Сб. Мар 25th, 2023

Вот вы говорите, что таланту нужно помогать, бездарность же сама пробьется на поверхность, как чертополох в огороде. Да еще, пожалуй, и не один талант собой заглушит,– задумчиво глядя на пузатый бокал с пятизвездочным коньяком, произнес видавший виды актер Богатырев. – И это – истинная правда. Но иной раз, знаете ли, и на старуху бывает проруха… И в доказательство тому я расскажу вам одну поучительную историю, за правдивость которой (здесь актер Богатырев отточенным жестом приложил ладонь к сердцу и посмотрел на своих слушателей проникновенным взором) я могу поручиться своей собственной головой…

Тут следует отметить, что у актера Богатырева было внушительное, если не сказать, героическое лицо, в гриве роскошных седых волос, а жесты – выразительны и величавы, что позволяло ему играть роли благородных рыцарей и романтических любовников. Причем дикцию свою он отрабатывал столь же усердно, как и древнегреческий оратор Демосфен, кричавший всякие словечки на берегу моря с камешками во рту. Вот почему и слова старого театрального волка звучали увесисто и внушительно.

Эти увесистые слова были произнесены им в буфете одного из малоизвестных театров, и вызвали совсем не тот эффект, которого следовало бы ожидать. Сидевшие рядом с «маэстро» молодые артисты Зубков и Носков прижали руки к животикам, пытаясь сдержать расползавшиеся улыбочки на своих юных цветущих лицах и, тишком от почтенного театрального ментора, понимающе перемигнулись. Они прекрасно знали, что Богатырев – известный мастак рассказывать разные закулисные байки. Между тем старый актер отпил коньяку, наморщил нос, пожевал дольку лимона, прищурил око, снова расплющил его и, наконец, повел свой рассказ.

…Жил да был в эпоху развитого социализма на просторах бывшего Советского Союза молодой пародист по фамилии Казарин. Репертуар у него был не густ – в основном перебивался на пьяных сантехниках, грубиянках-продавщицах да одном недотепе-студенте из кулинарного училища. А и то правда – вякнешь что-нибудь не в тему, и придется тебе потом, голубчик, не в костюмчике с бабочкой по сцене порхать, а пахать где-нибудь на заводе, или еще и того хуже. А пахать, хоть то в поле, хоть то на заводе – молодому дарованию ой, как не хотелось!

А, скажу я вам, в те времена бывало совсем не то, что ныне… Это ж уже теперь из своих тараканьих щелей повылазили всякие там орлазоровы да новиковы, не способные вызвать своими кривляньями у нормального зрителя ничего, кроме приступов аллергии. А в наше время все бывало по-другому. Тогда, брат ты мой, чтобы попасть в тираж, надобно было пройти не одно сито. И коли ты бездарь – то застрянешь уже в первом, дальше тебе ходу нет. Ну, а уж коли шибко талантлив – так тоже беда: свои же сожрут, и не подавятся. Вот потому-то всем этим нашим смоктуновским и приходилось пробиваться к зрителю, как им уже за сороковник стукнет – надо было, вишь, до поры до времени притемняться. Ну, а Казариным-то чего притемняться? У них с этим все нормалек.

И ведь как все эти бездари вылезают на гору? Известное дело. Начал наш Казарин тусоваться среди богемы, заводить знакомства с нужными людьми… С тем накатил по соточке, этому, держа дулю в кармане, польстил, тому сделал мелкое одолжение. Словом, везде и повсюду вроде бы как и свой в доску и, в тоже самое время, никому дорогу перейти не может, даже если бы и захотел – то бишь, проходной. Вот и стали ему содействовать, организовывать выступления то тут, то там. И пошел, пошел потихонечку да полегонечку, наш Казарин на подъем. Выступил даже разок-другой по центральному телевидению. И – представьте себе! – заметили, где надо! Даже самому генсеку его монолог про недотепу студента пришелся по душе. И – вообразите такой пассаж! – пригласили его как-то на застолье к самому Леониду Ильичу Брежневу! Чтоб, значит, потешил своими актерскими талантами высокое партийное руководство.

А чего ж не потешить, коли надо? Тут главное, не ударить в грязь лицом: в лепешку расшибись – а дело сделай, развлеки! Потому как такое выступление дороже тысячи гастролей будет. И уж постарался, не подвел молодой, подающий надежды актер Казарин, потрафил старику. И начался, братцы вы мои, его головокружительный взлет! И за границей побывал, и по Союзу покуролесил. И все это, заметьте, в строгом соответствии с идеологическими установками нашей родной коммунистической Партии во главе с ее любимым вождем Леонидом Ильичом Брежневым.

Но времена меняются, не так ли? Подули иные ветра. А, скажу я Вам, этот Казарин прекрасно умел держать нос по ветру. И потому мог легко и без всякого напряга развернуться в какую угодно сторону. Ну, все равно, что флюгер. Потому как гибок был. И легок. А точнее сказать – пуст.

Вот и начал он, в соответствии с веяниями времени, бичевать «совковые» порядки (поскольку уже разрешили). Но поначалу этак, знаете ли, осторожно, с оглядкой на компетентные органы. Когда глядь – ничего. Концерты идут на ура – и никто его при этом не тревожит! Чудеса! А и в богемном кругу он теперь на коне! И известность растет, как на дрожжах! В общем, «процесс пошел…»

А Леонид Ильич вдруг возьми, да и умри. А, надобно вам знать, мальчики (потому что сейчас всякое болтают) что в молодости Брежнев был красавец, дамский угодник и лихач – любил прокатиться на машине с ветерком, никогда никому не хамил (не то, что нынешние-то наши паны из хамов) был со всеми отменно вежлив и тактичен. А как постарел – так шамкать стал, заговариваться. В общем – старость не радость. Ну, а Казарин-то, как лакейничал перед ним на застолье, все это и подглядел. И как он ест, и как брови топорщит, и как шамкает – все срисовал, гаденыш. И, еще труп Брежнева не остыл – как он уже начал кривлять его на всю страну, да притом, так мерзко да пакостно… И вот как подумаю я, ребятки вы мои, о детях Брежнева, да о внуках его – каково им было глядеть на все эти гадости, так аж муторно становится. Вы знаете, хлопцы, я ведь человек атеистического воспитания, так уж судьба моя сложилась. Но и я вам скажу: грех это. Большой грех так оскорблять память больного старого человека, да, к тому же еще, и руководителя своей страны. Ну, да Казарину-то все трын-трава. Моя покойная бабушка знаете, как о таких людях говорила? «Ты ему сцы в глаза – а он тебе: Божья роса!» И смотрите, как тонко подметила! Хоть и безграмотна была, а самую суть всех этих наших новых русских этой фразой ухватила. Как сейчас слышу я ее вещий голос: «И наступят такие времена, когда придут новые люди. Ты им сцы в глаза – а они тебе: божья роса!» Не в бровь, а в глаз ведь сказано, верно?

Ну, так вот, потоптался, значит, наш Казарин на костях Брежнева – и… пошло-поехало!

Вы ж в общественных туалетах бывали и видели там всякую настенную живопись? Шедевры, так сказать, безвестных гениев? Макнет иной художник, извините за выражение, палец в дерьмо, и намалюет им на стене какую-нибудь мерзость. Вот и Казарин наш в этом же стиле начал работать. Все, чего не коснется – осквернит и испоганит.

Да-а… охаял он, значит, благодетеля своего и видит – его акции пошли в гору! Взялся тогда за Сталина, за Ленина, за Хрущева с его легендарным ботинком в руке… И этих оплевал походя. Ну, и попхнулся, по уже накатанной колее, со своим казаринским рылом, в седую глубину веков. Досталось тут на орехи всем: и Петру Первому, и Ивану Грозному, и Екатерине второй. Одним словом, герой мертвых пинать! А о том, что ныне чудят власть предержащие – ни гу-гу, рот на замке. И до того он увлекся этой тематикой, что мало ему уже стало царей земных, замахнулся на святая святых для каждого русского человека. На то, что составляет предмет нашей национальной гордости и славы – на Гоголя, на Пушкина, на Достоевского! Всех обгадил, всех опошлил, мерзавец. Э! Да что там толковать! Опозорил, обесчестил наше ремесло, унизил профессию… Подумайте только, ребятки: Александра Невского, Ивана Сусанина не пощадил! Обидно, братцы. Стыдно…

А как поездил по Европам – так и вообще словно с цепи сорвался. И стал с тех пор для него самым наиактуальнейшим туалетный вопрос. А лейтмотив всех его выступлений таков: мол, сортиры у русских не те, что у эвропэйцев. Не так, слышь, уютны и опрятны, и снизу поддувает, когда на очке сидишь. Ну, и тут же изобразит, как сидит дремучий русский Иван на очке, а снизу ему и поддувает. А он, вишь, настолько туп, что даже и не знает, как пользоваться туалетной бумагой – инструкции к ней пишет, практические семинары проводит… Ну, и всякую подобную ахинею несет.

А то еще изобразит, как сидит тупой русский Иван где-нибудь в иностранческом кабаке, и водку гранеными стаканами хлещет, да чавкает там на весь зал, да тыкает вилкой в вареных раков, шокируя своей дикостью всю просвещенную Эвропу. Вот принесет, допустим, официант нашему брату воду в блюде, чтобы он руки вымыл – так наш Ваня, недолго думая, в простоте своей совковой, ее и выпьет.

И как сходишь ты на концерт к Казарину – так и почерпнешь там для себя уйму новостей. И что народ наш – сплошной лентяй, неуч и дубина. И что сказки у него дурацкие. И цари с приветом. И писатели не те. И, главное, сортиры! Сортиры не дотягивают до эвропэйских стандартов! Ну, никак вот либеральная казаринская задница с русскими сортирами смириться не может!

А и на концертах у него кто сидит? Такие же толстолобики, как и он сам! Вот обвешаются они мобилками и сидят, тащатся… Билеты разметают по любой цене. Косяками прут на этого вертопраха. Так что не жисть у нашего лицедея настала – а лафа. И напрягаться особо не приходится, и счет в банке, как снежный ком растет. И особняк, и дача, и лимузин с личным шофером появились.

Так что, ребятки, учитесь! Хороша эта штука – демократия! Только надо уметь ею пользоваться с умом. И понимать, когда следует советскую власть любить, а когда – напротив, на все лады ее хаять и хапать, хапать, хапать доллары обеими руками!

Но ведь в жизни как случается? Иной раз вроде бы все идет без сучка, без задоринки, и на небе нет ни единого облачка, а между тем тучи уже сгущаются, но только вы их увидеть пока не можете. Потому как дела наши грешные идут впереди нас и уже завязывают где-то там, в непостижимых мирах, свои узелки.

Так вот, прилег как-то раз Казарин после напряженных концертных будней в своем особняке вздремнуть, и снится ему такой сон.

Будто стоит он на краю обрыва, совершенного голый и ничтожный, в кромешной тьме. И под ногами у него грязь хлюпает, и холодно ему, и так страшно! И кажется, что сейчас соскользнет он с обрыва и сорвется в пропасть, а там, внизу, блуждают злые красные огоньки. И ужас, такой ужас из бездны исходит, что и словами того передать невозможно.

Когда глядь – летит к нему чудо-птица! Сова-не сова, филин-не филин: вся в густых перьях, глаза круглые, нос крючком. А в когтистых лапах, на ремнях, сума свисает. И как опустилась эта сума к Казарину – тут, откуда не возьмись, для человечка появились. Схватили они под руки нашего пародиста и усадили его в суму. И взвилась птица дивная вверх – да так резко, что у Казарина сердце едва не выскочило из груди. Вжался он в суму, как лягушонок, ни жив, ни мертв от страха. А птица все выше и выше взмывает. Вот она уже меж звезд летит, далеко от матушки-Земли, так что уже и не видно ее совсем. Тут наш лицедей обомлел, и в обморок упал.

А как очнулся – видит себя в каком-то дворце. И рубище на нем пестрое, все в латках, а на голове – колпак. А перед ним, веером, сидят на тронах прекрасные мужи в красивых одеждах. И лица их светятся, как солнце, и глаза лучатся несказанным светом. И вроде бы в обликах этих царей проглядывает что-то знакомое. Пригляделся Казарин к этим божествам… Ба! Да это же сам Пушкин! А вон и Достоевский! И Гоголь! А чуть в сторонке, отдельной группой, какие-то люди в робах сгрудились. Тот с кельмой, этот с плотницким топором… Кто же это? Никак Иван Грозный? А вон и Петр Великий! И Ленин, и Сталин. И… И Леонид Ильич! И все смотрят на него, как на какого-то червя навозного.

Бухнулся тогда перед ними на колени наш пародист – и головы поднять не смеет. Тут Иван Грозный вперил в Казарина суровый взгляд и вопрошает:

– Ты из чьих будешь, пес смердящий?

– В каком смысле? – лепечет наш лицедей.

– Рода-племени, какого, пытаю?

– А-а… Так я, в общем-то, как бы советский. То-есть, уже и не советский,– запутался Казарин. – А демократ-с. Так сказать, демократ западных ориентаций… С либеральным уклоном-с…

Усмехнулся Иван Васильевич в бороду, и ставит ему новый вопрос:

– А звания какого будешь?

– Так я это… Того… Пародист,– сообщает Казарин. – Артист юмористского жанра, то есть.

– Шут, что ли?

– Ну, зачем же шут? – замотал головой пародист. – Не. Я ж – актер!

И как головой-то он замотал – так звон серебряный от него и поплыл. Он хлоп себя ладошкой по макушке – звон и прекратился. Снял Казарин тогда колпак с головы, и видит, что на нем шутовские бубенчики висят. Понял он тогда, что это бубенчики бренчали. Приложил руку с шутовским колпаком к груди и ждет, что дальше будет.

– Ну, а родители-то твои кто?

– Люди добрые… – вступает в разговор Леонид Ильич. – Целину поднимали. Не шиковали. Без заморских унитазов, впроголодь жили,– но его, да еще двух детишек на ноги подняли.

– Так и дэд его,– вставляет тут Иосиф Виссарионович, попыхивая своей трубкой,– в Великую Отечественную на Курской Дуге буйну голову сложил. За отэчество воевал, о теплых сортирах не печалился…

Петр Великий потеребил ус и свое слово вставил:

– Истинно так. Добрых корней сей щелкопер. Прапрадеды его Русь святую по камешкам собирали. Кровью своей поливали…

Тут Владимир Ильич пальцы за жилетку задвинул, ноги расставил и, прищурившись, говорит:

– А что ж это вы, батенька, своего благодетеля, Леонида Ильича, так мерзопакостно обгадили? Он вас, можно сказать, за уши на Парнас вытащил, а вы… – затем повернулся к Сталину и говорит ему с веселым смешком. – А ведь я ж еще в семнадцатом году предупреждал, что российская интеллигенция – это говно!

– Пэрэрождэнец,– вставил Сталин, попыхивая трубкой. – Как рэдиска: снаружи красный – внутри бэлый. И меня, и Владимира Ильича дегтем помазал. Уши ему надрать, а?

– На кол его посадить,– внес предложение Иван Грозный, грозя кельмой пародисту. – Или сварить живьем в казане с кипящей смолой.

Тут Пушкин глянул на Казарина с какой-то гадливостью, и лицо свое от него отворотил. И, глядя куда-то в сторону, говорит:

– Как же так, а? Ведь пращуры твои за Русь Святую животов своих не жалели, а ты… Кабы не твои предки великие, которых ты так нагло опошлил – не стоять тебе тут сейчас перед нами.

– Ты хоть сказки-то наши не трогай,– попросил Гоголь. – Ну, не дано тебе Богом, по скудоумию твоему, понять, какие сокровища духа сокрыты в наших народных сказаниях – так не касайся их своими погаными руками. Ты уж лучше о том, что тебе ближе, да милее всего – о сортирах своих толкуй.

– Вот ты все о заднице своей либеральной, да о клозетах заморских печешься,– наставляет его и Достоевский. – А о душе своей ты подумал? А ну, как предстанешь перед Всевышним? Чем оправдаешься?

– В общем так: даем тебе еще малое время на исправление,– заключает Гоголь. – Хоть ты и человек с дрянцой – а все ж таки, носишь в себе образ божий. И, может быть, еще покаешься, слезу горькую прольешь. Вот Бог и смилуется над тобой по долготерпению своему.

Казарин и отвечает им с поклоном:

– Благодарю покорно, господа хорошие.

И проснулся.

Что за дичь, думает, приснилась? А осадок на душе неприятный остался… И стало томить нашего пародиста какое-то дурное предчувствие. Даже, поначалу, подумалось: а не отменить ли концерт?

Но билеты уже проданы, толстолобики пришли оттянутся по полной, а наш Казарин не верил ни в Бога, ни в черта, и ни в какие вещие сны. А как вышел на сцену – так и вообще позабыл обо все на свете. И пошел, и поехал!

И снова о сортирах, и об Иване Сусанине, и о Пушкине с Гоголем, и о русских народных сказках – все в одну кучу свалил, все с грязью смешал, и доволен. Потом попсу русскую изобразил, насчет экстремального секса лихо проехал. И о том, что русский язык – это язык мата и Жириновского как бы невзначай брякнул. А под занавес прошелся, своей едкой казаринской сатирой, по грязным небритым трактористам с их удивительными тракторами – такими же загадочными, как и душа русского народа. И по их женкам, титькастым дояркам. И как! Опять-таки используя задницу! Повернулся к зрительному залу спиной, штаны спустил до колен, вывалил свой упитанный зад, изображая, как две русские бабы бранятся на меже… Успех – оглушительный. Настоящий фурор! В общем, выступил, всем чертям на славу!

И что же? Небо не разверзлось, и гром небесный не грянул. Напротив, кругом фанаты толпятся, автографы просят. И у Казарина каждый нерв от такой славы так и дрожит, так и поет!

А на следующий день шел наш «академик веселого жанра» к своему сверкающему роллс-ройсу. Двигался по обычному русскому тротуару, вальяжной поступью отлично понимающего свою цену либерал-демократа. А навстречу ему, откуда ни возьмись, уже ковылял на своих криво накаченных скатах, непостижимый русский трактор, за рулем которого, вне всякого сомнения, сидел тупой и ленивый забулдыга Иван. И когда этот чумазый, обшарпанный русский трактор приблизился к лощеному, обаятельному и остроумному пародисту Казарину – в этот самый миг одно из его колес вдруг с оглушительным громом лопнуло. И, ударив актера по груди, прихлопнуло его, как назойливую муху.

Так сбылся вещий сон актера Казарина.

About Post Author

От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *