7. Ссора
Великий князь Владимир Всеволодович праздновал победу.
Он сидел за столом, покрытом белой скатертью с широкой золотистой каймой, стоявшем на подиуме в три вершка высоты, застеленном пестрой дерюгой. За высокой спинкой стула и чуть сбоку от него, застыл на посту чернобородый страж в темно-синем кафтане, и такого же цвета шапке-колпаке, надвинутой на лохматые брови. Лицо его было бесстрастное, и взгляд устремлен куда-то поверх голов пирующих; в правой руке он сжимал секиру, и она лежала на его плече лезвием вниз. С левой руки от великого князя подвизался виночерпий, подливая ему в кубок вино из кувшина, а у другого угла стола обретался лилипут-скоморох в двухцветном колпаке с кистями, и в огромных, как у домового, лаптях, выдувая на дудке шутовской мотивчик; несколько приближенных вились у стола Великого князя, находясь всё время под его рукой и готовых в мгновение ока выполнить любое его повеление, а за спиной виночерпия, у стены, завешенной ковром, расселись на лавочке гусляры.
Перед подиумом, в шаге от великокняжеского стола, был установлен длинный стол на багряном ковре, застеленный такой же точно скатертью, что и стол Владимира Всеволодовича, и за ним восседали на лавках почетные гости: вернувшиеся с похода князья и иные родовитые бояре. Был у этого стола и свой, особый шут-лилипут в длинном островерхом колпаке.
В высокие витражные окна, прорезанные в толстых стенах кремля, лился белый дневной свет, освещая эту картину. Кроме того, над столом пирующих, на длинной кованной цепи, свисала люстра с зажженными восковыми свечами, а на стене у стола великого князя, горели свечи в канделябрах.
Медовуха текла рекой и поглощалась суровыми ратоборцами в изрядных количествах. Нежное мясо ланей, телят, бекасов, гусей и прочей живности перемалывалось крепкими зубами воинов, как жерновами и исчезало в их бездонных желудках. Повсюду царило оживление и веселье, слышались шуточки – иной раз и несколько грубоватые и безыскусные, но сказанные от доброго сердца.
Один лишь Толерант Леопольдович, князь Тмутараканский, сидел, по меткому выражению одного из гостей, словно ощипанная курица.
Это был человек уже лет сорока пяти, темнолицый, губастый, с крупным кривым носом и какими-то топорными чертами лица – длинного, хмурого и весьма неприятного.
Съедено было немало, а выпито и того больше, когда Ярослав Владимирович, князь Новгородский, привстал из-за стола и с благодушною улыбкой на устах возгласил:
– Поднимаю сей кубок за храброго князя Переяславского, Святослава Владимировича! Кабы не он – не видать нам этой победы, как своих ушей. Слава Святославу Владимировичу!
Этот тост пришелся явно не вкусу князю Тмутараканскому – если судить по его кислой физиономии.
– Слава! Слава! – загремели дружинники.
И тут Толерант Леопольдович не удержался.
– Ну, да! – вскипел он. – Конечно! Слава Святославу Владимировичу! А как же! Ему, ему одному! Как будто он единолично басурман побил!? А я…
– Сиди уж там, ворона… – пренебрежительно осадил его князь Ростовский. – И не каркай. Да скажи спасибо своему племяннику, что он вовремя подоспел и выручил тебя из беды. А не то порубали бы тебя басурмане в капусту.
Этого уже стерпеть Толерант Леопольдович не мог. Он раздраженно отставил кубок:
– Не буду пить славу Святославу Владимировичу! И без него бы обошлись! Кабы не он – я бы и сам, в одиночку, всех поганых перебил.
От такой наглости ратники в первый миг даже онемели. Ведь они только что вернулись с похода, были его живыми участниками, и все перипетии отгремевшей баталии были слишком свежи в их памяти.
– Да ты что такое городишь? – сказал, наконец, князь Суздальский, первым приходя в себя от этих возмутительных речей. – Аль память коротка стала? Так мы можем тебе и напомнить. Или забыл, как ты, не дожидаясь наших полков, как было между нами условлено, пошёл на хана Боняка в одиночку и что из этого вышло?
Что из этого вышло, Толерант Леопольдович знал не хуже всех остальных. Полагая, что Боняк слабее его, он решил разбить его единолично, дабы добыть всю славу себе одному. И, пока другие князья были в пути, напал на басурман и обратил их в бегство. При этом его дружина растянулась по шляху, ибо конники ускакали вперед, преследуя врага, а пешие воины отстали.
Так вот, Толерант Леопольдович очертя голову мчался в авангарде своего войска за ускользающим противником, как вдруг за одним из поворотов увидел холм, на котором в полном боевом порядке застыли несметные орды поганых. Это была ловушка, и Толерант Леопольдович попался в нее, как кур во щи, но отступать было уже поздно: враг лавиной скатился с возвышенности, сминая его дружину. Завязалась кровавая сеча. Басурмане имели преимущество в численности и, к тому же, находились в более выгодной позиции: они атаковали с холма широким фронтом, захватывая конницу Толерант Леопольдовича, как неводом, в свои подвижные сети. Пешие воины князя – как уже было сказано раньше – отстали и ничем помочь ему не могли. В итоге, басурмане получили прекрасную возможность истребить сначала конницу Руссов, а затем без помех взяться и за пеших воинов.
На великое счастье князя Тмутараканского, как раз в это время рядом находился отряд его племянника, Святослава Владимировича. Услышав шум битвы и поняв, что происходит, тот отрядил гонца за подмогой, а сам ударил во фланг Боняку. Этот удар был столь стремителен и смел, что басурмане дрогнули. Решив, что в бой вступили главные силы Руссов, поганые оттянули значительные силы на дружину князя Переяславского. Это дало возможность продержаться его дяде до той поры, пока не подтянулись его пешие ратники и не вступили в сечу. Впрочем, половцы вскоре поняли, что их атаковала горстка смельчаков и, оправившись от удара, снова усилили натиск, неуклонно сжимая вокруг русских витязей гремящие кольца своих войск – одно из них, подобно гигантской змее, извивалось вокруг полков князя Толерант Леопольдовича, а другое – вокруг отряда его племянника, Святослава Владимировича.
Силы русских слабели и таяли в этих кровавых кольцах, когда подоспел воевода Ярослав Львович с другими князьями. Он с ходу, словно топор в студень, вонзился в орды поганых, рассекая их на две части. Окруженные воины воспрянули духом и удесятерили силы. Какое-то время чаша весов на поле брани колебались, но все же русское оружие в итоге перевесило: басурмане дрогнули и побежали.
Таким-то вот образом из-за тщеславного поступка Толерант Леопольдовича в сыру землю полегло немало русских воинов – и это знали все. Так что князь Ростовский имел все основания назвать Толерант Леопольдовича вороной, и тот был принужден переваривать её (без особого, впрочем, аппетита) повесив нос, как середа на пятницу. А вокруг него, как бы рефреном к его мрачным мыслям, гремели голоса князей:
– Слава Святославу Владимировичу!
– Слава! Слава!
Подобно невидимым стрелам, эти возгласы ранили его сердце, переполненное жгучей гордыней. Растревоженные ею, из него высунули головы две незримые змеи. Имя одной из них была Обида, а второй – Зависть. Вместе с ними зашевелилась и третья – глубинная, потаенная, о которой не ведала ещё ни одна живая душа, и которой еще будет сказано в своем месте. Эти змеи язвили душу, туманили рассудок, и Толерант Леопольдович не вынес пытки. Он вскинул голову и грохнул кулаком по столу.
– Слава! Слава! – передразнил он собравшихся с красными, трясущимися от гнева щеками и застучал себя кулаком по груди: – Да что вы носитесь с этим Святославом Владимировичем, как дурень с писанной торбой? Да я, я один тысяч таких Святославов Владимировичей стою! Я – Толерант Леопольдович, брат великого князя Владимира Всеволодовича – стоял один на один против целой тьмы басурман! Я дрался с ними аки лев рыкающий, охраняя отчие рубежи, пока вы где-то там, на печах, сидели! А сколько моих добрых молодцев полегло костьми за Русь святую, так и не дожив до светлого часа победы? Сколько кровушки пролили мои полки? А где были все вы? Где?! Медлили! Выжидали! Смотрели, куда дело качнется. А как я уже почти одолел поганых – явились, не запылились! Пришли на разбор шапок, чтобы похитить мою победу! А теперь еще – и ворона!?
Толерант Леопольдович обвел князей пылающими глазами. И тут же наткнулся на ироничный взгляд Судислава Владимировича, князя Псковского.
– Ого! Так ты у нас теперь, выходит, самый главный герой и есть? – произнес он, хитро прищуривая око. – А мы все, значит, на печи сидели?
Он насмешливо качнул головой и с аппетитом вонзил зубы в запеченную баранью ножку.
– Ну да! – в тон ему, вставил и князь Новгородский. – Куда уж нам! Сидели на печи да блины ели. Пока там Толерант Леопольдович один, аки лев рыкающий, басурман в капусту крошил!
Гости рассмеялись, вполне справедливо приняв эти слова за шутку. Ярослав Львович, воевода Киевский, топорща брови, произнёс, обращаясь к Толерант Леопольдовичу:
– Я вижу, хмель ударила тебе в голову, и ты сам не ведаешь, что несешь. Пошто поганишь нашу славу?
Владимир Всеволодович поднял ладонь:
– Не дело это, други мои, учинять распри в такой великий день! Для того ль я собрал Вас за своим столом? Толерант Леопольдович, уйми свою гордыню, выпей кубок славы Святославу Владимировичу, сыну моему! Вспомни, что ты обязан ему жизнью. Негоже отвечать неблагодарностью на славное деяние. Иль не боишься ты, что Доля обернётся к тебе, за твою заносчивость, своей обратной стороной – Недолею?
– Знаю, знаю! – вскипел Толерант Леопольдович, гневно щетинясь. – Все вы тут против меня! А коли по Праву, коли по обычаям наших предков – то не я ль должен княжить в Переяславе, а не сидеть в Тмутаракани?
– Так не люб же ты Переяславцам, – напомнил брату великий князь. – Не пожелали они сажать тебя на княжение. Трижды присылали ко мне посольство, просили дать им сына моего, Святослава Владимировича. Али забыл уже?
– Как же забыть? – косо усмехнулся Толерант Леопольдович. – Отлично ведаю все ваши козни! Подговорили Переяславцев, что я их вольности отберу – вот они на вече горло и драли.
– Ну да. Все кругом плохи – один ты хорош, – заметил князь Псковский.
– Смотри, – посуровел великий князь, – не погляжу, что брат мой. Подыми кубок…
Но Толерант Леопольдович уже вставал из-за стола:
– Не стану пить славу Святославу Владимировичу! Пируйте тут сами, без меня, а я завтра же ухожу к себе в Тмутаракань!