21. Знамение
За горами высокими, за лесами дремучими, за полями широкими да озерами синеокими, протекает величавая река Елена.
На высоком скалистом берегу, покрытым малорослым ельником и чахлым мхом, стояли в дозоре дед Данила и его внук Гойко.
Стояли, впрочем, сказано чисто метафорически, ибо Гойко спал, свернувшись калачиком на козьих шкурах и сладко посапывая у затухающего костерка, а его дед дремал, привалившись спиной к обломку скалу.
Небо над дозорными было усеяно крупными, невообразимо красивыми звездами, от реки веяло свежестью, и все окрест дышало девственной чистотой. Время как бы замерло, боясь спугнуть тишину. Лишь изредка всплеснет в реке знатная рыбина, и все опять погрузиться в ночное безмолвие.
К рассвету светила начали блекнуть, и на востоке заблистала утренняя звезда.
Дед Данила зевнул, поежился; край неба розовел… Он взглянул на внука, и его губы тронула мягкая улыбка – Гойко дрых без задних ног.
Дедушка встал, подошел к мальцу и, немного помедлив, потряс за плечо:
– Гойко, подъем!
Мальчик задвигался, потер глаза.
– Вставай, вставай, – сказал дедушка. – Уж ясно солнышко выходит из своей светлицы!
Мальчик потянулся, как котенок, расплющил очи и…
Что это?
Восток озарила нежная многоцветная вспышка, и из-за горизонта выскользнуло огромное багровое солнце. Не успели дозорные прийти в себя от изумления, как выплеснуло и еще одно светило – золотое, а за ним вымахнул белый солнечный диск.
Солнечная троица затрепетала, озаряя землю ласковыми разноцветными лучами необычайной красоты, запрыгала, затанцевала в небесах.
Это светопреставление длилось минут десять, а затем два солнца, золотое и белое, начали таять и как бы растворяться в багрово-огненном сиянии третьего солнца, и оно – торжественно и самовластно, поплыло над землей.
Не один лишь Гойко и его дедушка увидели это небесное знамение. Были и другие дозорные (они также несли службу на курганах и скалах этой далекой земли). И в этот день все Затулье облетела радостная весть:
– Спаситель мира явился в древнюю Лебедию!
И люди говорили друг другу со слезами на очах:
– Ясны соколы, белы лебеди, чистите свои перышки! Пришла пора вылетать из своих гнезд!
– Встанем за Русь былинную, за Лебедию древнюю!
– Разметем чёрных воронов! Разобьем орды поганых!
– Не посрамим славы наших дедов!
22. Целовальник
Трое суток дул заходняк, и всё это время киевлян грабили, насиловали и убивали. На четвертый день ветер поутих, однако же его тошнотворный дух всё еще клубился над городом, проникая во все щели и наполняя сердца невыразимой тоской.
В те дни в Киев прискакал Толерант Леопольдович с горсткой приспешников.
Положение его было пиковым. Из Тмутаракани его изгнали, не простив предательства, с ханом Буняком он расплевался. Оставалась одна дорога – идти на поклон к колдуну.
Он сошел с коня у ворот Кремля, и стал умолять стражников, чтобы о нём доложили Гарольду Ланцепупу. После долгих проволочек и унижений, ему, наконец, было дозволено войти в кремлевские палаты.
Гарольд Ланцепуп восседал на великокняжеском престоле в тронном зале, и его змеи, завидев нового аспида, подняли головы и ревниво зашипели на него. Подобострастно кланяясь, лизоблюд приблизился к колдуну, пал перед ним ниц и с благоговением облобызал его сапоги.
Гарольд Ланцепуп пнул ему ногой в морду:
– Чего тебе надобно, собака?
Из глаз холуя потекли слёзы умиления:
– Служить тебе верой и правдой, о, великий царь и господин!
Тонкие губы колдуна изогнула саркастическая усмешка:
– Верой и правдой?
– О, мой владыка! Я стану твоей тенью, твоим самым преданным псом!
Предатель вновь припал к сапогам колдуна, орошая их слезами.
– Ну, ну, – проворчал колдун. – Будет уже… Собака… – он пнул еще разок сапогом в рыло переметчику: – Ишь, целовальник какой!