.
– Хорошо, хорошо, пропесочим,– пообещал Михаил и улыбнулся. – Пропесочим, это самое, вы не волнуйтесь.
– Вы его там припугните,– попросила Гришкина жена. – Выгоним, скажите, такой сякой, по статье!
– Ладно,– пообещал Михаил. – Припугнем… уж мы, это самое, ему перцу зададим! А ты, сорванец, чего к мамкиной ноге липнешь? – он взъерошил волосы на голове у ребенка. – Старшой?
Глаза женщины потеплели.
– Старшой! Виталей зовут.
Они потолковали еще немного. Михаил узнал адрес кума и направился к автобусу. По пути он обернулся. Он увидел кусок выцветшей черепичной крыши, с которой капала вода. Женщина стояла у открытой калитки, провожая его взглядом. «Э-хе-хе! – почему-то подумалось Михаилу. – Эх вы, жены керосинщиков! И сколько же вас, горемычных, на матушке-Руси!»
Дом кума он разыскал без особых затруднений. На стук в калитку вновь вышла жена. Из разговора с ней Михаилу удалось выяснить, что вчера мужчины весь вечер «квасили» в сарае, а поутру пошли в магазин за сигаретами, и больше не возвращались. Поблагодарив за информацию, Малышев сел за руль и включил зажигание.
Двигатель не заводился.
Очень скоро стало ясно, что без применения грубой мускульной силы тут не обойтись. Он вооружился ручкой для прокрутки колен вала. Ему пришлось изрядно-таки попотеть, прежде чем эта чертова колымага зафырчала.
Глава третья
Человек из лужи
Если уж неприятности начались – они так и прут косяком, и как ты ни старайся выправить положение к лучшему, все равно выйдет только хуже. Эту закономерность Малышев подметил давно. И в тот день он нашел ей еще одно подтверждение.
Желая как можно скорее возвратиться на завод, Михаил избрал самый короткий, как он полагал, путь. Но не всегда короткий путь является кратчайшим.
Не поедь Малышев этой дорогой – и с ним не приключилось бы той нелепой истории, которая, увы, с ним все-таки приключилась. Вполне возможно – и даже весьма вероятно – что на другой дороге с ним стряслась бы другая нелепая история, ибо всякого рода нелепые истории так и сыпались на его бедную головушку в тот ненастный осенний день. И, в таком случае, наш рассказ пошел бы совсем по-другому. Но на том пути, который избрал наш герой, с ним случилось вот что.
Приближаясь к одному из перекрестков, Малышев увидел у обочины лужу. В ней не было ничего примечательного. Кроме, разве что, какого-то темного пятна. Что это было за пятно? Этой загадки Малышев поначалу разрешить не мог, но по мере приближения к луже становилось все более очевидным, что в ней лежит нечто в форме креста.
Притормозив возле лужи, Михаил выглянул из кабины. Теперь стало ясно, что в ней лежит не нечто, а некто. И причем этот некто был существом мужского пола.
Это существо лежало на спине, разметав руки по сторонам. Вода обрамляла его голову с откинутыми назад длинными спутанными волосами, как серая мраморная плита рожу сатира на древнем горельефе. Судя по тому, что вода едва достигала мочек ушей незнакомца, лужа была неглубока.
Михаил вышел из автобуса.
Уж не Кудрявцев ли это, мелькнуло в его голове.
Сходство с крановщиком было несомненным: то же зверское, испитое лицо. Те же густые длинные патлы…
Выбирая места посуше, шофер двинулся в обход лужи. Остановившись, он приподнялся на носки и приставил ко лбу ладонь козырьком.
Лицо незнакомца было ужасным.
Впалые, заросшие густой щетиною щеки… Нос длинный, с горбинкой, похожий на птичий клюв. Под глазами виднелись синяки. Лоб был покрыт ссадинами и запекшейся кровью. На тощей шее прорисовывался острый кадык.
Малышев задумчиво почесал за ухом. Нет, все-таки это был не Кудрявцев. Вне всяких сомнений, он тоже станет таким. Но для этого ему надо еще «покеросинить» годик-другой.
Между тем, человек в луже не подавал никаких признаков жизни, и Малышева вдруг кольнула неприятная мысль: а уж не мертв ли он? Но в этот миг кадык на горле у незнакомца пришел в движение и стало ясно, что он жив.
Погода тем временем не прояснялась. С хмурого неба сыпал мелкий, точно просеянный сквозь сито, дождь, и безликие дома по обе стороны дороги казались как бы смазанными водяной кисеей.
Изгибаясь под тяжестью авоськи, мимо проковыляла женщина в бурой куртке. Ее вид яснее всяких слов свидетельствовал о том, что она к этому человеку в луже не имеет никакого отношения.
Разумеется, не имела к нему отношения и девушка в розовом плаще, скорым шагом двигавшаяся ей навстречу. Она посмотрела на человека в луже так, словно у нее вместо глаз были стеклянные шары.
«Да, попал мужик в переплет! – сочувственно подумал Михаил.– Надо выручать человека».
Приняв такое решение, он направился к телефону-автомату, висевшему на стене Гастронома. Но телефон оказался сломанным, и Малышеву поневоле пришлось пуститься на поиски исправного аппарата. Однако в тот день словно сам черт ставил на его пути препоны: все как-то не клеилось, шло через пень колоду, и самое пустяковое дело вдруг перерастало в трудноразрешимую проблему.
Куда бы ни кинулся Малышев – повсюду телефоны были варварски поломаны, словно по городу прошлась диверсионная группа со спец заданием: крушить кабины, обрывать ручки, разбивать диски, выводя всеми доступными методами средства связи.
С добрых полчаса проколесил Малышев по городу, прежде чем, напал наконец на телефон, способный, несмотря на страшно разболтанный диск, обеспечить связь.
Михаил набрал номер.
После первого же гудка в трубке раздался сухой щелчок и озабоченный женский голос сообщил:
– Скорая двадцать четыре.
– Здравствуйте,– вежливо улыбаясь в трубку, кивнул Михаил. – Я, это самое, вот по какому вопросу… Тут у нас, это самое, на Карбышева, человек лежит… Ему необходима медицинская помощь.
– Что с ним? – спросили из трубки сухим тоном.
– Не знаю. Он лежит без чувств. И у него лоб в крови.
– Пьяный?
– Возможно. Он лежит в луже, я к нему не подходил.
– Он что, ваш родственник?
– Нет.
– А кто?
– Просто человек.
– Звоните в милицию.
– А вдруг ему нужна медицинская помощь? – предположил Малышев.
– Послушайте, гражданин,– теперь голос в трубке зазвенел колокольной медью,– нам некогда по улицам пьяных собирать. Пусть ими милиция занимается. Ясно? А у нас и без того дел хватает.
– Ясно, ясно! – успокаивающе сказал шофер. – Вы не волнуйтесь. А еще вопросик можно?
– Какой вопросик?
– Позвольте узнать вашу фамилию? – ласкающим слух голосом произнес Малышев.
На другом конце провода воцарилось долгое молчание, и Михаил уже начал было подумывать, что связь прервалась, когда настороженный голос спросил:
– А зачем?
– Да так, знаете ли, на всякий случай. А вдруг с этим бедолагой что-нибудь случиться? Например, выяснится, что он умер от сотрясения мозга, или инфаркта, а скорая помощь отказалась ему помочь. Вон у моей теще в Новокаменке был такой случай…
– Минуточку! – прервали Михаила. – А вы уверены, что этому человеку действительно нужна медицинская помощь?
– Нет,– жестко парировал Малышев.– Я, это самое, ни в чем не уверен. Я только констатирую факт: на углу улицы академика Карбышева и Гастронома лежит человек без чувств, с окровавленной головой. А нужна ему медицинская помощь, или нет,– это, на мой взгляд, должны решать специалисты.
– Ладно! – раздраженно рявкнули в трубку. – Ваше сообщение принято Васильковой. 11 часов 28 минут.
Послышались гудки отбоя. Малышев нерешительно переступил с ноги на ногу, почесал за ухом и, для подстраховки, набрал еще один номер. В трубке раздался тягучий бас:
– Милиция.
Малышев робко кашлянул, прочищая горло для предстоящего разговора.
– Добрый вечер… То-есть, я хотел сказать, это самое, доброе утро,– не совсем удачно начал Михаил. – Вы понимаете, тут вот какая катавасия… Еду я, значит, по Карбышева… Гляжу – человек лежит. Лет сорока пяти. Лоб окровавлен. И не шевелится.
Ленивый, с хрипотцой, бас уточнил:
– Пьяный?
– Вероятно. Дело в том, что он лежит в луже, и я к нему близко не подходил.
– И что же вы хотите?
– Что б вы его забрали.
– Проспится – сам дойдет.
Связь прервалась. Малышев выждал с полминуты и снова покрутил болтающийся диск.
– Это опять я,– приветливо сказал Михаил в трубку.
– Кто – я?
– Человек с улицы Карбышева.
– И что дальше?
– Так я насчет того человека в луже… Вы не могли бы к нему подъехать?
– Зачем? Подушку привезти?
– Но он же может простудиться!
– Не порите чепухи,– сказал милиционер. – Такие люди в огне не горят и в воде не тонут. А что такое простуда – им вообще неизвестно.
– Но у него же голова в крови!
– Звоните на скорую.
– Я звонил.
– И что?
– Они сказали, чтобы я позвонил вам.
– Ну, вот вы и позвонили.
– Верно,– согласился Михаил. – Позвонил.
– И теперь, со спокойной совестью, можете ехать дальше.
– А вы подъедете?
– Послушайте, гражданин, а как ваша фамилия?
– А что?
– Назовите вашу фамилию!
– Ну, Малышев, Михаил Георгиевич. А в чем, собственно говоря, дело?
– Где вы работаете?
– На цементном заводе.
– Кем?
– Шофером.
– И кем он вам доводиться?
– Кто?
– Этот тип в луже.
– Ни кем.
– Но вы его знаете?
– Нет.
– Вы уверены в этом?
– Да.
– Ладно. Можете следовать дальше,– разрешил милиционер.
– А Вы подъедете?
– Будет машина – подъедем.
– А если не будет?
На другом конце провода немного помолчали. Потом дежурный сказал так:
– Вот что, гражданин Малышев, езжай-ка ты, братец, своей дорогой, подобру-поздорову, пока мы тебя самого не забрали.
Малышев осторожно повесил трубку на рычаг.