Глава третья
Мирошко
Спали они под крупными белыми звездами на охапках душистого сена. И звездный свет этой теплой, этой тихой божественной ночи мягко струился в их неуемные мальчишеские сердца, неся им умиротворение и какую-то несказанную радость.
Грудь Конфеты мерно вздымалась, наполняясь свежим ночным эфиром, и вместе с ним к каждой клеточке его тела растекались живительные силы вселенной. Лучезарные струи озаряли его своим невесомым сиянием и одаривали упругой вездесущей энергией. Рыцарь света расширялся, растворялся, размывался, подобно кристаллику соли, брошенному в безбрежный океан – но он не исчезал! Он вбирал в себя все качества, всю мощь этого невообразимого Океана Любви. Его волны мирно плескались в его сердце, они текли сквозь него из некоего неизведанного источника – то были живые воды неба, светлые струи Бога, осмеянные материалистами. И потоки серебристого света струились из его сердца, из всех его членов, словно таинственные поля некого многоцветного магнита. Его сонное тело дышало ритмами далеких светил, оно стало чутким, как стрела антенны; слух его обострился, и он услышал прекрасную музыку небесных сфер и пение сладкоголосых серафимов. Он открыл глаза.
Поляна была залита нежным бледно-голубым свечением ночи. Музыка лилась сверху.
Конфета пошевелился, привстал и, сидя на охапке сена, окинул изумленным взором лесную опушку.
Что это? Явь? Или какая-то чудесная сказка, созданная гением неведомого творца? Все было тут, как наяву – и вместе с тем как-то тоньше, красивее и воздушней.
Вот, на краю поляны стоит прелестная избушка, и в её расписных окнах теплится малиновый свет. На коньке камышовой крыши сидит паренек в затейливой рубахе, подпоясанной бечевой с кистями. Он играет на свирели, свесив на скат босые ноги в полосатых холщовых штанах.
А в другой стороне горит небольшой костерок, и вокруг него водят хороводы красны девицы, распевая такие родные, проницающие в самое сердце песни на уже забытом им древнерусском языке… И белоснежная Лилия, еще прекраснее, чем давеча, стоит чуток поодаль от них, а две пригожие девушки расчесывают ей холку гребешками…
Как он очутился тут? Кто переключил в его сердце этот волшебный регистр и связал его дух с этим непостижимым миром?
Конфета поднялся на ноги, стремительно вырастая в размерах, и обнаруживая, что он – ростом с избу. В следующий миг он уже вытянулся так, что смог увидеть, как за верхушками деревьев серебрится прерывистый серп веселого ручейка Фу-Дзин, а за ним дремлет чаша лесного пруда, отражая свет далеких звезд. И небо – живое, вечное, сияло над его головой жемчужной россыпью своих огней.
Вот с небосклона слетела стайка звезд и, обозначив собою контур светящейся жар-птицы, полетела к Рыцарю Света. Она пролетела над ним и опустилась за озером.
Как зачарованный, следил Конфета за её полетом, а когда она скрылась из вида, он двинулся к ней.
Рыцарь вошел в лес.
Он двигался между деревьев, возвышаясь над их кронами, и звездный свет лучился на его доспехах. По пути Конфета срывал с некоторых ветвей крупные золотистые плоды, похожие на абрикосы, и ел их. Перешагнув веселый ручеек Фу-Дзин, он подошел к озеру. За стеной камыша, на поваленном стволе дерева, сидел Иван Горисвет.
– Ваня! – окликнул его Конфета. – А ты что тут делаешь?
– Да вот, сижу, любуюсь этой ночью, – откликнулся его товарищ.
– А ты не видел жар-птицу? – спросил Конфета. – Она полетела туда!
Он махнул рукой в ту сторону, куда улетела жар-птица.
– А как же, видел, – ответил Иван Горисвет. – Она только что опустилась тут, рядышком.
Конфета хотел сказать, что не мешало бы её найти – а вдруг она подарит им на счастье свое волшебное перышко? – но в этот миг на озере появился господин Мирошко в своей широкополой соломенной шляпе. Он шагал по воде, словно по суше, и на боку у него висела сума, с какими сеятели обыкновенно ходят по вспаханному полю. Поравнявшись с Горисветом, Мирошко сунул руку в суму и бросил на него горсть сияющих зерен. Ивана не стало, а хозяин пруда скрылся в стене камыша. Конфеткин же превратился в растение.
В тихой заводи нежилась группа прекрасных лилий и около них, ближе к берегу, торчал пучок рогозы – Конфета стал одним из его тонких стебельков.
Он возвышался над ровной гладью озера, чувствуя, как его молодое зелёное тело дышит воздухом этой чудесной летней ночи, и как его обдувает нежнейший, ласковый ветерок, и звездный свет струится и трепещет по нему, наполняя радостью и покоем. Непостижимым образом он мог увидеть всё вокруг – и глубокое небо в мигающих жемчужинах звезд, и белые чаши лилий, и их широкие листья, мирно покоящиеся на темной воде. Он слышал, о чем перешептывается камыш, и как за его стеной неслышными шагами бродит мудрый и заботливый господин Мирошко. И сам он теперь был связан тысячами незримых нитей с этим звездным небом, и с этими лилиями, и с каждой травинкой, каждой каплей этой чистой незамутненной воды. И бестелесные духи леса – лиурны и фальторы – витали над ним, радуясь, как и он, этой божественной ночи. Никогда, никогда в своей жизни Конфета ещё не был так счастлив, как в те бесценные мгновения, когда он вдруг стал хрупким, нежным стебельком рогозы. Словно в волшебном сне, созерцал он всю эту дивную красу ночи, сливаясь с ней воедино и ощущая себя его неотъемлемой частью…
* * *
Румяное солнце поднялось над лесом. Оно пронзило длинными копьями рдяных лучей пушистые шапки облаков, повисших у горизонта в сквозящей синеве небес. Иван подошел к Конфете и потряс его за плечо:
– Эй, Карамелька! Подъем!