Ср. Мар 27th, 2024

9

Протей свернул документ трубочкой, обвязал его оранжевой ленточкой и сказал:

– Это скинешь в Добрынино.

Чародей полез в карман брюк, достал сигареты, закурил:

– Жили же раньше, как люди… – вздохнул он. – И не надоело тебе еще заниматься этой мурой?

– Метода Басова – это не мура, а магистральное направление всей нашей жизни! – с живостью откликнулся Протей. – А с теми, кто сегодня этого не понимает – нам не по пути!

– И сколько уже нас было этих метод? Давай посчитаем… Умом тронуться можно.

Волшебник флегматично выпустил струю дыма через нос. Он сложил пухлые руки на столе и устремил унылый взгляд в пространство, ограниченное стеной башни. Крылья за его спиной были сдвинуты, и ему вовсе не хотелось их распрямлять в бессмысленном полете – очередная дурь шефа не вызывала в нем ни малейшего оптимизма.

Протей принялся курсировать у его стола.

– Учти, Квашин, это – не шутки! – бросал он на ходу, потрясая тростью с золотым набалдашником и возбуждённо помахивая мохнатым хвостом, выходившим из-под фалд его безукоризненно сшитого фрака. – С сегодняшнего дня мы все должны работать по методу Басова! Такова директива сверху!

Он потыкал тростью в потолок.

– Эх,– сказал Квашин с мечтательным видом,– попался бы мне этот Басов! Я бы его своими собственными руками задушил.

– А ты что, предлагаешь нам жить по старинке?

Волшебник не ответил.

– Тогда, давай, оканчивай свой перекур, и принимайся за дело.

Сказать по совести, старый чародей намеревался уединиться в одной из комнат башни и там, подальше от всевидящих очей начальства, разложить карточный пасьянс, но понял, что Протей от него уже не отвяжется – прилип, как банный лист к мокрой заднице.

Он вздохнул, взял коричневый портфель шефа, напичканный его филькиными грамотами, и направился к лестнице. Ему пришлось преодолеть сто двадцать пять каменных ступенек, прежде чем оказался на вершине башни.

Здесь он опять закурил, обозревая белые пушистые облака, расстилавшиеся под его ногами.

Но дело – прежде всего…

Он отбросил окурок, подошел к зубчатому краю башни и, покряхтывая, вылез на ее бордюр. Отдернул обшлаг пиджака и взглянул на наручный навигатор, определяя направление полета к Добрынино… Потом подогнул колени и оттолкнулся от парапета, распрямляя могучие крылья.

* * *

Старая рана, полученная Квашиным в неравном бою за помидоры, в иные дни его почти не тревожит. В другие же, напротив, болезненные ощущения в плече обостряются так сильно, что он, случается, не в силах и пальцем шевельнуть.

Периоды затишья этой странной болезни, как правило, совпадают по времени с прекращением всевозможных сельскохозяйственных работ. Периоды же ее обострения почему-то припадают на пики трудовой активности.

В последнее время по заводу упорно циркулируют слухи об отправке очередной партии добровольцев на заготовку сена для коров, и плечо Квашина отзывается на это острой болью.

С болезненной миной потирая натруженное плечо, Квашин входит в отдел и утомленно опускается на стул. Рука его лезет в карман за сигаретами.

– Владимир Иванович, слыхал новость? – радостно посмеиваясь, сообщает Лаптева. – Роман Степанович сегодня опять Вене в шашки продул!

Квашин кивает головой, чуть заметно улыбаясь – мол, ничего иного он от него и не ожидал. Пяткин, в приливе творческого вдохновения, начинает яростно скрипеть пером.

– Ты представляешь, что тут было! – хохочет Лаптева. – Веня ему дамку поддал, а потом в сортир посадил. Ну, Роман Степанович упал на пол и начал биться головою об стенки. Вызвали пожарную машину, начали его холодной водой отливать. Юрий Осипович его в холодные простыни заворачивает, Ливандовский искусственное дыхание делает. Ага. А он позеленел, как рак. Все, думаем, амба Роману Степановичу, сейчас его кондрашка хватит. Когда влетает Буянов, да как накинется на него! Тут Роман Степанович сразу и ожил. Простыни с себя срывает, хватается за авторучку – и давай мемуары строчить!

– Без-дель-ники… – шипит Пяткин. – Разгильдяи…

Он хватает телефонную трубку и дрожащею рукой начинает накручивать диск.

– Матрасный? А? Да! Где там у вас, поднимешь, Добрынин? А? Нет! Мне срочно нужен Добрынин! Давай его сюда! Добрынин? Так что там у тебя, понимаешь, с демобязательствами? Почему до сих пор не висят на доске? А? Ничего не знаю! Да. Неграмотный! Обязательства должны висеть на доске! Черт знает что, понимаешь… Ты мне когда, понимаешь, форму 3-Ге27-КБ принесешь? Раз-гиль-дяй! Чтоб форма была немедленно! Все!

Он швыряет трубку на рычаги и снова хватается за авторучку, сосредоточенно шевеля фиолетовыми губами. Лаптева смотрит на своего коллегу, как на сумасшедшего. Затем поднимает телефонную трубку и подносит ее к своему уху… Она удивленно поводит плечами и, не отнимая трубки от уха, задает Пяткину вопрос:

– Роман Степанович, вы что, белены объелись?

– А что такое?

– А вы не понимаете? Нет, я вижу, вам действительно нельзя с Веней в шахматы играть. Правильно Юрий Осипович говорит: еще несколько партий проиграете, и сами с собой здороваться начнете.

– Да что такое? – рычит Пяткин. – Я не понимаю! Не мешайте мне работать!

– Да все вы отлично понимаете. С кем это вы только что по телефону говорили?

– А вам какое дело? Вас это не касается!

– Да будет вам уже из себя клоуна-то корчить. У нас же все телефоны с утра отключены.

– Это у вас отключен,– возражает ей Пяткин. – А мой работает.

– Да как же он может у вас работать, Роман Степанович, а? – втолковывает ему Лаптева. – Вы сами подумайте, что вы такое тут плетете. Или вы нас всех за дураков считаете? У нас же телефоны параллельные.

– Ну, все, все! – сердито машет не нее руками суперспециалист. – Некогда мне тут с вами, понимаешь, языком чесать! У меня вон работы по горло!

Великий труженик приставляет к горлу ребро ладони. Затем приникает грудью к столу и начинает строчить мемуары.

Людмила Ивановна, шурша платьем, поднимается со стула и с веселой улыбкой на крашеном лице, направляется к столу Пяткина. Она протягивает руку к его телефонному аппарату, намереваясь поднять трубку. Но Роман Степанович не позволяет ей этого сделать. С криками: «Не дам! Не троньте!» и: «У вас имеется свой аппарат!» он накрывает телефон руками и прикрывает его грудью.

Лаптева возвращается на свое место.

– Веня, у тебя телефон работает?

Веточкин снимает трубку.

– Нет.

– А у тебя, Владимир Иванович?

Квашин подносит к уху трубку.

– Тоже нет.

– И у меня не работает,– посмеивается Лаптева. – А у Романа Степановича – работает! Вот как вы думаете, парни, может такое быть?

– Конечно, может,– флегматично сдвигает плечами Квашин.

– Да что это такое! – взвивается Пяткин. – Работаете у меня, понимаешь, телефон – не работает! Вам-то что до того? Вы лучше за собой следите! Вон Квашин, понимаешь, разгильдяй, никак банный метод внедрить не может! А что его там внедрять? Да поручили бы эту работу мне, я бы его – тьфу! – в два счета, понимаешь, все внедрил бы!

Людмила Ивановна дает Пяткину деликатный совет:

– Роман Степанович, вы лучше нос утрите.

– А вы не оскорбляйте! Вы лучше делом займитесь, делом! У вас блокнот есть? Вот и записывайте туда свои вопросы!

На какую-то секунду даже языкатая Лаптева теряет дар речи.

– Ага! Так у вас нет блокнота! – кричит Пяткин, торжествуя. – А у меня есть!

Он выхватывает из кармана блокнот в потрепанном красном переплете и начинает размахивать им над головой:

– Вот мой блокнот! Я знаю, куда иду! И я вижу перед собой перспективу! А вы разгильдяи! Вон Квашин, понимаешь, вчера на работу на целых три минуты опоздал!

И в этот самый момент в отдел входит Иван Иванович Добрынин.

Все, кроме Пяткина, разражаются гомерическим смехом.

Лаптева кудахчет, как курица. Владимир Иванович хрюкает – солидно, степенно, делая между своими хрюканьями равномерные интервалы. Веточкин хватается за живот и наваливается грудью на стол.

Пяткин прячет блокнот, хватает ручку и начинает с воодушевлением трудиться.

* * *

Как-то вечерком заглянул Юрос к деду Роману поиграть в нарды. Противники только начали игру, когда к ним подтянулся и Эд. Он окинул доску глубокомысленным взором и, после очередного хода дедушки Романа, задумчиво пробормотал, почесывая лоб:

– Напрасно… Был лучший вариант…

Баба Люда в это время сидела у печи и штопала носок.

– Вот скажи-ка мне, Веня, есть на свете справедливость? – обратилась она к Веточкину. – Тянешь, тянешь на себя эту лямку, как ломовая лошадь – а благодарности тебе никакой, ага. Курей кормить – баба Люда. Картошку полоть – баба люда. Стирать – тоже баба Люда. Пироги печь – опять баба Люда. Везде баба Люда! Кругом одна баба Люда! Все баба Люда, ага! И хоть бы кто-то спасибо мне сказал. А это мужичье – знай себе лежит на печи да в шашки играет, ага. А ты пашешь, пашешь, как проклятая. Уже чувствую, скоро руки-ноги отвалятся – а я все пашу, пашу. Навешали на меня, как на верблюда, и радуются, ага. Думают, что Баба Люда из мореного дуба сделана. А я не из мореного дуба сделанная. Баба Люда – создание тонкое, нежное…

Дедушка Роман, поглаживая сиську, небрежно обронил:

– Курица не птица – женщина не человек.

– Не, ты слышал такое, а, Веня? – обидчиво вскинулась баба Люда. – Вот мужичье, а! «Женщина не человек!» И это надо же до такого додуматься! Да вы же без женщин пропадете, как дети малые! Вы ж без женщин – все равно, как без рук, ага, даже пуговицу себе на ширинке пришить – и то не можете… Ведь женщина – это же нежный цветок, его лелеять надо, холить, ага. А вы…

– А я-то думал, что он игрок, – заметил Эд с дрожащей усмешкой. – А он, оказывается, дальше своего носа ничего не видит…

– Ты, тюфяк,– огрызнулся дедушка Роман. – Ты чего сюда пришел? Нечего тебе делать, понимаешь – так бери свои удочки и дуй на Неведомую плотву ловить. Там сейчас как раз вечерний жор начинается.

– Да… Не умеешь ты, дедушка Роман, играть в нарды – и уже никогда не научишься… – констатировал Эд.

Веня между тем чистил картофель. И вдруг поймал себя на мысли о том, что подобные разговоры он уже где-то слышал.

Вот Пяткин потрусил стаканчик и бросил на доску кости. Выпало две семерки! Отставив стаканчик, он радостно хлопнул в ладоши, потер руки и захохотал. Потом сделал свои ходы.

– Ходи, тюфяк! – воскликнул дедушка Роман, возбужденно блистая очами.

Он откинулся на спинку стула и, раскачиваясь на задних ножках, запел ликующим голосом:

В селе идет трансформация.
Нам гласность, как воздух, нужна.
Даешь селу демократию!
Она, она лишь нужна!

И тут Веточкин узнал его. Ба! Да это же Роман Степанович Пяткин собственной персоной!

* * *

– В чем дело? – с изумлением спросил Добрынин, застыв у порога.

– Ха-ха-ха-ха! Иван Иванович, держи меня! Сейчас умру! – сквозь смех и слезы, попросила Лаптева.

– Да что случилось?

– А ты не знаешь? Ты, что такое Роману Степановичу наговорил? Он до сих пор в себя прийти не может.

– Ничего я ему не говорил.

– Как это не говорил? – хохочет Лаптева. – Мы все слышали, как он только что тебя по телефону чихвостил.

– Не может быть. Вы что-то путаете.

– Ничего мы не путаем. Спроси у него сам.

– Роман Степанович,– с мягкой улыбкой вопрошает Иван Иванович. – Чего они от вас хотят?

Пяткин, сердито насупившись, скрипит пером.

– И знаешь, что самое интересное? – радостно щебечет Лаптева. – Нигде на всем заводе, кроме ставки фюрера, телефоны не работают. А у Романа Степановича работает. Ага. И он чистит тебя на все корки! Представляешь?

– А,– улыбается Добрынин. – Бывает. Особенно после крупного поражения. Наверное, сегодня опять продул?

Квашин утвердительным наклоном головы дает понять Ивану Ивановичу, что он правильно угадал.

– Ра-гиль-дяи! – рычит Пяткин.

Все еще сохраняя добродушную улыбку, Добрынин уточняет:

– На кого это вы так, Роман Степанович?

– На тебя!

– Не понял…

– Разгильдяй! – со зверскою рожей скрежещет Пяткин. – Ты когда, понимаешь, уже вывесишь демобязательства?

– А в чем дело?

– Бездельник! Мне нужно, чтобы обязательства висели на доске. Кто с кем соревнуется! Как соревнуется! А то привыкли, понимаешь, работать тяп-ляп! Пустили, понимаешь, работу на самотек!

– Да что такое? – не может понять Добрынин. – Какая муха вас сегодня укусила?

– При чем здесь муха? – Пяткин с размаха бьет ладонью по столу. – Я говорю, что вы пустили работу на самотек!

– Ну, знаете ли…

– Вы не умеете работать! – гремит трудяга, сердито сверкая глазами за толстыми линзами очков. – Да если бы я был, понимаешь, начальником матрацного цеха, у меня бы работа так и кипела! У меня демобязательства уже давным-давно висели бы на доске!

– И что бы это вам дало?

– Неважно! Важно то, что они висели бы на доске!

– Да что вы уперлись в эту доску, как баран в новые ворота,– не выдерживает взятого тона и всегда корректный Добрынин. – Вы лучше пройдитесь по цеху и посмотрите, в каких условиях люди работают.

– Еще чего!

– Так зачем вы тогда вообще сидите на этом стуле? Чтобы бумажки собирать?

Роман Степанович задиристо приподнимает свой чернильный нос:

– Да, чтобы бумажки собирать! Научились тут, понимаешь, болтать – а работать не умеют! Долго ли там, что ли, понимаешь, организовать, чтобы кто-нибудь на бланках обязательства накатал? А потом подошли к своим людям: «Вася, подпиши», «Миша, подпиши», как это повсюду делается. Те подмахнули – и порядок. Вывесили на доске – и всем хорошо. И у нас мероприятие выполнено, и вас никто не дергает!

Завершив эту тираду, Роман Степанович откидывается на спинку стула и, покачиваясь на задних ножках, удовлетворенно похлопывает себя ладошкой по животу.

– И кому нужны такие обязательства?

– Не знаю, не знаю! Не грамотный. Нам пришло указание сверху. С нас требуют. И мы жмем!

– А если вам придет указание сверху по воробьям стрелять? Что тогда?

– Значит, будем стрелять! – не секунды не колеблясь, отвечает Пяткин.

– Да вы что, Роман Степанович?

– А я говорю,– решительно стучит кулаком по столу Пяткин,– что если нам придет указание сверху стрелять по воробьям – значит, будем стрелять по воробьям, и баста! И нечего тут, понимаешь, демагогию разводить! Там сверху виднее!

– А если сверху прикажут прыгать вниз головой с третьего этажа?

– Будем прыгать!

– Однако… А если я откажусь прыгать с вами?

– Значит, ты несознательный элемент! Ты – против нашей народно-демократической власти!

– А вы, Роман Степанович,– уточняет Добрынин, озабоченно вглядываясь в его лицо. – Вы – за народно-демократическую власть?

– Ну, все, все, хватит,– деловито обрывает Пяткин. – Работать надо, работать. Тут дел, понимаешь, невпроворот, некогда в гору взглянуть, а они болтовней занимаются. Воробьи тут всякие и прочее такое. Против народно-демократической власти, за народно-демократическую власть… Вон у меня на столе бумага срочная лежит. У меня работы по горло.

Пяткин придвигает к себе «срочную» бумагу. Добрынин смотрит на него, как сумасшедшего. Лаптева, посмеиваясь, говорит:

– Иван Иванович, а ты, по какому методу сегодня работаешь?

– По методу Лимонова, а что?

– А Роман Степанович у нас по методу Александра Дюма трудится. Ага. Он у нас сейчас как раз «Три мушкетёра пишет». Каждый день по одной главе сочиняет. Роман Степанович, вы, когда нобелевскую премию в области литературы получите, купите нам хоть сто грамм конфет?

– Каких тебе? – спрашивает Квашин.

– «Мишка на севере – белка на юге».

– Черт знает что,– бормочет Пяткин, хмуря брови. – Понабирали, понимаешь, в отдел баб…

– Роман Степанович,– снова приступает Добрынин,– а я ведь к вам по делу пришел! Буянов сказал нам провентилировать вопрос о двух штатных единицах на уборщиц. На одной у нас числился Павел Корчагин, а на другой работала Степаненко Дуся Ивановна. И обе единицы сократили…

– А ты форму 3-Ге27-КБ, понимаешь, принес?

– При чем здесь эта форма? Я сейчас веду с вами речь совсем о другом.

– А при том! Мне, понимаешь, сводку готовить надо! Сводку! Я должен знать, кто, где и на сколько процентов, понимаешь, трансформировался! У меня, брат ты мой, уже все сроки горят! А ты, раз-гиль-дяй, задерживаешь! Вон Лизогуб принес мне форму 3-Ге27-Кб – и порядок!

– А вы, Роман Степанович? Вы уже составили эту форму?

– А как же!

– И на сколько же процентов вы трансформировались?

– На все сто!

– Приятная новость! – одобрительно усмехается Иван Иванович. – Ну, а раз так, то тогда давайте решать действительно нужный для цеха вопрос.

– Не знаю, не знаю! Ничего не знаю! Не грамотный! – открещивается Пяткин. – Мне от Буянова на этот счет никаких указаний не поступало! А форма 3-Ге27-Кб чтобы была! Все!

Роман Степанович достает из кармана носовой платок и трубно сморкается, ставя на разговоре точку.

* * *

– В чем дело? – с изумлением спросил Добрынин, застыв у порога.

– Ха-ха-ха-ха! Иван Иванович, держи меня! Сейчас умру! – сквозь смех и слезы, попросила Лаптева.

– Да что случилось?

– А ты не знаешь? Ты, что такое Роману Степановичу наговорил? Он до сих пор в себя прийти не может.

– Ничего я ему не говорил.

– Как это не говорил? – хохочет Лаптева. – Мы все слышали, как он только что тебя по телефону чихвостил.

– Не может быть. Вы что-то путаете.

– Ничего мы не путаем. Спроси у него сам.

– Роман Степанович,– с мягкой улыбкой вопрошает Иван Иванович. – Чего они от вас хотят?

Пяткин, сердито насупившись, скрипит пером.

– И знаешь, что самое интересное? – радостно щебечет Лаптева. – Нигде на всем заводе, кроме ставки фюрера, телефоны не работают. А у Романа Степановича работает. Ага. И он чистит тебя на все корки! Представляешь?

– А,– улыбается Добрынин. – Бывает. Особенно после крупного поражения. Наверное, сегодня опять продул?

Квашин утвердительным наклоном головы дает понять Ивану Ивановичу, что его догадка верна.

– Ра-гиль-дяи! – рычит Пяткин.

Все еще сохраняя добродушную улыбку, Добрынин уточняет:

– На кого это вы так, Роман Степанович?

– На тебя!

– Не понял…

– Разгильдяй! – со зверскою рожей скрежещет Пяткин. – Ты когда, понимаешь, уже вывесишь демобязательства?

– А в чем дело?

– Бездельник! Мне нужно, чтобы обязательства висели на доске. Кто с кем соревнуется! Как соревнуется! А то привыкли, понимаешь, работать тяп-ляп! Пустили, понимаешь, работу на самотек!

– Да что такое? – не может понять Добрынин. – Какая муха вас сегодня укусила?

– При чем здесь муха? – Пяткин с размаха бьет ладонью по столу. – Я говорю, что вы пустили работу на самотек!

– Ну, знаете ли…

– Вы не умеете работать! – гремит трудяга, сердито сверкая глазами за толстыми линзами очков. – Да если бы я был, понимаешь, начальником матрацного цеха, у меня бы работа так и кипела! У меня демобязательства уже давным-давно висели бы на доске!

– И что бы это вам дало?

– Неважно! Важно то, что они висели бы на доске!

– Да что вы уперлись в эту доску, как баран в новые ворота,– не выдерживает взятого тона и всегда корректный Добрынин. – Вы лучше пройдитесь по цеху и посмотрите, в каких условиях люди работают.

– Еще чего!

– Так зачем вы тогда вообще сидите на этом стуле? Чтобы бумажки собирать?

Роман Степанович задиристо приподнимает свой чернильный нос:

– Да, чтобы бумажки собирать! Научились тут, понимаешь, болтать – а работать не умеют! Долго ли там, что ли, понимаешь, организовать, чтобы кто-нибудь на бланках обязательства накатал? А потом подошли к своим людям: «Вася, подпиши», «Миша, подпиши», как это повсюду делается. Те подмахнули – и порядок. Вывесили на доске – и всем хорошо. И у нас мероприятие выполнено, и вас никто не дергает!

Завершив эту тираду, Роман Степанович откидывается на спинку стула и, покачиваясь на задних ножках, удовлетворенно похлопывает себя ладошкой по животу.

– И кому нужны такие обязательства?

– Не знаю, не знаю! Не грамотный. Нам пришло указание сверху. С нас требуют. И мы жмем!

– А если вам придет указание сверху по воробьям стрелять? Что тогда?

– Значит, будем стрелять! – не секунды не колеблясь, отвечает Пяткин.

– Да вы что, Роман Степанович?

– А я говорю,– решительно стучит кулаком по столу Пяткин,– что если нам придет указание сверху стрелять по воробьям – значит, будем стрелять по воробьям, и баста! И нечего тут, понимаешь, демагогию разводить! Там сверху виднее!

– А если сверху прикажут прыгать вниз головой с третьего этажа?

– Будем прыгать!

– Однако… А если я откажусь прыгать с вами?

– Значит, ты несознательный элемент! Ты – против нашей народно-демократической власти!

– А вы, Роман Степанович,– уточняет Добрынин, озабоченно вглядываясь в его лицо. – Вы – за народно-демократическую власть?

– Ну, все, все, хватит,– деловито обрывает Пяткин. – Работать надо, работать. Тут дел, понимаешь, невпроворот, некогда в гору взглянуть, а они болтовней занимаются. Воробьи тут всякие и прочее такое. Против народно-демократической власти, за народно-демократическую власть… Вон у меня на столе бумага срочная лежит. У меня работы по горло.

Пяткин придвигает к себе «срочную» бумагу. Добрынин смотрит на него, как сумасшедшего. Лаптева, посмеиваясь, говорит:

– Иван Иванович, а ты, по какому методу сегодня работаешь?

– По методу Лимонова, а что?

– А Роман Степанович у нас по методу Александра Дюма трудится. Ага. Он у нас сейчас как раз «Три мушкетёра пишет». Каждый день по одной главе сочиняет. Роман Степанович, вы, когда нобелевскую премию в области литературы получите, купите нам хоть сто грамм конфет?

– Каких тебе? – спрашивает Квашин.

– «Мишка на севере – белка на юге».

– Черт знает что,– бормочет Пяткин, хмуря брови. – Понабирали, понимаешь, в отдел баб…

– Роман Степанович,– снова приступает Добрынин,– а я ведь к вам по делу пришел! Буянов сказал нам провентилировать вопрос о двух штатных единицах на уборщиц. На одной у нас числился Павел Корчагин, а на другой работала Степаненко Дуся Ивановна. И обе единицы сократили…

– А ты форму 3-Ге27-КБ, понимаешь, принес?

– При чем здесь эта форма? Я сейчас веду с вами речь совсем о другом.

– А при том! Мне, понимаешь, сводку готовить надо! Сводку! Я должен знать, кто, где и на сколько процентов, понимаешь, трансформировался! У меня, брат ты мой, уже все сроки горят! А ты, раз-гиль-дяй, задерживаешь! Вон Лизогуб принес мне форму 3-Ге27-Кб – и порядок!

– А вы, Роман Степанович? Вы уже составили эту форму?

– А как же!

– И на сколько же процентов вы трансформировались?

– На все сто!

– Приятная новость! – одобрительно усмехается Иван Иванович. – Ну, а раз так, то тогда давайте решать действительно нужный для цеха вопрос.

– Не знаю, не знаю! Ничего не знаю! Не грамотный! – открещивается Пяткин. – Мне от Буянова на этот счет никаких указаний не поступало! А форма 3-Ге27-Кб чтобы была! Все!

Роман Степанович достает из кармана носовой платок и трубно сморкается, ставя на разговоре точку.

* * *

Узнав Пяткина в его новом облике, Веня тут же вспомнил и все остальное.

Он вспомнил кабинет Буянова, и то, как он резко шагнул к трансформатору и, без идиотских проволочек, передвинул рукоять загадочного механизма до самого упора. Воздух в его кабинете позеленел, и Вениамину почудилось, что он видит колеблющийся силуэт своего начальника во фраке, в белых перчатках и с цилиндром на голове. Была ли в его руке трость? Скорее да, чем нет, однако полной уверенности в этом у него сейчас уже не было, ибо сознание его в то мгновение покидало его.

Когда оно вновь вернулось к нему, его окутывал белесый туман – столь плотный, что, казалось, его можно было потрогать рукой. Он лежал на чем-то мягком, и в первый миг ему подумалось даже, что он лежит дома в своей постели. Но уже в следующее мгновение он понял, что это было не так.

Он встал на ноги.

Сомнений не оставалось – он находился в какой-то иной реальности. Но что стало с его миром?

Вениамин расставил руки и, как канатоходец на канате, сделал несколько весьма осторожных шагов – один, второй, третий… и неожиданно стукнулся лбом обо что-то твердое. Веня отступил назад и потер ушибленное место. И тут – о, чудеса! – из его лба вдруг брызнул свет, словно от фары мотоцикла. Луч выхватил из белой субстанции растущее перед ним дерево – в него-то он и треснулся черепком. Веточкин повел головой, освещая пространство и понял, что находится в лесу. Между деревьями вилась тропинка, и он двинулся по ней.

И вот теперь он в Буяновке!

Сколько времени он прожил под одной крышей со своими коллегами? Дней десять, или больше? И до сих пор не сумел их распознать! Как же это он сразу же не раскусил, что дедушка Роман – это Роман Степанович Пяткин! А Эд – никто иной, как великолепный шахматный стратег Эдуард Михайлович Ливандовский из Бюро Передовых Модификаций и Трансформаций. Людмила Ивановна Лаптева (это ведь слепому надо было быть, чтоб не увидеть!) таинственным образом трансформировалась в Бабу Люду. Ну, а бухгалтер заводоуправления Юрий Осипович Золотарёв, в результате передовых буяновских инноваций, преобразился в Юроса.

Но претерпели ли подобные метаморфозы и другие заводчане? Не они ли и населяют ныне Буяновку? По всей видимости – так: в Буяновке обосновалась элита завода, ее ударный отряд – то есть, работники заводоуправления. Они-то и поселились в этих хатах дружными трудовыми коллективами! Во всяком случае, многие из них вызывали у Веточкина смутные ассоциации с неутомимыми тружениками Белого дома.

Но что произошло с другими подразделениями завода? С участком пошива матрасов, например? С цехом по производству губных гармошек? С экспериментальным хозяйством по разведению страусов и кенгуру?

Трансформировались ли и они в нечто авангардное, передовое?

А, может быть, изменился и весь город? Да что там город! Вся планета Земля!

Баба Люда (а иначе она и не была бы бабой Людой) времени даром не теряла. Она успела передать Веточкину множество разнообразных слухов, витавших в Буяновке – и о поселке Добрынино, и о Лизогубовке, и о деревне Новая Австралия и о черной башне Протея с его могучим волшебником Квашиным.

Но насколько можно доверять ее болтовне – вот в чем вопрос?

Единственным осязаемым фактором в ее сорочьих новостях был указатель на Добрынино. Как-то Вениамин ходил с Эдом на рыбалку, и тот показал ему, в какой стороне он находится.

А что, если… В голове Веточкина начал вырисовываться план.

Но оставим пока Веню и перенесемся, на крыльях нашей фантазии, в иные края.

* * *

Жил да был в некотором царстве, в некотором государстве Иван Иванович Добрынин. И решил он как-то зайти в заводоуправление своего родного завода, чтобы утрясти там, наконец, вопрос о тете Дусе. И что же? Подошел он к Белому Дому – а Белого дома-то и нет. А на его месте блестит на солнышке обширный водоем, и у его пирса стоят на приколе строящиеся суда.

Застыл Добрынин на пирсе, как кнехт – хоть конец на него набрасывай. Что бы это могло значить? Лишь только одно: он сошел с ума. Во всяком случае, другого здравого объяснения этому явлению он не находил.

Постоял, постоял Иван Иванович у водоема – да и двинулся к Лизогубу на участок губных гармошек.

Зачем он шел к нему? Чтобы рассказать об исчезнувшем заводоуправлении и посмотреть на его реакцию? Узнать у него какие-то свежие новости?

Идея оформилась, когда он прошел уже с полпути.

Под любым предлогом следовало вытащить Лизогуба из его кабинета и привести к Белому Дому! И тогда (почему-то Иван Иванович на это твердо надеялся) тогда Белый Дом снова окажется на своем месте. Если же его там все-таки не будет – значит, и Лизогуб тоже поехал крышей. А это уже радовало. Ведь знать, что кроме тебя свихнулся и твой коллега – это хотя и не слишком большое, но все-таки утешение.

Улыбаясь своим мыслям, Иван Иванович поднял голову. И… О, Боже! Участка губных гармошек тоже не было! А на его территории блестел котлован, заполненный водой и в нем, как белый лебедь, горделиво стоял на якоре парусный фрегат «Товарищ».

Теперь сомнений уже не оставалось никаких: он точно «поехал крышей». И прав, прав был Рябоконь, требуя от него надбавку к зарплате за то, что он работает «с больными на всю голову!»

Но сумасшедшие – они ведь потому и сумасшедшие, что в их головах роятся самые причудливые идеи, не так ли? И одна из них и посетила голову Ивана Ивановича. Он, хотя и вполне осознавал всю ее абсурдность, а все-таки решил пойти в свой цех и убедиться в том, что он никуда не исчез, и что на его месте не появилось, допустим, озеро Байкал или Черное море.

Итак, Иван Иванович уже дошел до памятника Иванессе Ковбасюк в заводском скверике, когда его накрыла густая тень. Иван Иванович поднял голову и увидел, что над ним парит странная птица. Крылья у нее были, как у сверхзвукового истребителя, а туловище человеческое. В руке это дивное существо несло портфель. Кружа над ним, птица открыла портфель, вынула из него какой-то предмет и сбросила его на землю. Вещь упала в трех шагах от Ивана Ивановича, и он поднял ее.

В его руках оказался какой-то свиток, перевязанный оранжевой ленточкой. Что это? Возможно, древний манускрипт? Или послание внеземных цивилизаций?

Иван Иванович развернул послание неведомых братьев по разуму.

Это был плакат. На толстом глянцевом листе бумаги был изображен человек в спецовке и в красной каске, с лицом волевым и уверенным в своей правоте. Глаза его горели энтузиазмом, смешанным с какой-то идиотской радостью. Рукава куртки были закатаны по локти; крепкими, мускулистыми руками рабочий прижимал к груди молот. Внизу крупными печатными буквами было написано: «Работайте по методу Басова – без травм и аварий!»

И тут уже Иван Иванович окончательно уверился: он сошел с ума.

10

Болтовня Лаптевой навевает тоску. Пыльные стены с лозунгами и диаграммами вызывают апатию. Тот же эффект производят «гробы» – так на служебном сленге именуются стеллажи, набитые пухлыми папками всевозможных бумаг. Лень и апатия сочатся со всех углов.

Время словно остановилось.

Волшебник Квашин сидит за своим столом, вперив потухший взгляд в ограниченное стеной пространство. Его рыхлое лицо, его мясистый нос – вся его ленивая, сонная и апатичная фигура источает неисчерпаемые флюиды меланхолии.

Владимир Иванович то и дело болезненно хмурится, осторожно ощупывая правое плечо и щуря глаза с таким видом, как будто ему не мил уже и солнечный свет, и он ждет, не дождется, когда же, наконец, окончится эта гнусная комедия под названием человеческая жизнь!

Пяткин занят работой. Весьма срочной и весьма ответственной работой. Очень важной и жизненно необходимой для всего завода! А, может быть, даже и для целого государства!

Несколько месяцев назад Людмила Ивановна, шутки ради, взяла, в отсутствие маститого прозаика, несколько увесистых папок с его стола и задвинула их в «гроб». К ее удивлению, Пяткин так и не обнаружил пропажу. С тех пор Людмила Ивановна регулярно пополняет «гробы» бессмертными творениями классика, а тот, не замечая этого, продолжает плодить свои бестселлеры.

Уборщица матрацного цеха, Варвара Петровна, несмотря на сложную международную обстановку, так и не навела порядка в бытовках и туалете, в то время как главный кутюрье, Валерий Павлович Рябоконь, все-таки проявил высокую сознательность и нарисовал Роману Степановичу диаграмму роста матрасов, лифчиков и кенгуру.

Коллектив участка губных гармошек, возглавляемый паном-товарищем Лизогубом, занят проведением стихийного митинга, на котором рабочие смело критикуют начальство за всевозможные упущения и недостатки, в точном соответствии с последними резолюциями Партии и правительства, а также берут на себя повышенные обязательства: перевыполнить план выпуска губных гармошек в пятнадцать раз!

Буянов, как представитель «Белого Дома», является на митинг с небольшим опозданием и, с места в карьер, вступает в острейшую полемику с наиболее буйными и психически неуравновешенными ораторами. Получается здорово: демократия на участке губных гармошек прямо так и бурлит!

Вал стихийных митингов катится по опаленной гражданскими войнами и революциями стране, круша все старое, отжившее, наносное. Вся страна, по указанию великого товарища Чена, дружно развернулась на 180 градусов и уверенной поступью движется вперед, к светлому будущему. Кто не сумел в очередной раз прозреть, трансформироваться и шагать в ногу со временем, выбрасывается за борт истории, как никому не нужный хлам.

Михаил Григорьевич – в самом эпицентре происходящих в стране трансформаций. Через него движется бумажный вал всевозможных отчетов, графиков, встречных планов в вышестоящие инстанции. Оттуда – еще выше. Все выше и выше. И так – до «гробов» самого наивысшего уровня!

Сверху нисходит встречный поток инструкций, решений, постановлений – манна небесная для чиновников всех мастей.

* * *

Но что же Вениамин Веточкин? Где он?

Телом своим он пребывает в группе Центр, но дух его витает в иных сферах.

Отважный молодой человек взял на себя неимоверно трудную и очень высокую миссию: вернуть планете Земля ее прежний, добуяновский облик. А для этого он был должен найти таинственный аппарат Буянова и вернуть его рукоять на нулевую отметку. Тогда, как полагал Веточкин, чары рассеются, и мир вернется к своим истокам.

Но где искать этот аппарат?

В Буяновке?

Вместе с Эдом-Ливандовским он обшарил ее, как свой карман. Он заглядывал своим третьим глазам в самые потаенные уголки – но волшебного механизма нигде так и не обнаружил.

И тогда Вениамин решил отправиться в Добрынино.

Храбрый юноша пробирался через болота, горы и леса; он шел сквозь туман, град, дожди и метели; над его головой грохотал гром, и в белой вязкой субстанции загорались черные молнии; Веня множество раз рисковал своей жизнью, он встречался на своем пути с различными диковинными существами – и все-таки дошел до Добрынино! Но – и тут осечка!

Родной завод преобразился до неузнаваемости. Из всех цехов остался лишь только цех по пошиву матрасов – все остальное либо трансформировалось, либо исчезло вообще невесть куда.

«Что делать?» – вот извечный вопрос! Необходимо было с кем-то обсудить сложившуюся ситуацию. Ведь даже сам Буянов, когда этого требовали интересы дела – и тот не считал для себя зазорным советоваться с людьми!

И направил Веня Веточкин свои стопы в уцелевший от Буяновских трансформаций цех. И вошел он в кабинет Ивана Ивановича Добрынина. А тот как раз сидел за столом, положив локти на столешницу, и в глубокой задумчивости покусывал большой палец. За его спиной, на пыльной стенке, висел плакат, на котором красовался мускулистый рабочий с молотом в руках, и под ним стояла надпись: «Работайте по методу Басова – без травм и аварий».

Увидев в своем кабинете молодого человека с третьим глазом на лбу, Иван Иванович перекрестился, вскочил со стула и побежал в санчасть.

После этого пассажа, Вениамин повязал на лоб бандану. И, уже с банданой на лбу, дабы понапрасну не волновать народ, начал собирать различную информацию. Таким-то образом, он узнал о загадочной птице с коричневым портфелем в руке, о некоем мистере икс во фраке и с толстым мохнатым хвостом, о каких-то таинственных женщинах, превращенных якобы в кенгуру, и много другой всячины. Но каким образом все это можно было связать и использовать в деле? Ответа Веточкин не находил. И снова были поиски, напряженные поиски аппарата Буянова – но… и они ни к чему не привели.

И направил Вениамин Веточкин свои стопы в Лизогубово, а затем – и в Чудаковку. Однако если бы мы взялись описывать все приключения нашего героя во время этих его удивительных путешествий, нам пришлось бы написать целый роман. А посему заметим только, что и там он тоже вытянул пустышку.

Тем не менее, круг сужался, и шансы найти мутирующий аппарат Буянова неуклонно возрастали. Оставалась еще черная башня, в которой обитал могучий колдун Квашин. И Веня, анализируя ситуацию и так, и эдак, все больше утверждался в мысли, что аппарат где-то там!

И снова наш герой шагал дремучими лесами и дикими степями по преобразованной земле, освещая свой путь третьим глазом. И вот он вышел на лесную полянку, и увидел на ней прекрасную лань. И она смотрела на него такими чистыми и кроткими глазами… и было в них столько нежности, столько небесной любви! И отважный юноша подошел к ней и обнял ее за шею. И Лань тихонько вздохнула и сказала тонким мелодичным голоском:

– Венечка, ты?

– Я, милая, – сказал Веня. – А это ты, Лена?

– Да, я – проворковала Лена Киселева.

– Ах, – раздался за спиной Вени тихий грудной глас. – И почему Буянов не превратил в лань и меня?

Веточкин повернул голову. Из-за деревьев на него с любопытством смотрели кенгуру.

– Зоя, ты, что ли? – спросил Вениамин.

– Я, Венечка, я,– ответило одно из животных, ибо это была действительно Зоя Скворцова. – Ну, вот скажи нам, Венечка, почему твой босс трансформировал все машбюро в Кенгуру, а только одну Леночку – в лань?

– А я знаю? – сказал Веня, пожимая плечами.

– А куда ты идешь, Венечка? – спросила Зоя Скворцова.

И Вениамин поведал женщинам, что он идет к Черной Башне, в которой обитает могучий чародей Квашин. И что, возможно, где-то там находится таинственный аппарат Буянова, с помощью которого он надеется вернуть мир в его прежнее, добуяновское, состояние.

Стоит ли говорить о том, что Лена Киселёва выразила горячее желание разделить с Вениамином Веточкиным все трудности его пути? И что далее они шагали уже вдвоем, смело преодолевая все преграды и опасности? 

* * *

До окончания рабочего дня остается пять минут. Людмила Ивановна достает круглое зеркальце и начинает пудрить свой носик. Гудок, возвещающий об окончании трудового дня, застает ее уже на проходной завода, причем она обходит Квашина почти на целый корпус! Веня Веточкин также входит в тройку лидеров, преследуя эту парочку по пятам.

Вместе с гудком в группу «Центр» заходит Юрий Осипович и с улыбкой предлагает маститому автору:

– Ну что, тренировочная груша? Преподать тебе урок?

От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *