Чт. Мар 28th, 2024

43. Конфеткин рисует козлёнка

Влетев в бойницу Городецкой башни, лебедь опустился на пол небольшой комнатёнки и превратился в Конфеткина. В руке у него был меч.

Комната скупо освещалась лучами закатного солнца. Осмотревшись, Конфеткин различил в стене дверной проём.

Он подошёл к двери, толкнул её, и она со скрипом отворилась. Он замер, прислушиваясь. За порогом царила тьма… Нигде ни звука… Комиссар выждал минуты две, потыкал мечом в пол перед собой и осторожно переступил порог.

Пользуясь мечом, как слепой тросточкой, он прозондировал пространство вокруг себя и впереди. Меч опустился вниз и уткнулся во что-то твердое. Конфеткин осторожно вытянул левую ногу и сделал шаг вперед. Затем присоединил к ней правую ногу и снова потыкал перед собой мечом. Похоже, перед ним была лестница. Он начал осторожно спускаться по ней.

Он понятия не имел, куда она ведёт. А ведь можно было узнать у Глаши расположение помещений и лестниц, где конкретно заточён Святослав Владимирович, сколько темничных стражей в башне, где их посты, как незаметно улизнуть отсюда, если это, конечно, возможно. Ведь Глаша летала под самым солнцем, и её осведомленность не имела границ.

Но не подумал об этом, растяпа! Понадеялся на авось!

Двигаться приходилось в кромешной тьме, напрягая зрение, как кошка. Наконец комиссар достиг излома лестницы и вышел на небольшую площадку, за которой начинался поворот. Он пошарил по стене рукой и обнаружил дверь… Он приоткрыл её – очень, очень осторожно и, выставив ухо, как лайка, стал вслушиваться во тьму, но из-за двери не доносилось ни звука.

Тогда Конфеткин затворил дверь и двинулся дальше; он дошёл до второго изгиба лестницы, который, как и первый, выходил на площадку размером с кошкин лоб, и нащупал вторую дверь… осторожно потянул на себя ручку, и в узкую щель пробился желтый луч света. Сыщик заглянул в помещение.

В небольшой комнатёнке стоял стол, и на нём светилась лампада. За столом сидели два бородатых стражника и играли в кости. Их грубые лица, в отсветах лампы, казались отлитыми из меди.

Конфеткин бесшумно закрыл дверь и ужом скользнул вниз по лестнице. Похоже, он миновал первый пост… По пути комиссар исследовал еще две коморки на угловых площадках лестничных пролетов, но в них стражи не было.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Как бы медленно не продвигался сыщик, в конце концов, он преодолел последнюю ступень лестницы и попал в какое-то помещение.

В узкие бойницы сочился мертвенно-блеклый свет далеких звезд, или, быть может, луны и во мгле смутно угадывалось нечто зыбкое, неуловимое… Конфеткин напряг зрение. Показалось ли ему, что в центре залы распростерт огромный пепельно-серый квадрат?

Он двинулся вдоль стены. В темноте он не мог видеть, что находится в большой квадратной комнате, и что на каждую из стен выходит по десять комнат. Двигаясь по периметру помещения, он ощупал все сорок дверей, и все они оказались запертыми на засовы, увенчанные замками. Похоже, за ними находились тюремные камеры. Не заточен ли в одной из них князь Переяславский?

Но не стучать же во все эти двери подряд и не кричать: «Ау, Святослав Владимирович! Где ты?»

Так что же предпринять?

Эх, голова садовая – два уха, опять подосадовал Конфеткин. Всю ночь протравить байки с лебедями у костра – и так и не разведать у них самого наиважнейшего! И ведь потом у него еще был целый день впереди – аж до той поры, пока он не выпил волшебное яйцо, не обернулся лебедем и не прилетел, вместе с Глашей к этой крепости…

Тыкался-мыкался комиссар вдоль стен, как слепой котёнок и, наконец, запутался окончательно: ни входа, по которому он попал сюда, ни выхода он найти не мог…

Его внимание опять привлек пепельно-серый квадрат посреди помещения, и он направился к нему. Дойдя до границы серого поля, он махнул перед собой мечом, и тот стукнулся о какую-то преграду. Конфеткин сделал ещё шаг вперед и замер. Далеко внизу он увидел красные огоньки.

Сыщик мотнул головой. Закрыл глаза. Затем снова открыл их. Нет огоньки никуда не делись. Стало быть, это не фата-моргана. Наконец до него стало доходить, что он стоит на галерее, опоясывающей стены башни, и что за её парапетом зияет квадратный проём головокружительной высоты.

Не желая искушать судьбу, Конфеткин, вернулся назад и снова закружил по галерее.

Он двигался по третьему, а, может быть, уже и по четвёртому кругу, как заводной заяц… Толкнул какую-то дверь  – и она отворилась. Комиссар прислушался. Тихо, словно в гробнице Тутанхамона… Он снова пустил в ход меч, обследовал им пол за порогом и, переступив его, очутился на лестничной площадке.

Многочисленные огоньки светились как бы на дне колодца, словно море светлячков; Конфеткин начал спускаться по лестнице, и с каждым шагом огни вырастали в размерах… Вот предпоследний поворот…

И тут он увидел, как навстречу ему движется один из огоньков… Через некоторое время стало понятно, что по лестничному маршу поднимается человек со светильником в руке. Голова его была опущена, и пятно света от лампады плясало на ступенях у его ног. Конфеткин прилип к стене спиной, как полип к кораллу, пытаясь слиться с ней. С такого расстояния страж вряд ли может заметить его. Но что будет, если он поднимется выше и посмотрит вверх? 

Надо было срочно принимать какое-то решение.

Что делать, лихорадочно соображал он? Подняться по лестнице, пока не застукали? Или же юркнуть в клетушку, выходящую на эту площадку и затаиться в ней?

Он не сделал ни того, ни другого.

Он так и остался стоять у стены.

Человек вышел на площадку лестничного пролёта, наверху которого притаился комиссар, поднял лампу и посмотрел по сторонам… потом поднял голову и стал всматриваться во тьму… затем опустил лампаду и, так не заметив комиссара, открыл дверь в комнату и скрылся за ней.

Конфеткин тихо вздохнул и бесшумно, как кот на охоте, стал спускаться по лестнице. Перед дверью, за которой скрылся стражник, он остановился. Она была слегка приоткрыта, и в щель падала полоса золотистого света.

– Так, говоришь, еще не приходила? – услышал он хрипловатый голос, доносившийся из-за двери.

– Нет, – ответил второй голос – очевидно, вошедшего охранника. – Байден сказал, что её не было.

– Так, может быть, уже и не придёт?

– Придет, – убежденно возразил второй стражник. – Она ведь и дня без этого козла прожить не может.

– Меньше болтай, – одернул его хриплый.

– Да что я такого сказал? – сказал второй голос. – Я ж только тебе.

– Все равно держи язык за зубами, если не хочешь, чтобы его у тебя вырвали, – произнёс хриплый. – Или не знаешь, что она способна свести луну с неба и превратить её в корову? А уж обратить в свинью такого храбреца, как ты – это для неё вообще дело плевое…

Голос второго дрогнул:

– Да что ты такое говоришь, Норман? Мы ж тут одни! Ты да я. И больше никого …

– Та-та-та! Никого! – передразнил его тот, кого назвали Норманом. – А если она обернулась совой, или летучей мышью, влетела в окошко и сейчас слушает тебя?

За дверью воцарилось молчание. Затем хриплый сказал:

– В общем, так. Если она заявится сюда – мы и носа отсюда не высунем, будем сидеть тихо, как мыши в норке, а он пусть ублажает её, раз ей так уж этого хочется… Нам до её амурных приключений дела нет. Ты понял?

Затаив дыхание, Конфеткин пересек полосу света.

Разговор темничных стражей заставил его призадуматься. Выходит, на свидание к козлу должна явиться некая страстная дамочка? Интересно, жутко интересно…

Сойдя с лестницы, он попал в просторное помещение, освещенный лампадами на высоких подставках. Чем-то оно напоминало студию скульптора-монументалиста. В нишах были установлены изваяния то ли героев, то ли богов, полки заставлены различными фигурками. На одной покоилась огромная голова человека с яйцевидным черепом и около неё были выстроены человечки в шароварах и с нагайками в руках – возможно, представители какой-то древней народности. Лица у них были темные, скуластые, а головы приплюснуты…

Но центральное место в этой экспозиции занимал, безусловно, исполин. Он разлегся на полу, точно цыган на вокзале. Похоже, этот парень был изваян из красной глины и, судя по косвенным признакам, являлся гермафродитом – хотя о подобных типах Конфеткин имел довольно смутное представление.

Неподалёку от исполина стоял мольберт, и на нём комиссар увидел набросок некоего существа, скорее всего, подголема – уж больно он походил на его старого знакомца Анабелу. Так, значит, перед тем, как ваять этих тварей, злой волшебник делал предварительные эскизы?

Комиссар приблизился к этюду и подковырнул пальцем его краешек. Похоже, рисовали угольком на бересте…

Внезапно ночную тишину прорезало надтреснутое меканье.  Дрожь пробежала по телу сыщика, и его сердце учащенно заколотилось.

Бесшумной тенью скользнул он к скульптуре. Она лежала на спине, и её голова была направлена на ворота башни, как стрелка компаса. Даже в лежачем положении, статуя была выше человеческого роста. Под её прикрытием, Конфеткин прокрался к голове – ибо меканье доносилось с той стороны – и незаметно выглянул.

У противоположной стены стоял козел. Он был привязан веревкой к железному крюку, точащему из стенки. Комиссар уже вознамерился было выйти из своего укрытия и подойти к нему, когда раздались чьи-то голоса.

Он замер за статуей.

Со стороны крепостных ворот шагали двое: темничный страж с лампадой в руке и дама в чёрном одеянии. Когда они приблизились, Конфеткин узнал в ночной гостье ту самую женщину, что подстерегала его у потайного лаза той ночью, когда он совершал побег от товарища Кинга. Второй тип – рыжебородый, с тяжелой квадратной челюстью и прямым нордическим носом, очевидно, и был тем самым Байденом, о котором говорили надзиратели.

Итак, перед ним была Гайтана – страшная и ужасная Гайтана, коварная Гайтана, жестокая Гайтана, отъявленная лгунья Гайтана, та самая известная всему Подолу чёрная вдова, чьё сердце пронзил сладострастной стрелой легкокрылый Амур, и которая, обезумев от неразделенной любви к Святославу Владимировичу, превратила его в козла…

Ведьма махнула ладошкой, и стражник удалился. Гайтана поставила лукошко на пол (а она принесла с собой лукошко) и подошла к зачарованному князю.

– Ну, как ты тут? – спросила она у него и губы её нервно изломились. – Доволен? Добился своего?

Святослав Владимирович отвернул голову, давая понять, что не желает слушать ее. Гайтана вздернула нос, нахмурилась и поджала губы, словно обиженная девочка. Потом вдруг рухнула на колени, обхватила животное за шею и стала осыпать его жаркими поцелуями. 

– Любимый мой! – восклицала влюблённая дама. – Сладость моя! Жизнь моя! – Она простерла руки к небесам, заголосила. – Прости, прости меня, я не хотела! Бог свидетель!

Ведьма прильнула к копытам козла, словно к некой святыне. Затем, в любовном экстазе, стала целовать его в живот, грудь и иные части тела. По ее щекам струились обильные слёзы.

– Прости, прости меня, мой милый, мой любимый, мой самый, самый хороший, самый драгоценный, самый лучший на свете! Я не хотела этого, ведь я же не хотела… но ты сам, ты сам во всём виноват! Ведь ты же отверг мою любовь, ты пренебрёг мною! И это ты, ты довёл меня до этого! Ты! Ты! Ты!

Она застучала кулачками по его спине. Козел мотнул хвостом.

– И теперь уже ничего нельзя поделать! – с отчаянием в голосе воскликнула Гайтана. – О, как бы я хотела вернуть всё назад и опять увидеть твое прекрасное лицо, и твое тело, а не этот козлиный образ! Но ведь для этого нужна живая вода, а у меня её нет, мой милый. Её у меня нет, и я не в силах её достать! Ну, почему, почему ты не пожелал сделать меня счастливой! Желанный мой, родной мой, любимый! Ведь я бы стала твоей рабой, твоей собачонкой, твоей подстилкой, ветошкой под твоими ногами, я бы душу, душу свою отдала за тебя, пошла бы за тобою на край земли! Но ты не захотел, ты предпочёл эту гордячку Людмилу! А ведь все уже было устроено, все подготовлено, и я уже обо всём столковалась с Гарольдом Ланцепупом, и он отпустил бы нас, и мы зажили бы с тобой тихо и счастливо вдали от всех земных бурь и треволнений этого мира.

Князь Переяславский отворотил от неё морду, и она заговорила примирительным тоном:

– Ну, ладно, ладно, не сердись на меня, мой хороший, мой любимый, мой самый красивый. Скажи мне только одно: ведь ты же скучал обо мне, а? Ведь ты же рад тому, что твоя Гайтана пришла к тебе? Ну, скажи мне, сердце мое, радость моя, ведь ты же хотя бы капельку любишь свою бедненькую малышку Гайтану?

Она погладила его по холке, с глубокой нежностью нашептывая всякие ласковые словечки. Потом вдруг как бы спохватилась:

– Наверное, ты тут проголодался, а? Вот, погляди, любимый мой, родной мой, какие гостинцы я тебе принесла.

Ведьма начала вынимать из лукошка пряники, булочки, кренделя с маком и совать их под нос козлу. Святослав Владимирович фыркал и отворачивался.

– А! – вскипела Гайтана и в сердцах пнула лукошко ногой; кренделя с маком и прочие вкусности разлетелись по полу. – Так ты не желаешь есть из моих рук! Ты всё ещё грезишь своей Людмилой! Но её уже нет, понимаешь ли ты это, козлиная твоя башка, её нет! Она лежит в гробу! Но ты-то жив, хотя и стал козлом! И в твоих жилах течёт горячая кровь! Так чего ж ты тут выкобениваешься передо мной? Не будь таким глупцом. Ведь я готова отдаться тебе! Да! Я, прекрасная Гайтана, готова стать твоей, прямо здесь и сейчас! Так почему бы тебе не воспользоваться моментом, и не взять меня, как это подобает мужику, и не насладиться моим прекрасным телом? Ведь ты не монах, а я не дурнушка, не так ли? И я ничем хуже твоей Людмилы, будь она трижды проклята! Вот, рассмотри меня хорошенько, любимый мой, родной мой, изучи каждою мою ложбинку, каждый нежный изгиб моего тела…

Она стала поспешно срывать с себя одежду. Сконфуженный Конфеткин отвернулся. Пожалуй, это был уже перебор… Он решил, что никогда не женится – ни за какие коврижки.

 Между тем до него долетал жаркий голос влюблённой ведьмы. Она расхваливала себя, словно кусок мяса на базаре (Посмотри на мою грудь, посмотри на мои бедра, на мои ноги, мой милый! Ну, гляди же, гляди внимательнее, не отводи, только не отводи от меня своих ясных очей!) затем опять полились упреки, оскорбления и потоки грязных ругательств. Обвинения сменялись мольбами, стенаниями, заверениями в неземной любви, и весь этот цирк продолжался около часа.

Наконец ведьма угомонилась, напялила на себя платье и, изрыгая ругательства, злобно плюнула на Святослава Владимировича; потом крутанулась волчком и, словно полоумная, метнулась к воротам башни.

– Уфф! – сказал комиссар, высовываясь из-за статуи. – Ну, Святослав Владимирович, ты герой, тебе орден давать надо! А это баба – похлеще хана Буняка будет…

Он подошёл к князю Переяславскому и потрепал его по шее.

Козёл поднял голову и внимательно посмотрел на него, как бы вопрошая: «А ты кто таков?»

– Витя Конфеткин, – с улыбкой представился комиссар. – Прохожу здесь под оперативным псевдонимом Вакула, для друзей – просто товарищ Ко. Вообще-то я послан за живою водой, – продолжал он, – но что-то мне одному идти скучновато стало. Вот я и подумал… – он подмигнул козлу, – а не составишь ли ты мне компанию?

Он балагурил, пытаясь приободрить заколдованного князя, а между тем ситуация была отнюдь непростой. Как выбираться отсюда? Плана у него не было. А ведь в любой момент могла появиться стража…

А что, если, вдруг осенило его…

Конфеткин поднял палец:

– О! Сейчас я буду писать твоей портрет! – он лучезарно улыбнулся. – Так что придётся тебе малость мне попозировать.

Не теряя времени даром, Конфеткин направился к мольберту. Он достал рулон бересты из бадьи, которая стояла неподалеку, и пришпилил его поверх эскиза подголема. Потом опять вернулся к Святославу Владимировичу и расставил около него светильники. Отступив от натуры, Конфеткин скрестил на груди руки, словно Казимир Малевич, и впился в заколдованного князя цепким взглядом мастера. После чего вынул из кармана волшебный карандаш…

С этим карандашом у Конфеткина была связана особая история. Его подарил ему когда-то один старый художник. В тот раз комиссар шел по следу плюшевого медвежонка, подаренного одной девочке её мамой и похищенного чёрной космической тварью из бездн мрака. Чтобы добраться до игрушки, Конфеткину пришлось взобраться по небесной лестнице на планету Тэц (если кто не знает, так это в созвездии Медузы) схлестнулся там с госпожой Кривогорбатовой, всесильным начальником шестого отделения тайной полиции его родного города-двойника и, наконец, уже на блуждающем острове Морро, дрейфующем в море-океяне, лицом к лицу встретится с этой чёрной гадиной и проткнуть её своим рыцарским мечом.

После того, как комиссар отыскал игрушки детей и вознесся в небеса над отраженной планетой вместе со своим побратимом Иваном, он побывал на лесной опушке в одной из придуманных стран, а затем поднялся на небесной ладье, управляемой священной коровой Лилией еще выше, в волшебную страну Говинду. Там-то и произошла сия знаменательная встреча с живописцем. И именно там, в этом тонком прекрасном мире, он и осознал в полной мере, что это означает – живое письмо.

Там очи его узрели немало чудес.

Он видел сказочного мальчика в пурпурной мантии и звёздном колпаке, скакавшего по небесной лазури на крылатом коне; он созерцал разноцветных птичек необычайно свежей и сочной окраски, выпархивающих из белых яиц, которые росли на деревьях, и одна из них – птица творческого вдохновения – подлетела к нему и уселась на его правое плечо. Там-то он и распрощался со своим отважным другом, Иваном Горисветом и тот, по волшебной яблоне, доросшей своими ветвями до небесной страны Говинды, спустился в свое родное селение Ясные Зори. И после этого старый художник и преподал ему урок подлинного мастерства.

Он нарисовал картину, и эта картина ожила, и они с художником очутились внутри неё.

Был теплый вечер, дул бриз, и у их ног плескалось море, а на рейде стоял парусный фрегат «Лолита», названный так в честь одной очаровательной лошадки с девичьим лицом, которая проводила его когда-то до Долины Видений. Они с художником беседовали об искусстве. И от «Лолиты» отвалила шлюпка, и направилась к ним, чтобы взять Конфеткина на борт. И вот тогда-то художник и произнес эту загадочную фразу: «Учись рисовать козлёнка!1

Зачем ему нужно было учиться рисовать козлёнка – этого Конфеткин так и не понял, но слова мастера запали ему в душу и, вернувшись домой, он стал тренироваться в рисовании козлов. Он изображал их во всевозможных обликах и ракурсах, и вскоре козлы самых разнообразных пород усеяли страницы его альбомов. Его сестра, Любка, решила, что он спятил. («И что это у тебя за бзик такой – рисовать козлов? Почему не гиппопотамов, например,» – приставала она к нему?) Но Конфеткин отмалчивался. Что толковать с девчонкой?

За то время, что он посвятил рисованию козлов, он так ни разу и не взял в руки волшебный карандаш – рисовал простыми. Он совершенствовался в своем искусстве с поразительным упорством. Всякий, на его месте, уже удовлетворился бы достигнутыми успехами – ведь его козлы были просто превосходны! Однако Конфеткин, как и всякий подлинный мастер, неизменно находил в своих работах какие-то изъяны, незаметные для глаз профанов, и был недоволен собой. Он ставил перед собой все новые и новые цели, постепенно усложняя их и, в то же время, добиваясь в своих рисунках лаконизма и простоты.

Комиссар не понимал людей, относящихся к своему творчеству спустя рукава и, вместе с тем, мнящих себя гениями. Посмотришь на мазню иного дарования – и просто оторопь берет. Кто это – мужик или баба? Морда перекошена, один глаз ниже другого, нос почему-то запрыгнул на место уха. Неужели этот мазила так и не выучился соблюдать элементарные пропорции в рисунке – а уже полез в гении? Но, оказывается, так было задумано! Он так видит! В этом заложен глубокий, сокрытый от непосвященных смысл! (Андеграунд! Ку-ка-ре-ку! А кто не постиг великого замысла – деревня!)

Нет, нет, Конфеткин был не из таковских. Он исписал не один карандаш, прежде чем нащупал свой стиль, свою манеру письма – ведь на одном кукареку далеко не ускачешь!

И сейчас, стоя у мольберта уже не робким учеником, еще не постигшим азы ремесла, но уже мастером, он в полной мере осознавал свою силу.

Он обладал цепкой фотографической памятью, и ему не надо было бегать смотреть на натуру –  так гроссмейстер держит в уме всю партию, и вполне может обойтись без шахматной доски.

Птица вдохновения опустилась на его плечо, и он позабыл обо всём на свете: о всех своих приемах и канонах – казалось, что он рисует первый раз в жизни, свободный от всяческих условностей, и уверенные, точные и легкие штрихи сами собою ложились на белоснежный лист бересты.

Когда Конфеткин окончил свой рисунок, козел вышел, как живой. Маэстро придирчиво осмотрел свое творение, дунул на него, и козёл зашевелился, соскочил с мольберта и мекнул. Конфеткин провел ладонью по спине своего создания, ощущая под рукой теплую плоть живого существа, покрытую длинной шерстью.

Теперь надлежало произвести подмену. И действовать следовало молниеносно.

– Иди за мной, – сказал Конфеткин нарисованному козлу, и его создание послушно двинулось за ним следом. Они подошли к Святославу Владимировичу.

– Сейчас мы сделаем небольшую рокировочку… – прищурив око, сказал Конфеткин.

Он отвязал заколдованного князя и привязал, вместо него, только что нарисованного козла.

– Будешь изображать тут Святослава Владимировича, – сказал ему Конфеткин, с довольной миной похлопывая животное по шее.

Он подобрал рассыпанное на полу угощение и разложил его перед козлом.

– Тут одна дамочка принесла гостинцев, так что можешь подкрепиться, – добавил он. – Тебе, я думаю, это не повредит.

Комиссар повернулся к князю Переяславскому:

– Ну, а нам пора сматывать удочки. Есть какие-то идеи на этот счет?

Заколдованный князь кивнул утвердительно.

– И какие?

Ответить князь не мог, ибо был лишен дара речи, и Конфеткину пришлось выспрашивать:

– Напасть на охрану и попробовать пробиться через главные ворота?

Нет. Святослав Владимирович помотал головой отрицательно.

Он прав, подумал комиссар, этот план авантюрен. Даже если и удастся прорыв, поднимется шум, начнётся погоня, и трюк с подменой раскроется.

– Спрятаться в каком-нибудь чулане?

Эта мысль тоже была отвергнута князем. Действительно: ну, спрятались они, а дальше что?

– Так что же ты предлагаешь? – осведомился Конфеткин, раздвигая руки перед носом животного.

Князь махнул рогом вбок, приглашая комиссара следовать за собой, и направился в сторону, противоположную воротам башни. Они подошли к какому-то истукану в глубине залы. Здесь царил густой полумрак, однако Конфеткин догадался прихватить с собой лампаду, и в её освещении он смог рассмотреть идола. 

Божество было вытесано из камня в виде четырёхугольного столба и имело четыре лика, (два мужских, и два женских) взиравших на четыре стороны света; голова статуи была покрыта одной общей шляпой, руки сложены на груди – по паре с каждой стороны тела, рубаха – одна на всех – подпоясана бечевой.

Идол, скорее всего, имел сакральное значение. И, при других обстоятельствах, было бы весьма любопытно исследовать его, но сейчас было не до того.

Князь Переяславский подошел к истукану и решительно боднул его рогами.

– Ага! – сообразил Конфеткин.

Он поставил лампу на пол, положил рядом с ней меч, подошёл к князю, поплевал на ладони и, решительно отстранив его, налёг на статую.  Та двинулась вперед (оказывается, она стояла на салазках) – да так резко, что он едва не свалился в разверзшуюся под ним яму. К счастью, комиссар обладал отменной реакцией, и в последний момент отпрыгнул в сторону, избежав падения.

Он взял лампаду, подошел к проёму и осветил его. Лучи выхватили из тьмы каменную лестницу, уводящую в подполье. Он опустился на несколько ступенек, вытянул руку со светильником вперед. Перед ним был коридор с арочным потолком, и глыбы желтого камня, из которого он был выложен, потемнели от плесени. В глубине коридора виднелась дверь.

Это был шанс. Шанс уйти незамеченными. Во всяком случае, Святослав Владимирович привёл его сюда не случайно. Он наверняка знал, куда ведет этот ход. Не мог не знать. Ведь он – сын великого князя Киевского, вырос в этих местах, и все ходы и выходы этой башни ему, безусловно, были прекрасно известны.

Конфеткин вылез с подвала, подобрал с пола меч и сказал:

– Ну так что, двинули?

В этот момент, по капризу судьбы, дверь на лестничной площадке распахнулась и появилась стража. Охранники стали спускаться в зал, где был оставлен нарисованный козёл, а беглецы – сходить в подвал.

Надзиратели приблизились к козлу и увидели, что тот поедает пряники и кренделя, принесенные ведьмой. Через минуту к двум церберам присоединился и третий – тот, что был до этого с Гайтаной.

– Ну что? – спросил у него хриплый. – Была?

– А то… Вишь, гостинцев ему принесла…

– И как? Уважил он бабёнку? – хриплый кивнул на козла, полагая, что это князь Переяславский.

– Какой там! Выскочила злая, как тысяча ведьм, чуть живьём меня не сожрала.

Он обратился к козлу, укоризненно покачивая головой:

– А всё из-за тебя, братец… Ну, что же ты, в самом деле, такой упрямый… Уж в следующий раз ты, мил-друг, не будь таким щепетильным, ублажи даму, раз ей так уж этого хочется, а не то она нас всех тут, к чёртовой бабушке, без соли сожрёт.

Козёл мотнул головой: ладно, мол, сделаем… 

– Вот и ладушки, – просиял стражник. – Если женщина хочет – ты ей лучше не перечь.

Он потрепал козла по загривку. Беглецы тем временем уже опустились в подвал, и Конфеткин направился к двери, но Святослав Владимирович схватил его зубами за рукав.

– В чём дело? – спросил Конфеткин, обернувшись.

Князь мотнул бородой вверх.

– А! – догадался Конфеткин. ­– Ясно!

Он поднялся на середину лестницы и услышал голоса надзирателей, шедших в его сторону. Посветив над собой, он увидел набалдашник, прикрепленный к настилу, на котором стояла статуя. Поставил лампу на ступеньку, он навалился на набалдашник и настил пополз вперед с натужным скрипом, закрывая вход.

– Слыхали? – испуганно воскликнул Байден. – Как будто что-то скрипнуло! Тут кто-то есть!

– А, может быть, это дух какого-нибудь мертвеца бродит по башне? – предположил хрипловатый.

Третий охранник, бледнея, потрогал на груди амулет.

Темничные стражи были не из пугливых – но, когда дело касалось всяких потусторонних сил, они становились робкими, как дети. Боясь собственной тени, стражники приблизились к истукану. Осветили его…

Конфеткин замер, стоя на лестнице под статуей. Неподалеку от него застыл Святослав Владимирович. Тишина…

Не обнаружив ничего, что внушало бы подозрения, стражники двинулись дальше. Когда их шаги стихли, друзья направились к двери, которая виднелась впереди. Она оказалась запертой, но, впрочем, Святослав Владимирович знал, где находится ключ. Он ткнул рогом в одну из расселин стены и комиссар, запустив в неё руку, достал его. Однако открыть дверь оказалось делом отнюдь не простым: от долгого бездействия замок заржавел и теперь заедал. Прилагать же чересчур большие усилия, открывая его, Конфеткин не решался, боясь сломать ключ. Он крутил-вертел его в гнезде замка и так, и сяк… Нет, ничего не выходило…

Постепенно им начало овладевать отчаяние. И было, было отчего!

Выпить волшебное яйцо, прилететь к этой башне в облике лебедя, пройти ее насквозь в кромешной тьме – от самой макушки и донизу, – никем незамеченным, отыскать Святослава Владимировича, сделать подмену, улизнуть из-под самого носа охраны, проникнуть в этот подземный ход, найти ключ от замка – и… не суметь им воспользоваться!

Это ли не насмешка судьбы?

И что же теперь?

Он раздраженно подковырнул замок каким-то сумбурным движением и… Ура! Замок выбросил белый флаг!

Сыщик отворил дверь, и они с Владимиром Святославовичем попали узкий низкий коридор. Князь пристально посмотрел на комиссара, и тот уловил его мыль. Похоже, князь Переяславский, как и его сестра Любка, имел один и тот же пунктик: та тоже была помешана на закрытии всяких дверей и дверок – хоть в комнате, хоть в буфете или в холодильнике, ей без разницы. Он даже как бы услышал за своей спиной её привередливый голосок: «А дверь кто за собой закрывать будет? Пушкин?»

Комиссар усмехнулся, запер дверь на ключ и посмотрел на Владимира Святославовича с немного ехидной улыбкой, как бы говоря: «Ну что? Теперь твоя душенька довольна?»

Они пошли по коридору.

Городецкая башня стояла на холме, и туннель, очевидно, уводил к его подошве. Беглецы прошли шагов триста, или что-то около того, когда увидели на боковой стене другую дверь, запертую на засов. Князь Переяславский подошел к ней и мотнул бородой. Комиссар понял его мысль. Он прислонил меч к противоположной стене, поставил лампаду на пол, осторожно отодвинул засов, чуть приоткрыл дверь, и они заглянули в щель.

Их взорам открылась небольшая комнатёнка, битком набитая детьми Афродиты; они были экипированы в обмундирование болотного цвета. Некоторые сидели на лавках, курили и о чем-то болтали, другие бесцельно шатались по комнате, словно тени неприкаянных грешников в царстве Аида. Тут и там валялись саперные лопатки, топорики и иной шанцевый инструмент. За столом, склонившись над какой-то схемой, сидел сухощавый субъект с лягушачьей физиономией – тот самый, что делал тайные знаки Конфеткину в подземелье товарища Кинга. Быть может, почувствовав постороннее присутствие, товарищ Карабара (а это, безусловно, был он) поднял голову и посмотрел на дверь. Конфеткин осторожно закрыл её и запер на запор.

– Человекомуравьи! – прошептал он.

Князь качнул головой, дескать: «Вижу».

– И что будем делать?

Святослав Владимирович махнул хвостом. Они двинулись дальше по коридору. Через какое-то время друзья достигли развилки, и князь свернул направо. Долго ли они шли? Ощущение времени стерлось, как это бывает во сне. Чёрный, нескончаемый туннель с нависающим над головой потолком, действовал угнетающе. Нигде ни единого лучика света! Лишь бесконечные угрюмые стены, сырой спертый воздух и тьма, едва разгоняемая тусклым светом лампады…  

Шли, шли друзья, и дошли до третьей двери. Конфеткин повторил все свои прежние манипуляции с мечом и лампадой, тихонько отодвинул засов, приоткрыл дверь, и…

Это помещение тоже оказалось набитым братвой товарища Кинга. Но, на сей раз их заметили. Едва Конфеткин приоткрыл дверь, как какой-то шустрый рябой тип указал на него пальцем и возбужденно выкрикнул: «Вакула!» Все засуетились, загомонили и устремились к двери. Комиссар молниеносно захлопнул её и запер на засов.

– И сюда докопались, черти, – бурно вздохнул он. – Что будем делать, дружище?

Повернули назад. И долго, очень долго брели по длинному темному туннелю, пока снова не достигли развилки, с которой сворачивали в этот коридор и, на сей раз, повернули налево.

Этот проход был похож на шахтерский забой, и комиссару приходилось двигаться с опущенной головой, дабы не стукнуться о глиняный потолок, подкрепленный балками, державшихся на боковых стойках. Под ногами хлюпала грязь.

Лаз шел почти горизонтально, лишь с небольшим уклоном, и беглецы продвигались по нему с предельной осторожностью, стараясь не задеть какой-нибудь подпорки и не вызвать обвал. Зрение у них обострилось, как у котов. В скупом свете лампады Конфеткин отметил несколько боковых ответвлений… Куда они вели? Кем и с какой целью прорыты?

Внезапно князь замер и, выставив ухо, стал вслушиваться. Действительно ли где-то над своей головой Конфеткин уловил слабый шорох, или это ему почудилось? Он осветил лампадой пространство вокруг себя. Вверху, под самым потолком, зияла чёрная нора. Она таила в себе опасность – от неё исходили темные вибрации злобы и ужаса.

Комиссар приблизился к норе, держа меч наготове, и сказал Святославу Владимировичу.

– Иди ты. А я – за тобой.

Святослав Владимирович проследовал мимо норы. Конфеткин, держа в одной руке лампу, а в другой меч и не спуская взгляда с норы, попятился следом за ним. Он постоял какое-то время, всматриваясь в нору, потом повернулся к ней спиной, и в этот момент услышал за собой шуршание. Он молниеносно развернулся и увидел, как из норы выпрыгнул человекомуравей, сжимая в руке кинжал. Размахнуться в тесном забое Конфеткин не мог, и он в длинном и изящном выпаде вонзил меч в грудь побратиму, когда тот стал подниматься с земли. Однако торжествовать было рано. Следом за ним стали выпрыгивать другая братва: кто с саперной лопаткой, кто с цепью или с кинжалом. Комиссар отбивался от них, постепенно отступая. Ограниченное пространство туннеля не позволяло им взять его в клещи, однако они наседали слишком прытко, а с норы сыпали, как горох, все новые и новые побратимы. Святослав Владимирович, поняв, что товарищу Ко приходится туго, лягнул копытами боковую стойку; потолочная балка сорвалась вниз и потолок с шумом обрушился, погребая под собою как нападавших, так и беглецов. Конфеткин потерял сознание.

Очнулся он от того, что что-то теплое и мягкое касалось его лица. Он открыл глаза. Перед ним стоял Святослав Владимирович и тыкался ему в щеку носом. Лампада, каким-то чудом, оказалась цела и продолжала струить слабый желтый свет, валяясь неподалеку. Конфеткин выбрался из-под завала, поднял лампу и меч. Князю Переяславскому, похоже, досталось изрядно. Однако, как ни были потрепаны друзья, им следовало уходить, пока человекомуравьи не раскопали завал.

Беглецы двинулись по туннелю. Святослав Владимирович шел пошатываясь, словно пьяный, хромая на правую заднюю ногу. Вскоре под ногами у них появилась вода, и они свернули в какое-то боковое ответвление, затем еще в одно, и еще в третье – пойди, найди их теперь в этих подземных лабиринтах!

Святослав Владимирович тащился из последних сил.  

– Погоди, – сказал Конфеткин.

Он подсел под князя, взвалил его себе на плечи и, кряхтя, поднялся на ноги. Лампаду и меч он при этом из рук не выпускал.

– Ничего, прорвёмся, – сквозь зубы процедил Конфеткин.

Воды становилось все больше, и вскоре она уже достигла его колен, а потом и пояса. Конфеткин брел по этому штреку, с трудом передвигая ватные ноги и думая лишь об одном: как бы не упасть.

Мало-помалу, вода стала убывать, и они выбрались на сухую почву. Комиссар прошел еще шагов пятьдесят и оказался в конце коридора. Перед ним была дверь. Он опустился на колени и снял с себя князя Переяславского.

Уже не в силах подняться на ноги, он подполз к двери, подергал за ручку и, убедившись в том, что она заперта изнутри, стал яростно колотить в неё рукояткой меча.

В какой-то момент язычок пламени в светильнике заколебался, дрогнул и погас. Всё погрузилось во тьму.

1. Обо всех этих приключениях написана книга «В созвездии Медузы»

Продолжение 42

От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *