Чт. Мар 28th, 2024

3

Поначалу машина катила довольно резво по широкому и гладкому асфальту, но потом дорога стала сужаться, пошли лесопосадки, и деревья на обочинах стали сгущаться все угрюмее и мрачней. Асфальт остался позади, и теперь перед ним лежала разбитая грунтовка.

С каждым километром ехать становилось все трудней. Странным казалось то, что на всем пути ему не попалось ни одной встречной машины, и никто его не обогнал.

Да еще и погода стала портиться. Солнце скрылось за тучами, и прямо на глазах сгустилась темнота. В небе раскатисто громыхнуло, и зачастил мелкий дождичек. Внезапно чёрные мохнатые тучи разрезала ослепительная молния и, словно из распоротого чрева, хлынул дождь. Он с яростной силой забарабанил по крыше машины.

Андрей включил фары и перевел дворники в авральный режим, но всё равно видимость была отвратной. Дорога впереди едва угадывалась, к тому же колея начинала превращаться в какое-то жидкое месиво грязи. Следовало как можно скорее вырваться из полосы дождя, и он вел автомобиль, ежесекундно рискуя влететь в какую-нибудь колдобину или же врезаться в пень.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и машина, словно некий летучий Голландец, вошла в зону изумрудного свечения. Когда Карманов вынырнул из этого странного марева, в просветы туч блеснуло солнышко. Машина оказалась в сосновом подлеске, и он поехал по едва приметной колее, проложенной в невысокой траве. Вскоре деревца сменились кустарником, все чаще начали попадаться поросшие мхом валуны и обломки гранитных глыб. Впереди виднелась гора, похожая на хлебный каравай, и перед ней извивалась какая-то речушка. Казалось, до горы было рукой подать, однако же прежде чем он подъехал к ней, прошло около двух часов. Всё это время Карманов озабоченно поглядывал на стрелку контроля топлива. Медленно, но неотвратимо она приближалась к нулевой отметке. Наконец, мотор чхнул и заглох. Андрей вышел из машины.

Он стоял на отлогом берегу, поросшем травой и усеянном осколками горных пород. Вода в реке была кристально чистой – на дне был виден каждый камешек. Уходя в глубину, вода приобретала все более выраженный синеватый оттенок. На другой стороне, у подошвы горы лежала кремнистая отмель, и на ней стояли палатки. Между ними горел костерок, и вокруг него сидели люди. Какой-то мужчина столкнул лодку в воду, запрыгнул в неё и, орудуя шестом, стал переправляться через реку – к тому месту, где стоял каменный столп.

Карманов приблизился к столпу. По всей видимости, это был какой-то истукан. Андрей стал дожидаться лодочника.

Речка была не очень широкой, шлюпка двигалась ходко, и минут через пять она уже причалила к берегу.

Стоящий на её корме человек был долговязым жилистым стариком. Кожа на его руках и лице потемнела, как древний пергамент, но глаза смотрели востро. Косматые пряди свалявшейся седой бороды были растрепаны, и волосы торчали над его головой косматым веером. Нос у деда был хищно изогнут, а лоб изборожден морщинами. Одежда – как у обычного пастуха, привыкшего проводить время в поле: обтрепанный серый плащ с откинутым капюшоном; за поясом заткнут кнут.

– Дедуля! – окликнул его Андрей. – А что это за гора?

Лодочник поднял на него колючий взгляд и ответил каким-то лающим голосом:

– Мэраздан.

От этого голоса и холодного мертвящего взгляда старика Андрею стало как-то не по себе.

– А бензином тут, где можно разжиться, батя? – спросил он.

– Какой бензин? – проворчал лодочник. – Нету бензина.

Карманов переступил с ноги на ногу.

– Батя, а что это за люди на том берегу?

– Всякие люди…

– А что они там делают?

– Ждут.

– Чего ждут?

Старик не ответил. Похоже, он не был расположен вести разговоры.

– Так чего же они там ждут, дедуля?

– А тебе что? Чего надо, то и ждут, – отрезал старикан.

Карманов попробовал зайти с другого бока:

– А как вас зовут, дедуля?

– Харон.

– К-хе, к-хе… А не могли бы Вы, дядьку Хароне, переправить меня на ту сторону?

– Деньги давай.

– А сколько?

– Один обол.

– Какой обол?

Старик снова не ответил.

Андрей порылся в кошельке, прикрепленном к поясу джинсов, выудил оттуда одну гривну монетой и протянул её старику:

– Вот! Пойдет?

Лодочник смерил Карманова таким взглядом, как будто хотел сшить ему костюм для похорон. Он взял монету, и она тут же канула в одной из складок его плаща. Андрей запрыгнул в лодку.

4

– …И нет там ни горя, ни печали, – произнес Владимир Бессонов. – Все люди живут дружно, в любви и согласии. Ни злобы, ни козней нашего мира там нет.

– Ну, а если у меня, допустим, радикулит? – скептическим тоном заметил Альберт Аркадьевич Порожняк. – Что тогда? Прикажешь в бубны бить и плясать от радости?

На самом деле у Альберта Аркадьевича был вовсе не радикулит, а геморрой, но он не афишировал этого. Да и вообще Альберт Аркадьевич был человеком с двойным дном. Вид он имел весьма скользкий и неприятный. Лицо – какое-то бабье, рыхлое, с обширной коричневой плешью и недельной колючей щетиною на щеках. Глаза наглые и водянистые, лживые, как бы прикрытые изнутри темными шторами. Время от времени Альберт Аркадьевич хмуро опускал веки, словно солнечный свет ему досаждал и воровато отводил глаза в сторону. Губы его были выпячены как-то по-особенному мерзко. Росточком невелик, с порядочным уже, впрочем, животиком и кривыми короткими ногами. В целом же, несмотря даже на весьма опрятный костюм, он производил впечатление человека, растрепанного и как бы облизанного с перепоя дворовыми собаками.

– Там, за горою, – ответил ему Бессонов, – нет ни болезней, ни старости. Там – все новое, иное; там вечная, счастливая жизнь.

Пряча от собеседника глаза, Порожняк плутовато заметил:

– И на работу, поди, ходить не надо будет! Знай себе, лежи на печи, да поплевывай в потолок!

Бессонов поворошил палкой угли догорающего костерка. Белые язычки пламени о́жили, заплясали свой лучистый танец.

– А разве счастье заключается в том, чтобы ничего не делать?

Кроме этих двух собеседников у костра сидели еще трое: два брата Рубиновых и Дмитрий Иванов. Рубиновы были близнецами: подтянутые, ловкие молодые люди с кудрявыми золотистыми волосами. Иванов – человек бывалый, лет под сорок. Четвертое лицо в этой группе, Леонид Данилович Тележкин, сидело особняком, поодаль от остальных. Физиономия у него была холеная, ухоженная, с отвислыми щеками. Маленькие колючие глазки насторожено поблескивали за очками в золотой оправе. Впечатление он производил двоякое. С одной стороны, Тележкин жадно прислушивался ко всему, о чем говорилось у костерка, а с другой – давал поня́ть всем своим видом, что он птица совсем иного, высокого полета.

– Ну, хорошо, – сказал один из братьев Рубиновых, – а что там надо будет делать?

– А что поручат – то и будешь делать, – сказал Бессонов. – Потому как без дела, без службы царю и отечеству в тех краях никто не живёт. И там заведено так: чем больше ты послужишь на благо царю и отчизне – тем больший тебе и почет. Не как у нас: чем больше украл, тем выше и вознесся.

При этих словах Тележкин нервно заерзал, словно ему в штаны попал горячий уголек, а Порожняк нахохлился.

– Ну, а если мне та служба придется не по душе? – стал выпытывать другой близнец. – Я, допустим, желаю на балалайке играть, а меня поставят коз пасти?

– Неинтересных дел там нету, – разъяснял Бессонов. – Там все дела только нужные, творческие, приносящие человеку одну лишь радость…

– К-хе! К-хе! – Тележкин прокашлялся в кулак и заговорил веско, значительно. – Вот слушаю я вас тут и диву даюсь… – Вроде бы, уже и взрослые мужики, а рассуждаете, как дети малые… Где лучше? Где хуже? Там, за горою, или же тут? Ну, кто может ответить на этот вопрос? Никто… Даже и сам господь Бог. Ведь всё же в этих мирах относительно. И в обеих мирах можно неплохо устроиться, если у тебя есть голова на плечах, а не пустая тыква. Вот давайте представим себе на минутку, что там, за горою, появился человек незначительный, какая-нибудь мелкая сошка. Доверят ли ему какой-нибудь ответственный пост? Не думаю… А теперь, – Тележкин воздел палец, словно учитель в школе, и на линзах его очков блеснули красные отблески огня, – теперь вообразите себе, что там, за горою, объявился человек, за плечами которого – богатейшей опыт работы на руководящих должностях. И, как вы полагаете, найдется там для Фигуры такого уровня должность, достойная всяческого почёта и уважения?

– А это уже будет зависеть от того, как он исполнял свою должность здесь, на этой земле, – сказал Бессонов. – Работал ли он бескорыстно и заботился ли о людях? Или же мошенничал да подличал, помышляя лишь о своей мошне? И если тот руководитель был человеком честным – то ему и Там найдется дело по плечу. А коли он был жуликом да проходимцем – так самое большее, что ему могут доверить – это чистить отхожие места.

Слова эти пришлись Тележкину явно не по вкусу. Он закусил губу и обменялся с Порожняком скользким вороватым взглядом.

5

Полковник Звонарев похлопал по пухлой синей папке:

– Итак, пастор Алекс, в миру – Порожняк Альберт Аркадьевич, 1968 года рождения. Выходец из Днепропетровска. В школьные годы горячо любил свою многострадальную родину – страну Советов. А также родную коммунистическую партию! Причем, любил так сильно, что еще в школе выдвинулся в комсорги. Любимая книга комсомольца Али… – Звонарев нацелил палец на Шевчука: – Какая?

– «Три мушкетера», – брякнул Игорь Шевчук.

– Н-да… – разочарованно вымолвило начальство. – Я вижу, ты в материалы дела даже и не заглядывал… А ты что скажешь, Марина?

– Как закалялась сталь! – сказала Марина. 

Звонарев вышел из-за стола и прошелся по кабинету, разминая затекшие ноги.

– Шаблонно мыслите, ребятки… – наконец произнёс он. – Ну, а кроме Николая Островского? Какие будут еще версии?

Оперативники подавлено молчали.

– Ладно, даю подсказку! – расщедрилось начальство. – У этого писателя… И, между прочим, довольно-таки маститого писателя… с мировым именем! была густая курчавая борода…

– Лев Толстой? – неуверенным голосом предположил версию Игорь Шевчук.

Звонарев посмотрел на него с сожалением.

– А кто ж тогда?

– Карл Маркс! – шеф потряс пальцем в воздухе. – Неужели никогда не слыхал такого имени?! Так что самой главной, самой любимой книгой комсомольца Али Порожняка, был «Капитал!»

Казалось, Звонарев просто балагурит, валяет Ваньку. А между тем он тонко вел свою игру, направляя разговор в нужное ему русло и заряжая молодых оперативников своей энергией.

Шеф возвратился к столу, чуть подался телом вперед и приложил ладонь к сердцу:

– Он, знаете ли, как-то душой прикипел к великому учению Карла Маркса и Фридриха Энгельса. В тихие часы досуга, когда другие мальчишки гоняли футбольный мяч на каком-нибудь пустыре, комсомолец Аля Порожняк любил предаваться думам о прибавочной стоимости продукта, эксплуатации трудящихся масс империалистами капиталистических стран, а также об авангардной роли рабочего класса… Как явствует из его школьных сочинений, ему ужасно хотелось быть похожим на Павла Корчагина и Александра Матросова. И, если бы ему только довелось – он, не колеблясь, отдал всю свою кровь, до самой последней капли, за дело великого Ильича!

– Но такого случая ему так и не подвернулось, не так ли? – ехидно заметил Шевчук.

Начальство развело руками:

– Увы!

– А жаль, – вздохнула Марина.

– Так вот, – продолжал Звонарев, – к концу восьмидесятых годов этот пламенный патриот уже занимает пост завотдела агитации и пропаганды Днепропетровского обкома партии. Что дает ему возможность еще крепче, еще беззаветней любить свою многострадальную родину и родную коммунистическую партию.

– А также постукивать, куда следует, на своих морально неустойчивых товарищей по этой самой партии, не так ли? – заметил Игорь Шевчук.

– Ну, это уж как водится… – кивнул Звонарев. – Это – тоже крайне важный аспект его деятельности. По этой причине молодому коммунисту Порожняку приходилось даже, жертвуя своим драгоценным здоровьем, принимать участие во всевозможных попойках, с тем, чтобы вызывать подвыпивших соратников на откровенные разговоры и фиксировать их крамольные речи на пленку с помощью специальных подслушивающих устройств. А кроме того, ведь надо же было еще вести и активную антирелигиозную пропаганду, и выступать на всевозможных собраниях, конференциях, слетах. А это, согласитесь, ребятки, не где-то там на заводе за токарным станком стоять!

На лицах его подчиненных заиграли улыбки! Это был добрый знак.

Полковник Звонарев всегда считал, что хмурый оперативник – это плохой оперативник. Настоящий сыщик не должен сеять вокруг себя уныние и пессимизм. Уже сам характер его работы предполагал в нём такие черты́, как артистизм, обаяние и умение расположить к себе человека. На угрюмом пессимизме в их деле далеко не уйдешь.

– Так вот, – продолжал Звонарев, – к двадцати двум годам своей жизни Альберт Аркадьевич Порожняк уже оперившийся правоверный марксист. Капитал – его Библия. Ленин – господь Бог. Коммунистическая партия – единая и непогрешимая церковь, со своими святыми писаниями, святыми угодниками, и своей сложной иера́рхией. Должность Порожняка, в сочетании с постукиванием «куда следует», являлась великолепным трамплином для того, чтобы запрыгнуть и еще выше, на ступеньку партийного бонзы. И уже там, на самых высоких постах, еще крепче, и еще беззаветней любить родную советскую власть и свою социалистическую родину. А в будущем – чем черт не шутит! – даже и стать одним из кремлевских небожителей! Но тут, на его беду, как гром с ясного неба, грянула перестройка…

Несмотря на то, что полковнику Звонареву перевалило уже за четвертый десяток, выглядел он на диво моложаво: строен и подвижен, как мальчик. Глаза смотрят по-юношески остро, проницательно. И лишь блёстки седины в волнистых смоляных волосах свидетельствуют о прожи́тых годах.

– …Порожняк реагирует мгновенно! Как только ему становится ясно, что компартии скоро настанет каюк, он тут же «прозревает». Пелена вдруг падает с его глаз; он отрекается от Ленина и Маркса, рвет свой партийный билет и начинает обличать во всех смертных грехах «антинародный тоталитарный режим». Затем вступает в Демсоюз и там сближается с неким Тележкиным – прохиндеем самой высшей пробы. Но потом Демсоюз разваливается, и Порожняк начинает издавать бульварную газетенку «Сталкер», вещающую о всяческих чудесах: летающих тарелках, Армагеддоне и прочей галиматье. Потом он открывает магический салон, пробуя себя в роли экстрасенса. Наконец, духовные искания Али Порожняка приводят его в лоно баптистской церкви. Здесь он предпринимает попытку приблизиться к церковной кормушке, но его оттирают, и тогда взоры Порожняка устремляются к православию.

– И он крестится? – подсказала Марина.

– Так точно! И, причем, уже во второй раз.

– Не понял… – сказал Игорь Шевчук. – А во второй-то раз – зачем?

– Ну, видишь ли, – пояснил Звонарев, – в младенческом возрасте родители Али уже окрестили его втайне от властей. Но тогда, как вспоминает Порожняк в одной из своих статей в Сталкере, его просто «побрызгали водой», как в бане. Этого ему показалось недостаточным. И чтобы уже полностью, на все сто процентов, умереть для греха, он решил продублировать обряд крещения во второй раз – уже с полноценным погружением в купель! Но очень скоро он разочаровывается в православии и начинает подыскивать себе более приятную конфессию, как модная барышня, которая подбирает себе гламурный наряд. И вот Аля уже тасуется среди баптистов, пятидесятников, евангелистов, адвентистов седьмого дня и, наконец, прибивается к харизматикам. Здесь он преображается в пастора Алекса, на него нисходит благодать божья и он начинает вещать ангельскими языками. К этому времени у прокуратуры уже имеются веские основания для привлечения его к уголовной ответственности. Она выписывает постановление на его арест и пастор Алекс… исчезает.

– И наша задача? – спросил Шевчук.

– Найти этого бутафора! И учтите, – сказал полковник, постукивая пальцем по пухлой папке с делом пастора Алекса, – этот святоша в любой момент может перекраситься в кого угодно: в буддиста, адвентиста и даже в нудиста. Он, как крыса, кожей чует, когда надо слинять с корабля.

6

– О! Глядите! – воскликнул Димон. – Харон везет нам еще одного новобранца!

И точно: к берегу подплывала лодка. На носу сидел молодой человек в цветной клетчатой рубахе. Когда он поднялся со скамьи, чтоб соскочить на берег, сидящие у костра увидели, что это был худощавый человек обычного роста, довольно подвижный и ловкий. Спрыгнув на отмель, он направился к их костерку.

– Здоровенькі були! – приветливым, и в тоже время несколько развязным тоном произнес новенький, подойдя к честной компании.

– Здорово, рванина… – сразу же признав в нем своего, откликнулся Иванов. – Каким ветром сюда занесло?

– Да вот, ехал, ёли-пали, на авто-рынок в Запорожье, да сбился с пути. А тут еще, блин, и бензин окончился. Короче, полный абзац, теперь и не знаю, что делать.

– Ну, тогда давай к нашему шалашу, – пригласил новенького Иванов. – Звать-то тебя как?

– Андрей.

Новенький присел на корточки, сложил руки топориком у колен.

Голова у него была удлиненная, как астраханская дыня, с косым пробором на жиденьких желтеньких волосах, лицо узкое, горбоносое, пронырливое. Фирмовые джинсы были уже порядком потерты.

– А меня Димон. Фамилия – Иванов. Слыхал такую?

– Приходилось.

– А твоя как будет?

– А что?

– Да так, ничего… Просто интересуюсь.

– Ну, Карманов… И что с того?

– Так вот, Карманов, – сказал Димон с веселыми искорками в глазах. – Сливай воду. Приплыли.

– Это почему же?

– Да потому, что тут – конечная остановка. Дальше трамвай не идёт.

Андрей смерил Димона пытливым взглядом: уж не насмехается ли он над ним? Однако Димон производил впечатление человека простого, бесхитростного… Такой себе, медведь-увалень из какой-нибудь Тмутараканьей дыры. Лицо грубоватое, небритое. Ножевой шрам под кадыком не оставлял сомнений в том, что этому мужичку доводилось побывать в серьезных передрягах.

– Не, мужики, кроме шуток, – сказал Карманов. – Кончайте прикалываться! Лучше скажите, до трассы отсюда далеко?

– Дак ты чо, не врубаешься, что ли? – пробасил Иванов. – Какая, бляха-муха, ещё трасса? Все, ты уже внесен в списки, братан.

– В какие списки?

Его вопрос повис в воздухе.

Бессонов разворошил угли догоревшего костерка и соорудил в середке ямку. Он побросал в нее картофелины, поочередно доставая их из кожаной сумки, что стояла рядом с ним. Затем старательно прикрыл картофель горячими головешками. Лицо у него было строгое, аскетическое, с небольшою аккуратно остриженной бородкой.

Он поднял взгляд на вновь прибывшего.

– Там, за горою, – произнес Бессонов, взметая сучковатую палку в направлении скалистой гряды, – лежит счастливая страна Азаров! В ней нет ни нужды, ни болезней, ни войн. Правит ею мудрый и справедливый царь. Круглый год там цветут сады, и колосится пшеница; там мирно пасутся отары овец и стада белых коров, и пастухи выводят на своих свирелях нежные трели. Там, за горою – Свет, Добро, Истина! Так оставь же все ветхое, старое и пустопорожнее у подножия этой горы. Ибо там, за этой горою, начинается новая жизнь!

Очи Бессонова сияли. В голосе – торжественном, напевном – звучала убежденность глубоко верующего человека. В своей длиннополой овчине-безрукавке, он смахивал на библейского пророка.

Андрей встревожено подня́лся на ноги. Кто эти люди? Сумасшедшие? Фанатики какой-нибудь религиозной секты? После распада Союза их развелось, как грязи. Некоторые выдавали себя за спустившегося с небес Иисуса Христа, иные за воскресшую деву Марию. И все это – лишь для того, чтобы получить власть над людьми и нафаршироваться баблом.

– Нда-а… – раздумчиво протянул Димон, продолжая прерванный разговор. – Звонок бубен за горою! Да только что-то не вяжется в твоих словесах, старина…

– И что же? – спросил Бессонов.

– Вот ты тут проповедуешь нам, будто бы там, за горою, – Димон помахал большим отогнутым пальцем себе за затылок, – лежит прекрасная страна Азаров, в которой нет ни злобы, ни зависти, ни печали. Все, мол, живут там в мире и в любви, как божьи херувимы. Не так ли?

– Ну, так. И что?

– А вот прикинь теперь: заявляюсь к ним я, со своим свиным рылом… Мол, здрасьте, господа херувимы! Не ждали? И начинаю там мутить… Да я ж там такого набаламучу, что все херувимы разбегутся!

Карманов посмотрел в небеса.

Солнце стояло над вершиной горы, скоро опустятся сумерки. Торчать здесь, выслушивая весь этот бред, не было никаких резонов. Уехать же без бензина он тоже не мог. Да и куда поедешь? На деревню к дедушке? Так что следовало прежде всего позаботиться о ночлеге. Самым правильным было бы вернуться к машине и заночевать в ней. Ночи стояли теплые, сиденья в салоне раскладывались таким образом, что можно было спать даже и вдвоем… (Это было уже апробировано им не один раз!) К тому же в автомобиле было одеяло и кое-какой харч. А уже по утречку можно будет спокойно пораскинуть мозгами, как действовать дальше.

Из задумчивости его вывел голос проповедника:

– У Бога обителей много!

– Как в танковых войсках, – отозвался Димон. – Но только в какую часть ты попадешь – вот в чем вопрос!

– И кто окажется твой ротный! – произнес один из близнецов, поднимая палец.

– А правду ль говорят, что прежде, нежели попасть в страну Азаров, надо пройти очищение в недрах горы? – спросил второй близнец. – Я вот, к примеру, слыхал, что если ты лгун – то приобретёшь там образ шелудивой собаки и будешь бегать в подземелье со сворою тебе подобных брехунов и гавкать до тех, пока не отгавкаешься.

– Или, допустим, – присовокупил его брат, – если ты был кичлив, то превратишься в змею или в червя. Или же даже в слизняка с красными глазами. И будешь ползать на брюхе в разном дерьме в одной из пещер…

Андрей решил рвать когти. И чем быстрей – тем лучше.

Задумчиво понурив голову, он двинулся к Харону. Старик сидел на валуне и неподвижным взором смотрел на противоположный берег реки. Неподалёку стояла его хижина, сложенная из грубых камней.

– Батяня! – окликнул лодочника Карманов и достал из кошелька один рубль монетой. Он небрежно подбросил ее перед своим носом и ловко, как муху, поймал на лету. – Слышь, батяня?! Переправь-ка меня на тот бок!

Старый лодочник не шелохнулся.

– Дядьку, да ты шо, оглох, чи шо? – удивился Карманов. – Я же тебе русским языком толкую: перекинь меня на тот берег!

Перевозчик посмотрел на него без всякого интереса и проронил:

– Нет.

– Что нет?

– Назад дороги нет.

Карманов недоуменно округлил глаза:

– Да ты чо, батяня, охренел?

Старик сдвинул брови, и в его глазах сверкнули недобрые огоньки. Он поднялся с валуна, грозно шагнул навстречу наглецу и выхватил из-за пояса кнут. Жилистая рука старого перевозчика взметнулась для удара. Карманов, по-заячьи поджав голову, кинулся наутек. Плеть просвистела в воздухе и обожгла спину беглеца.

– Да ты чо, батяня! – завопил Андрей, приплясывая от боли. – Ты чо, ты чо, совсем уже офанарел?

Харон пригрозил ему плеткой. Карманов, ошарашено поглаживая рубец за плечом, поплелся назад.

– Ну что, пообщался с Харошей? – спросил его Димон, когда он приблизился к догоревшему костерку. – Смотри, он у нас дядька крутой, с ним шутки плохи…

– Этот иллюзорный мир, – произнес Бессонов, воздевая руки, славно поп у гроба усопшего, – полный лжи, злобы и разврата – что тебе в нём? Зачем противиться предначертанию рока? Смири же свою гордыню и приготовься к дальнему пути. Там, за горою, ты найдешь свою новую судьбу.

Андрей опешил.

– Решил-таки дрыснуть, а? – благодушно усмехнулся Димон. – Да только этот номер у тебя тут не прокатит? Я же предупреждал тебя: сливай воду, и не трепыхайся.

– Да что это за фигня такая, мужики? – с недоумением спросил Карманов. – Этот лодочник, он шо, совсем ошизел?

– Да успокойся ты, – сказал Димон. – Служба у него такая…

– Какая?

– Ну, он тут при исполнении, понимаешь? Перевозит сюда человечков за свою мзду – а остальное его не колышет. Ты, главное, не лезь к нему на рожон – и все будет нормалёк.

– А как же мне теперь перебраться назад?

– А никак, – сказал Димон. – Вот посидим тут ладком, покалякаем, картофанчика рубанем, а там – и баиньки-баю!

– Да вы чо, мужики? – возмутился Андрей. – Издеваетесь, что ли? У меня ж дома жена, дети, работа!

– Все суета сует, – изрек Бессонов.

– Ты, Соломон хренов! – сорвался Андрей. – Кончай тут вякать, ясно?!

Димон добродушно сказал:

– Да что ты кипишуешь, братуха? Рыпайся, не рыпайся – а откосить от судьбы все равно не удастся. Так что охолонь!

– Тут у нас нечто вроде призывного пункта, – сказал один из близнецов. – Понимаешь? Сидим, своего распределения ждем.

Голос у него был звонкий, как у мальчишки.

– Какого еще, блин, распределения? – раздражённо спросил Карманов.

Близнец махнул рукой в сторону горы:

– Туда!

– Уже вторую неделю торчим, – согласно кивнул его брат. – Пока еще взвесят, пока определят, кого куда… Такая, я скажу тебе, у них там тягомотина…

– Как это: взвесят? – не понял Андрей.

– А как Валтасара, – сказал Бессонов. – А потом уже жди и своего вестника…

Имя показалось Карманову смутно знакомым.

– Какого ещё Валтасара? Чо за чел?

– О! Валтасара не знаешь! – Бессонов с сожалением почмокал губами, покачивая головой, и Карманов почувствовал себя так, словно эти люди разговаривали с ним на китайском языке.

– Ну… не пересекались пока… – брякнул он. – А кто это?

– Да жил такой в древности, – сообщил Бессонов, бросая странный взгляд на Тележкина. – Царь Вавилонский! Он, видишь ли, решил, что вознесся выше господа Бога, а как взвесили его на весах – так и вышел один пшик.

После этих слов Карманов уже окончательно уверился, что он попал к каким-то сумасшедшим сектантам. Похоже, лодочник был с ними из одной колоды. Поди знай, что у них на уме? Возможно, они готовятся совершить какое-нибудь жертвоприношение? А что? В этом свихнувшемся мире всё может быть…

Димон вздохнул:

– Э-хе-хе-хе! Вот чую, задницей своей чую: влетим – мама, не горюй!

– Ну, было бы там плохо, – заметил на это Тележкин внушительным тоном, – так уже кто-нибудь вернулся б назад. А так пока что никто не приходил.

Андрей беззвучно снялся с места и вновь двинулся к Харону. Тот по-прежнему сидел на своем камне.

– Слышь, папаша… – начал Андрей, держась от него на благоразумном удалении, – может быть, все-таки столкуемся, а? Даю тебе сто баксов! – он вынул из кошелька сто долларов и помахал ими в воздухе. – Вот! Ты только перебрось меня на тот берег. У меня ж там дел, – он черканул себя большим пальцем по горлу, – выше крыши!

Харон, казалось, не расслышал его слов. Он пристально смотрел куда-то вдаль, за реку.

– Ладно! Даю двести баксов! – воскликнул Карманов.

Перевозчик был все так же недвижим.

– Ну, хорошо! А сколько же ты хочешь? – начал торговаться Андрей. – Назови свою цену!

Лодочник насупился. Он поднял с земли камень и швырнул его в Андрея, как в собаку. Тот увернулся и отскочил назад. Вдогонку ему полетел еще один булыжник. Камень тяжело шлепнулся в ягодицу убегающему Андрею. Потирая ушибленное место, Карманов заковылял назад.

– Что, не берет? – улыбнулся Димон при его появлении. – Да… Он у нас – дядька принципиальный. От него не откупишься…

– Раз попал сюда – значит, ты уже в списках, – сказал Бессонов. – Так что можешь выбросить свои фантики. Там, за горою, они не котируются. 

Он разгреб угли и стал выковыривать палкой печеный картофель.

– А что ж там котируется? – спросил Димон.

– Честность. Порядочность. Верность своему слову… Берите, ешьте.

Димон потянулся к картофелине. Его примеру последовали братья Рубиновы. Немного поколебавшись, подгреб себе картофелину и Порожняк. Тележкин продолжал сидеть особняком, с официально вздернутым носом.

– А ты что ж, братуха? – спросил Иванов у Андрея. – Давай, бери, рубай.

Карманов подсел к костерку и взял картофелину. Она была горячей, и он перебросил ее с ладони на ладонь. Затем подул на неё, чтобы остудить, и начал есть её вместе с хрустящей корочкой. Картофелина оказалась очень вкусной.

– И чего ты так уцепился за этот мир? – пожимая плечами, произнес Бессонов. – Ну, что в нем такого хорошего, чтобы так уж им дорожить? Скорби, болезни, бесконечная суета?

– А войны? А грабежи? – вставил один из братьев.

– Хе-хе! Одна только и радость, – вздохнул Димон, хлопая тыльной стороной кисти себе по гортани, – заложить за воротник.

– А там, – Бессонов вскинул руку с пророчески поднятым пальцем,– страна добра и изобилия!

Конец этой фразы был заглушен звуками трубы. Все повсакивали на ноги. Картина, которую увидел Карманов, оставила в его душе неизгладимый след.

На вершине горы появилась высокая фигура в белых ризах. Она развернула свиток. Длинный луч солнца, подобно лезвию белого прозрачного меча, заскользил по склону горы.

– Бессонов Владимир Иванович! – провозгласил человек в белом гремящим голосом. – Рубинов Николай Александрович! Рубинов Юрий Александрович!

Он свернул свиток и поднял руку ладонью вперед. Лучи солнца засветились между его пальцев золотистыми прядями. Бессонов, храня торжественное выражение на лице, взволнованно проговорил:

– Прощайте, люди добрые…

Он поклонился всем в пояс и двинулся к горе.

За ним последовали братья Рубиновы. Карманов ошарашенно наблюдал, как эта троица взбирается вверх, по едва приметной тропе.

Продолжение 3

От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *