46. В Соловьиной роще
Пока жив человек – ему неведомы его пути-дороги, и он не может в полной мере осознать значения событий, которыми наполнена его жизнь. И лишь на закате дней ему открывается, да и то не всегда, что всё в его жизни происходило отнюдь не случайно – ибо во всём был заключен некий сокровенный смысл. И шагает, оказывается, человек, от самого рождения и до могилы по своим жизненным тропам не сам по себе – но оберегаемой и направляемый какой-то высшей силой.
Есть божьи люди, ясно осознающие это.
Дед Данила и его внук Гойко, как мы знаем, пришли из Затулья в село Отрадное и явились в дом к гончару Путяте Стояновичу – ибо, так повелела старцу вещая птица Гамаюн. В этом-то доме святой дух божий явился к его внуку Гойко и наказал им идти в Семигорье, в дом кузнеца Богомила Глебовича.
Повинуясь голосу свыше, странники отправились в путь.
Семигорье, по словам Путяты Стояновича, лежало верстах в пятидесяти от Киева, и он взялся их проводить.
Двигаться было решено водным путем – так скорее и безопаснее. С утра сели в лодку гончара, спустились по реке Весёлой к Славутичу и пошли на веслах вверх по течению этой древнерусской реки.
Шли три дня – без всяких происшествий. На четвертый день высадились на холмистом берегу. Здесь гончар распрощался с друзьями и вернулся в своё село, а путники двинулись к Семигорью в указанном им направлении.
Местность была холмистая, покрытая осенними лесами и перелесками. Двигались споро, спеша прийти в Семигорье до наступления дождей. На второй день пути, верстах в пяти от селения, напоролись на засаду: их окружила шайка человекомуравьев, казалось, выросшая прямо из-под земли. И не миновать бы им беды, если бы вдруг из-за деревьев не выскочил огромный тигр и с леденящим душу рыком не устремился на ланцепупов. Те бросились врассыпную. Тигр подошел к путникам, дружелюбно помахивая хвостом. Он не причинил им вреда – напротив, довел до самого Семигорья и, лишь убедившись в том, что они вошли во двор кузнеца Богомила Глебовича, ушел в лес.
Появление Полтавского тигра в этих местах (а это был он) тоже было отнюдь не случайным, ибо некая высшая сила привела его сюда. Эта же сила направила его стопы и на берег реки Волчьей, где он расправился с охотниками за черепами, пожелавшими снять скальп с комиссара Конфеткина. И тигр, конечно, довел бы его до Семигорья, к дому Богомила Глебовича, если бы только не тот заяц…
Но когда Конфеткин угодил в ловушку и провалился в яму, тигр, по наитию свыше, пошел в Соловьиную рощу. Там он и бродил до поры, до времени.
Что же касается странников из Затулья, то они провели в доме Богомила Глебовича, положившись на волю Божию, шесть дней, и затем дух святой повелел и им идти Соловьиную рощу и, отведав там плодов лесной яблони, дожидаться в ней отрока с мечом, рядом с которым будет идти козёл. И этих-то двоих следовало всячески оберегать.
Так обстояли дела перед тем, как бабушка Арина, комиссар Конфеткин и князь Переяславский – в облике козла, понятно – наткнулись на наряд полиции и кое-как отбоярились от него.
Итак, дед Данила и его внук Гойко пришли в Соловьиную рощу, съели лесных яблок и превратились в медведей, потому что они были из рода Медведевых. Затем стали дожидаться тех, о ком возвестила им вещая птица Гамаюн.
Медведи заночевали в роще, и на второй день, уже ближе к полудню, увидели двух грибников, направлявшихся в их сторону – какую-то девицу и бабульку с корзинами; причём рядом с ними шёл козёл!
Грибники углубились в рощу и вышли на полянку… Медведи внимательно наблюдали за ними из-за кустов.
Красна девица сняла овчину, платье, платок – и стало ясно, что это не девица вовсе, а отрок, облаченный в женские одежды. Он вынул из-за пазухи смушковую шапку, надел её и овчину, которую только что снимал, а платье и платок отдал бабушке, и та, аккуратно свернув его, положила в корзину.
И тут к ногам отрока с небес упал меч. Юноша поднял его и, с довольной улыбкой на румяном лице, помахал им в воздухе.
Похоже, это были именно те, кого медведям было велено оберегать…
А потом на полянке разыгралась трогательная сценка прощания бабушки с отроком и козлом. Бабулька всё обнимала их, крестила, плакала и лепетала какие-то ласковые словечки, называя юношу Вакулой, а козла – то Святославом Владимировичем, то Красным Солнышком. Несколько раз она даже бухалась перед ними на колени, но Вакула решительно пресекал все эти её поползновения и поднимал женщину на ноги с весьма рассерженным лицом.
Но вот бабушка ушла, а Вакула со Святославом Владимировичем (ведь разведчики уже поняли, что козёл был заколдованным князем Переяславским) остались на поляне.
Медведи смотрели, что же произойдёт дальше.
А дальше было вот что. Вакула вынул из кармана фарфоровую птичку, раскрашенную очень ярко, и положил ее перед собой на ладонь. Птичка вспорхнула и полетела. Путники последовали за ней. Медведи – на некотором отдалении – двигались за ними. Так шли они по роще до самого вечера и, уже в сумерках, вышли, наконец, на открытую местность, рассечённую балками и оврагами.
Место это было малообжитое, и скрыться тут в случае появления прихвостней колдуна было негде – разве что в каком-нибудь яру?
Впрочем, все обошлось благополучно – очевидно, благодаря путеводной птице. С наступлением темноты она превратилась в красный светящийся шарик, и летала перед ними по кривым траекториям (скорее всего, обходя опасные места) а, когда путники отставали, ожидала их, зависая в воздухе.
Наконец юноша и козёл вошли в лес и двинулись вдоль небольшого ручья вслед за светящимся мячиком. Ближе к полуночи они дошли до лесной сторожки, и шар залетел в её приоткрытую дверь; путники последовали за ним.
Медведи расположились на ночёвку вблизи избушки, а светящийся шарик через какое-то время погас и всё погрузилось во тьму – лишь в темном небе поблескивали редкие звезды.
Отрок с козлом поднялись с зарей и снова двинулись за разноцветной птичкой. Медведи крались за путешественниками, ничем не выдавая себя. Погода стояла пасмурная, в лесу пахло прелью и сыростью, и пожухлые листья мягко пружинили под ногами и лапами небольшого отряда смельчаков.
Но как ни осторожно продвигались они за путеводной птичкой – избежать столкновения им не удалось. Вот тут-то в дело и вступила охрана комиссара Конфеткина.
Птичка улетела несколько вперед, когда с ветвей дерев вдруг стали спрыгивать лесные братья. Один из них заскочил на спину комиссару, схватил за горло и стал душить, однако Конфеткину удалось провести прием Самбо и стряхнуть с плеч нападавшего человекомуравья; комиссар лихо отбился мечом от одного, другого братка, князь Переяславский боднул третьего, лягнул четвертого… и тут лес огласил ужасный рёв – два огромных бурых медведя вышли из кустов и надвигались на лесных братьев, косолапо ступая на задних лапах. «Товарищи» кинулись наутёк и попали, как говорится, из огня да в полымя: из чащи леса, словно молния, выскочил Полтавский тигр и дети Афродиты брызнули веером в разные стороны, причем некоторые из них взлетели на верхушки деревьев со скоростью ракет.
Конфеткин подошел к Полтавскому тигру и обнял его за шею. Потом поклонился в пояс медведям и сказал: спасибо и вам, Мишки.
Далее двигались впятером, и никто из шайки товарища Кинга больше не решался приближаться к ним, хотя фигуры братков то и дело мелькали за деревьями.
Вторая стычка произошла уже под вечер.
Отряд вышел из лесу и двигался на восток по холмистой лесополосе. Солнечный диск опускался за край земли, глядя путников ослепительным белым ликом и облака висели вокруг него, играя всеми оттенками пурпурного. Казалось, солнышко смотрит на землю в свое небесное окошко.
Рощи были разодеты в нарядные багряные платья, и золотистое разнотравье расстилалось у их ног – в этих краях осень ещё медлила и пока не оголила дерев.
Конфеткин не сомневался, что товарищу Кингу доложили об их стычке в лесу, и что он захочет с ними поквитаться. Вот потому-то он и следил не только за путеводной птичкой, но и поглядывал в небеса. Он первым заметил стаю летающих человекомуравьев и закричал: «Воздух!»
К счастью, неподалёку от них росла небольшая рощица, и отряд устремился под прикрытие ее ветвей. Эскадрилья спикировала на отряд и обстреляла его из луков, не нанеся, впрочем, большого ущерба: лишь одна стрела скользнула по плечу деда Данилы, слегка оцарапав его толстую лохматую шкуру, да вторая вонзилась в бедро Полтавского тигра. Но, поскольку она вошла не глубоко, Конфеткин тут же выдернул её.
Крылатые гвардейцы поднялись вверх, накладывая стрелы на тетивы и готовясь к новой атаке. И тут из-за облаков – как снег на голову – на них упали лебеди. Они стали долбить гвардейцев мощными клювами и ломать им крылья лапами. Среди этих лебедей бился и один ясный сокол – причём, он дрался с летающими человекомуравьями с большим искусством и великой отвагой.
В течении минуты или двух с вражеской эскадрильей было покончено, лебеди опустились на землю и превратились в славных русских витязей, среди которых находились уже знакомые Конфеткину юноши – те самые, с которыми он сиживал на полянке у костра. Сокол же оказался не кем иным, как полковником Маресьевом.
Радость от встречи была велика.
Теперь «гуси-лебеди», в составе сорока человек, вкупе с медведями, козлом, отважным соколом, полтавским тигром и комиссаром Конфеткиным представляла собою грозную боевую единицу.
Уже смеркалось, когда отряд дошёл до околицы села Горошино. И тут небо потемнело, и грязные тучи, клубясь и вращаясь, словно гигантские центрифуги, понеслись к селу, неся с собою смерть. И столько в них было яда, смрада и лжи, разбрасываемых, словно бесовскими лопастями, по всей округе, что сердце комиссара наполнилось невыносимой скорбью. Пыльный, как зола, ветер, мертвя все живое, накрыл деревню и стал надвигаться на их отряд. Конфеткин стянул с себя тулуп, обвил Святослава Владимировича за шею и упал вместе с ним на колени. Он накрылся овчиной с головой – своей и товарища – и пригнулся к земле. Но несмотря на это комиссар вскоре стал задыхаться и едва не потерял сознание.
Тоже самое происходило и с другими ратниками. Они попадали на землю и укрыли головы, кто только чем мог. Но тошнотворный вихрь проникал во все поры, и люди корчились в ужасных конвульсиях, блюя, с позеленевшими, словно у мертвецов, лицами и с выпученными глазами.
Жители Горошино, увидев надвигающийся заходняк, укрылись в домах, заперли окна и двери и стали молить Бога о том, дабы Он уберег их от мертвящего поветрия Запада.
Но были и другие.
Этим скотам мертвый ветер пришелся по вкусу. Они с ликованием выскочили на околицу села, колотя в бубны, хрюкая, гавкая и кривляясь, причем мужчины нарядились в бабские платья и размалевали себе рожи. Визжа, сквернословя и беснуясь, они стали совокупляться между собой – все без разбору: мужики с мужиками, с женщинами и даже со скотом. Что же касаемо женщин – если только такое слово для этих существ будет уместно – то они вытворяли уже такое, что перо мое застывает в воздухе и не осмеливается об этом писать.
Через какое-то время Конфеткин почувствовал, что ветер стих. Он скинул тулуп, которым накрывался с князем Переяславским, и поднял взор к небесам.
Небо было темно-синее и очень ясное – как в предвечерние часы, и такая благодать была разлита повсюду, что сердце его снова ожило, как деревцо, напоённое свежей водой.
И не знал Конфеткин, пребывал ли он в своём физическом теле, или же был в духе, но все чувства его обострились необыкновенно. Он с восторгом смотрел на этот необычайный мир, словно маленький мальчик, попавший в волшебную сказку.
Он стоял на макушке холма, и под ним расстилалась долина, а впереди высилась пирамида, мерцающая переливами мягких, небесно-чистых тонов. И такой мир и покой исходил от этой горы, столько добра, света и нежности было заключено в её сиянии, что этого нельзя и передать ни на каком человеческом языке.
И в небесах были видны лики их жителей в золотистых окладах, и с одной иконы на него смотрела красивая женщина кроткими и ласковыми очами. И она вышла из своей рамки, и сошла на землю, и Конфеткин с благоговением упал перед ней на колени, и, сам не зная отчего, заплакал.
И его слезы, как казалось ему, вымывали всю грязь из его души, и просветляли её, и приуготовляли к чему-то очень, очень важному.
И сказала Конфеткину та женщина:
– Встань Витя, и не сходи с сей горы, пока не ступишь со Святославом Владимировичем на небесную дугу-радугу.
И увидел он тогда, что стоит рядом с ним заколдованный князь Переяславский, и гора-то сияет перед ними, как живая. Но вот видение исчезло, и он обнаружил себя снова в степи у села Горошина. И дул свежий ветерок, оживляя окрестности, и ратники мало-помалу приходили в себя.
Заночевали на околице села и с рассветом двинулись на восток – туда, куда уже не долетают тлетворные поветрия Запада.
На холмах, то и дело, появлялись половецкие всадники и наблюдали за их передвижением, а потом исчезали. В небе кружили вороны. По степи разнёсся слух, что отряд идёт к священной горе Меру за живой водой, и что ведет его отрок из волшебной Чаши Слёз. И весть эта разлеталась повсюду со скоростью ветра, и к отряду стало приставать множество людей, желавших испить живой водицы – и причем не только Русичей, но и из самых разнообразных племён.
Еще одна битва, о которой здесь следует упомянуть, произошла уже у переправы через речку Безымянную. С тыла на отряд навалились полчища человекомуравьев, а с неба его атаковали летающие гвардейцы. Баталия была жестокой. В воздухе бились отважные соколы и гуси-лебеди, на земли сражались витязи земли русской и примкнувшее к ним ополчение, и немало светлых воинов полегло в том бою. Однако же верх одержали люди, а человекомуравьи оказались посрамлены.
Русское воинство, хотя и изрядно потрепанное, переправилось через речку Безымянную и двинулась за путеводной птицей. И, пока оно не достигло долины Гигантов у священной горы Меру, никто уже более не дерзал нападать на него.