35. Эмиссар из Киева
– Значит, ты упустил Вакулу? – сказала Гайтана. – И явился сюда с пустыми руками? Что ж, поздравляю!
Песий Хвост промолчал, не подымая хмурых глаз. Да и что он мог сказать в свое оправдание?
Его провели, как мальчишку! Облапошили, как последнего болвана! Понятно, он отыгрался на этих лживых насекомых. Поняв, что они оставили его с носом, он спалил их колонию дотла, не пощадив никого, а затем пришел в Черкассы, как было заранее условлено с Гайтаной. Его армада встала на рейде ввиду городка, и он стал дожидаться ее прибытия. Уже под вечер появился челнок Гайтаны, и она поднялась на борт Лихого Упыря, после чего они уединились в его каюте.
И вот теперь она сидела перед ним у иллюминатора, по другую сторону стола, примыкавшего к носовой части судна, и сверлила его чертовски неприятным взглядом.
Песий Хвост – чего уж там скрывать! – побаивался эту проклятущую ведьму. И не потому только, что она была правой рукой Гарольда Ланцепупа, его очами и ушами и, по мнению знающих людей, вертела им, как лиса хвостом. Нет, она и сама по себе обладала такой колдовской силой, что могла привести в дрожь любого храбреца.
Но, с другой стороны, он всегда помнил о том, что она для него сделала. И благодарность за это жила в его душе и по сей день.
Не была ли эта привязанность воеводы к Гайтане сродни собачьей? Плох ее хозяин, иль хорош в глазах других – до этого собаке дела нет. Однажды признав его своим вожаком, она хранит ему верность, чтобы он ни творил.
Уж сколько времени прошло с тех пор, когда Заруба, отвезя муку к тестю, летел на крыльях любви к своей ненаглядной Милане! Память о том роковом дне никуда не ушла, она до сих пор хранилась в его сердце, и даже сейчас, спустя столько лет, он почти каждую ночь видит свою молодую жену во снах.
Он помнил, словно это случилось только вчера, как приехал на мельницу, и увидел открытую дверь в дом, и соскочил с телеги и звонко закричал: «Милана!»
Но ему отозвалась лишь пустота. И тогда он вошел в горницу, и увидел ее, распростертую на полу, с задранным сарафаном, и окровавленными волосами, и растекшуюся лужицу крови у ее виска, и нож, валявшийся неподалеку. И он бросился к ней, и осыпал ее мертвое тело поцелуями, и плакал над ней, и выл, словно раненный зверь.
Кто же это сделал? За что? Чем они прогневили Бога?
Свет померк в его очах, и на сердце легла могильная тяжесть…
Эта тяжесть до сих пор угнетала его, и солнечный свет был ему не мил. Да и как можно жить на Земле, радуясь Красну Солнышку, когда нет любви в твоём сердце, когда оно иссушено дотла?
Он схоронил свою ненаглядную Милану, и за несколько дней осунулся и почернел, как земля. Щеки его запали, их пробороздили, словно иссохшие ручьи, две глубокие морщины, вытекающие из погасших глазниц, сделав этого веселого сильного парня похожим на старца. Походка его стала медлительной, и плечи сгорбатились – создавалось впечатление, что ему взвалили на плечи непосильную ношу и он таскает ее повсюду по этой скорбной земле.
И вот тогда-то, когда он сидел у гроба убиенной жены, некто невидимый, но ясно ощутимый им, вошел в его разум, словно хозяин дома, и стал нашептывать ему: «И зачем тебе жить на свете без твоей любимой? Пойди, и удавись!»
И с каждым днём этот голос становился все громче и назойливей. И Заруба, наконец, поддался, смастерил себе удавку, и вбил крюк в потолочную балку на мельнице. А голос всё подбивал его: «Ну, давай же! Давай! Чего ты медлишь? Ну!»
И, наверное, он бы не устоял, если бы не та женщина в черном. Откуда она взялась в Ясных Зорях, никто не знал. Она пришла к нему на мельницу и с порога, вместо ласковых слов утешения, колко бросила:
– Что, сидишь, горюешь! Уж и крюк в потолок вбил, и петлю заготовил! А убийца твоей жены тем временем разгуливает по земле, бражничает с собутыльниками да похваляется им, как он насильничал твою жену. Ты же, как плаксивая баба, сидишь в хате и слезы льешь. Аль не мужчина ты, и не хочешь отомстить этому упырю за смерть своей любимой?
И этими словами она точно швырнула в его душу раскаленные уголья. И все воспламенилось в нём, и вскипело лютой яростью: у него появилась цель, ради которой стоило жить!
– И ты знаешь, кто он? – хрипло вымолвил Заруба. – И как мне его найти?
– Знаю, – сказала Гайтана.
И она подтвердила догадки сельчан: гнусным убийцей его жены был никто иной, как главный целовальник на земле Русской, князь Толерант Леопольдович. И Гайтана увезла молодого вдовца в Киев, и с ее помощью он проник в дом высокородного убийцы своей жены, и прокрался к потайному окошку в тот зал, где пировал этот выродок. И она вручила мстителю лук и стрелы, уже заранее припасённые ею в укромном местечке. И не дрогнула рука Зарубы, и глаз был верен. И поразил он этого негодяя в его чёрное сердце.
А потом Гайтана отвела его в тронный зал во дворце царя, и Заруба сподобился чести узреть самого чародея.
Мерзкий колдун восседал на престоле, и две змеи, о которых ходило столько толков в народе, обвивали его тощую жилистую шею. И лицо его было желтым, как древний пергамент, а на лысом черепе сидела, словно болотная лягушка, иссиня-черная клякса.
А глаза-то у него были – как у самого сатаны, злобные и коварные.
И Гайтана подтолкнула мельника в бок – мол, падай ниц к стопам хозяина, да поскорее лобызай его сапоги, как она научила его перед аудиенцией. Но Заруба остался стоять на месте, как вкопанный.
– А! Пришел! – злобно зашипел колдун. – Явился! Так это убил моего верного слугу, князя Толерант Леопольдовича?
– Да, я! – твердо ответил Заруба, не пряча глаз.
– А знаешь ли ты, что за такое неслыханное злодеяние тебе полагается смерть?
– Воля твоя, о, колдун. Я пронзил стрелой его подлое сердце, и готов ответить за этой своей головой.
– Дозволь слово молвить, о великий и всемогущий! – быстро вклинилась Гайтана.
Гарольд Ланцепуп снисходительно кивнул.
– Скажи, о лучезарный, а как поступил бы ты, если бы какой-нибудь негодяй убил твою любимую жену, через три дня после твоей свадьбы, а потом взял бы, и снасильничал её, уже мертвую?
Лицо колдуна оцепенело, как глиняная маска, а в глазах забушевало неистовое пламя…
– Что ж, я тоже мужчина… – наконец произнес колдун, глядя на мельника уже даже и с некоторой симпатией. – И я могу тебя понять…
– Так позволь же ему загладить свой проступок, совершенный, к тому же, не без веских, как ты сам видишь, на то причин. Прими его к себе на службу. Ведь он сразил Толерант Леопольдовича не по злому умыслу, но отмщая за поруганную честь своей жены. И пусть отныне – коль место главного целовальника, таким образом, уже все равно освободилось – он займет его и послужит тебе верой и правдой!
– А что? – сказал колдун. – Я, пожалуй, и согласился б на это. Да только что-то, как я погляжу, не больно-то он спешит лобызать мои сапоги…
Гайтана метнула на колдуна сердитый взгляд и вспыхнула, как спичка:
– О, многоликий и непостижимый! Прикажи твоему верному слуге выйти за дверь, ибо мне необходимо сказать тебе несколько слов наедине.
Колдун вяло махнул Зарубе ладошкой, и тот скрылся дверью, а ведунья так и накинулась на царя:
– Вот те на! Это что же получается, а? Мало тебе еще целовальников, которые стелются перед тобой, как трава, и которые готовы при первом же удобном случае вонзить тебе нож в спину? Иль не видишь ты, что после смерти жены этому мельнику и жизнь не мила? Да он только спасибо тебе скажет, коль ты отправишь его на плаху. Так чего же его и пугать? Но он хотя бы не виляет перед тобой, как твои лизоблюды. И, коль начнет служить тебе, то не станет строить козни, как этот твой Толерант Леопольдович, который так пылко расцеловывал твои сапоги, а сам только момент подгадывал, как бы переметнуться вместе со всей своей ратью к хану Буняку. Если станешь всех ломать через колено – с кем останешься? Это соколот прост, как полено, каждый его ход мы можем просчитать. Так зачем же ты пытаешься и его причесать под одну гребёнку? Мало ль тебе еще твоих холуев? А коли он не справится с делом – кто помешает тебе оправить его к бабе яге?
– Ну, все, все! Пошла! Поехала! Завелась! – колдун вскинул руки, словно муж, которого допекает языкатая жена. – Давай уже, зови его сюда!
Заруба, разумеется, не слышал этого разговора, но, когда он вошел в тронный зал, то почувствовал, что атмосфера разрядилась.
– Ну что, явился, песий хвост? – с некоторым даже благодушием отнесся к нему колдун. – Что-то, как я погляжу, ты дерешь нос не по чину. Ну, да уж ладно, так и быть… скажи спасибо своей благодетельнице, госпоже Гайтане. Замолвила за тебя, Барбоса этакого, словечко… Будешь служить мне верой и правдой – старого не помяну. А коли начнешь крутить хвоста – не помилую.
И стал Заруба служить Гарольду Ланцепупу верой и правдой. И с той поры прозвище: «Песий Хвост», так и прилипло к нему.
И прошли все эти годы словно в некоем дурмане.
Воевода отнимал у поселян зерно и скот, подавлял крестьянские бунты, а когда доходило до брани – лез, очертя голову в самое пекло.
Он искал смерти, но она упорно обходила его стороной. Его боялись и ненавидели – и соколоты, и человекомуравьи. И всем он был в этом мире чужой…
– Ну, что повесил нос, чертяка, – прервала молчание Гайтана, читая в душе воеводы, словно в открытой книге. – Сидишь, пригорюнился… Довольно тужить, а не то я расплачусь! Обвели вокруг пальца – сам же и виноват… А теперь слушай… Отправишь корабли вниз по Славутичу, якобы для заготовки продовольствия в окрестных селах, однако они пусть идут в реку Змеиную, повернут по ней вспять и, под покровом ночи, двигаются к Киеву, но в него не входят. Воинам повели скрытно высадится в Белозерке, схоронится в ней до поры до времени и ожидать моего сигнала. А, получив его, не мешкая двигаться в Киев ко двору Гарольда Ланцепупа – там в скором времени начнётся большая заваруха.
– А что Вакула?
– Им займусь я. Попробую выйти на его след своими методами. А ты стой тут, – Гайтана потыкала пальцем в дно судна, – и жди меня, пока я не вернусь – с Вакулой, или без него. Понятно?
– Да.
В сумерках лодка ведуньи отвалила от Лихого Упыря, и вскоре Гайтана уже скакала на рыжем жеребце по дороге, идущей через Кременчугский лес.
Около черного валуна, что лежал у обочины еще со времен достославного царя Гороха, наездница остановилась, соскочила с коня, взяла его под уздцы, отвела в лес и привязала к сосне. Затем двинулась вглубь чащобы по едва приметной тропке.
Светила полная луна. Гайтана вышла на небольшую лужайку и осмотрелась. Вокруг – ни души.
Между тем (из песни ведь слова не выбросишь) ей так приспичило, что она даже пританцовывала от нетерпения, виляя и труся бедрами.
Итак, Гайтана присела под березкой, задрала платье, и в лучах луны блеснул ее зад – такой же округлый, нежный и матовый, как и ночное светило на небесах. В ночной тиши послышалось журчание струи, сопровождаемое протяжным вздохом облегчения.
– Слава лесным братьям! – раздался за её спиной негромкий возглас.
Вдова тряхнула задом, словно кошка, подтянула трусы, оправила платье и поднялась на ноги.
– Бабе-яге слава! – раздраженно откликнулась она, оборачиваясь на голос.
От темного толстого дерева отлепился небольшой человечек с лягушачьей физиономией и подошел к ней.
– Послушай, Карабара, – сказала ему вполголоса Гайтана, сдерживая гнев, – а умнее ты ничего выдумать не мог, а? Это еще что за шуточки такие?
– Всё как мы и договаривались, – возразил ей человекомуравей. – Ты сама велела мне назвать пароль.
– И ты выбрал для этого самый подходящий момент, не так ли?
– Ну, не сердись, – сказал лесной брат, прикладывая ладонь на груди. – Поверь мне, эта была чудесная картинка, и я просто не смог сдержать своего восторга.
– Да ну тебя! Болван!
– Да, это было нечто… – не унимался Карабара. – Просто волшебство! Мечта любого мужчины! В жизни своей я не видывал такой красоты. А уж я-то повидал на своем веку всякое, поверь мне. Какие очертания, а! Какие формы! Божественно! И кто только создал такую изумительную попу?
– Довольно! – резко осадила его ведунья. – Не для того я скакала сюда лесом среди ночи, чтобы выслушивать твои глупости. У меня к тебе дело. Срочное и чрезвычайно важное.
– Слушаю, о, моя госпожа! Ведь ты же знаешь: ради тебя я готов полезть и в петлю!
– Этого пока от тебя не потребуется… Однако, если ты не выполнишь моего поручения, считай, что она тебе уже обеспечена.
– И чем же я могу служить? – Карабара отвесил Гайтане изящный поклон. – Приказывай, о, моя королева.
– Мне нужен Вакула.
– Какой Вакула?
– Давай не дури, Карабара! Не надо. Советую тебе не крутить со мной. Тот самый Вакула, что сбежал прошлой ночью от госпожи Бебианы с Муравьиного острова. Он у вас?
– С чего ты взяла?
– А где ж ему еще и быть? Скорее всего, он высадился где-то в этих краях. А тут повсюду твои глаза и уши. Разве нет? Наверняка, он напоролся на вашу заставу. Ведь я же знаю, что товарищ Кинг охотится за ним. Или ты станешь отрицать это?
– Ну-у… – неуверенно протянул Карабара. – Вроде бы, он что-то толковал насчет этого парнишки. И чего вы все так уцепились за него? Что в нем такого особенного?
– Так он у тебя?
– Ну-у…
– В глаза! В глаза смотреть!
– Но я и сам не знаю этого, о, моя прекрасная Гайтана.
– Послушай, Карабара. Долго ты будешь еще мне вправлять мозги? Для тебя же лучше будет, если ты выложишь все, как есть. А станешь вилять хвостом – так я ж могу его и прищемить, сам знаешь.
Карабара почесал за ухом.
– Ну, взяли мы тут одного паренька, спорить не буду… А кто он таков – мне неведомо.
– Как это было?
– В общем, он спускался с Соловьиной горы в Семигорье…
– Один?
– С полтавским тигром.
– Вот как? – глаза Гайтаны загорелись.
– Да. И, похоже, этот тигр охранял его. Во всяком случае, как только наши парни пытались к нему подступиться, – он рыкал так, что у них пропадала всякая охота для знакомства с ним.
– И тем не менее, ты заграбастал этого парня, не так ли? Расскажи мне, Карабара, как у тебя получилось.
– Ну, ты же знаешь, о, моя луноликая Гайтана, – сказал Карабара, – что у нас в лесах кое-где вырыты ямы-невидимки, прикрытые дерном – в основном там, где ходят люди. А после того, как товарищ Кинг спустил нам директиву насчёт Вакулы – мы устроили несколько дополнительных ловушек и на Соловьиной горе. Привязали над одной из них к березке зайца – как раз на пути этой парочки. И мальчуган попался. Подошел к косому, стал развязывать ему путы на лапе, и в яму – бух!
– И где же он сейчас?
– Да тут, неподалеку, – нехотя ответил Карабара, указывая пальцем в землю.
– Его допрашивали?
– Ещё пока нет.
– Почему?
– Так он зашибся при падении и потерял сознание. И вообще видок у него еще тот: словно трое суток не ел и не спал. Сейчас дрыхнет без задних ног. Вот мы и ждем, когда он очухается.
– Так вот, – заявила Гайтана. – Этот парень мне нужен. И ты мне его отдашь. Понятно?
– Но, Гайтана, дорогая моя, милая моя, родная, солнышко ты мое ненаглядное, как же я это сделаю?
– Это твое дело.
– Нет, нет, о, свет очей моих! Все, что угодно – но только не это! Родненькая моя! Прекрасная моя Гайтаночка! Ты же знаешь, за тебя я готов душу свою положить. Это невозможно, поверь мне! Если товарищ Кинг прознает, что я замешан в таком деле – он меня порвёт.
– Конечно порвёт, и не сомневайся даже в этом, Карабара, – мило улыбнулась Гайтана. – И еще кишки твои на березку намотает. Но это только в том случае, если ты не сделаешь то, что я велю. А как провернешь это дельце – и голову сохранишь, и получишь от меня десять золотых монет. Вот так-то.
– Для тебя – все, что угодно, душа моя! Все, что угодно, моя радость! – сказал лесной брат проникновенным тоном, прикладывая ладонь к груди. – Но только не это, Гайтана. Пойми же, если Вакула сбежит – подозрение сразу же падет на меня, и мне будет уже не отвертеться. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Гайтана. – Что ж, ты меня убедил, Карабара. Да, ты меня вполне убедил… Я вижу, тебе очень хотелось бы помочь мне, верно? Но ты не можешь.
– Верно, Гайтаночка, верно!
– Ладно. Коль ты так считаешь – забудем об этом.
Карабара кивнул, раздвигая тонкие губы в длинной лягушачьей улыбке.
– Да и, признаться, я не слишком-то и рассчитывала на твою помощь, – призналась ведунья голосом доброй тетушки. – Ведь одно дело – получать золотые монеты от нас без особого риска, оставаясь при этом в стороне, и совсем другое – подставлять свою голову под топор. А она-то ведь у тебя одна, не так ли? Что ж, я вполне понимаю тебя, Карабара. Я все понимаю… И – никаких претензий, никаких обид с моей стороны! До свиданья, Карабара.
– До свидания, Гайтана.
– Прощай, брат!
– Почему – прощай? – спросил Карабара удивленной улыбочкой. – Разве мы больше не свидимся?
– Нет.
– Почему?
Гайтана призадумалась, нахмурив брови и закусив ноготь на большом пальце руки. Потом произнесла:
– Ладно, Карабара. Так и быть, скажу. Ты был откровенен со мною – как настоящий брат. И я отплачу тебе тем же и не стану скрывать от тебя, как намерена поступить.
Где-то ухнул филин – и все смолкло. Гайтана сказала доверительным тоном, впрочем, подмешав в него и изрядную долю желчи:
– Только не подумай, Карабара, что я намерена тебе угрожать. Что ты! Что ты! Хотя, как ты сам знаешь, я прямо сейчас могла бы превратить тебя в лягушку, или в червяка. Но ведь мы с тобой – все равно, что брат и сестра, верно? Поэтому я ничем не хочу тебе навредить. Но дело есть дело, сам понимаешь? Так что – хотя мне и очень не хотелось бы этого делать – а, все-таки, я буду вынуждена сообщить товарищу Кингу о том, что ты передал нам схемы секретных подземных ходов. И, заодно уж, рассказать ему, сколько тебе отвалили за это золотишка из царской казны. Только не думай, Карабара, что я стану наговаривать ему на тебя всякие небылицы. Нет, нет! Я всегда играю в открытую и сообщу товарищу Кингу лишь одну голую правду, только правду и больше ничего. А теперь мне пора идти, Карабара. Прощай, мой верный брат.
– Постой, Гайтана! Постой, родная моя! К чему так спешить?
– И как ты считаешь, что сделает с тобой после моего доноса товарищ Кинг? – злорадно присовокупила Гайтана. – Подумай об этом хорошенько, Карабара, пока твоя пустая башка все еще сидит у тебя плечах.
– Только не надо так шуметь! – заволновался Карабара. – Говори потише, пожалуйста, Гайтана! К чему эти распри между старыми друзьями? Зачем так сердиться?
– А с чего ты взял, Карабара, что я сержусь? Я вовсе не сержусь. Я только пытаюсь растолковать тебе – дабы у тебя чуток прояснилось в твоих муравьиных мозгах – что сделает с тобой товарищ Кинг, когда узнает о твоих делишках. Ведь это же ясно, как божий день. Он отдаст тебя своим шулякам, верно я рассуждаю? А ведь ты знаешь этих мясников, и не хуже меня понимаешь, что они с тобой сделают. Эти живодеры подвернут тебя таким адским пыткам, что ты сознаешься и в том, чего не делал. Они живо развяжут тебе язык! И, в конце концов, ты укажешь им, в какой норке припрятал свое золотишко, чем и подтвердишь свою вину. После чего тебя торжественно вздернут за ноги на какой-нибудь осине – в назидание другим лесным братьям. Но каждый сам кузнец своего счастья, правильно ли я говорю, Карабара?
– Послушай, Гайтана…
– Приятных сновидений, Карабара. Я всегда уважала чужой выбор, тут тебе не в чем меня упрекнуть. Ты его сделал. Это твое право. И у меня к тебе – никаких претензий, никаких обид.
– Ой, Гайтана, Гайтана! Зачем ты говоришь такие страшные слова? Милая моя, родная моя Гайтанушка! Родненькая моя! Ну, почему, почему мы не можем решить все по-доброму? Ведь ты сама говорила, что мы с тобой – как брат и сестра! Ох, Гайтана, принцесса моя, радость моя! И какая же тебе будет выгода от того, что бедного Карабару повесят на осине, скажи? И какой резон терять такого ценного лазутчика в стане товарища Кинга? Ведь я могу еще пригодиться, и не один раз.
– Э! Да ты, как я погляжу, так ни черта и не понял! – злобно усмехнулась ведунья. – Лазутчики хороши при затяжной игре. А сейчас мы подошли к краю. Понимаешь? События завертелись с дьявольской быстротой, игра пошла по-крупному, и все стало очень, очень серьезно. Ты даже не представляешь себе, Карабара, насколько всё это серьезно. На кону – само существование вашей муравьиной цивилизации. И что там в такой мясорубке судьба какого-то Карабары? Одним насекомым больше, одним меньше – это, в такой свистопляске, пустяк. Сейчас все качается на весах, понимаешь? Все очень зыбко. Но ты сделал свой выбор. И я уважаю его. Приятных сновидений, Карабара.
– Постой, Гайтана. Постой! А кто тебе сказал, что я не желаю тебе помочь? Разве я говорил это? Напротив, я очень, очень хотел бы тебе помочь, и ты сама знаешь это. Я для тебя – в огонь, и в воду пойду, ты же мне как родная сестра! Вот только не знаю, с какой стороны взяться за это дело. Ведь товарищ Кинг очень хитер и подозрителен, его на мякине не проведешь. Ума не приложу, как повернуть это дельце?
– Думай, Карабара, думай…
– Э! – лесной брат стукнул себя кулаком в ладонь. – Ладно! Ради тебя – рискну головой! Пошли, Гайтана!
Он повел ведунью за собой и вскоре они остановились у небольшого куста можжевельника.
– Заметь это место, Гайтана, – сказал он ведьме. – А я попробую вытянуть сюда твоего паренька. Приходи сюда завтра ночью со своими людьми.
– Хорошо, – кивнула ведунья. – Но смотри, Карабара, не ошибись. Ошибка будет стоить тебе очень дорого.
Человекомуравей возвел очи к небу и, с печальной рожей, произнес:
– Ох, и трудное же дельце ты задала мне, Гайтана! Ох, и трудное! Даже и не знаю, как его провернуть… Я ж так рискую, так рискую! Накинула б еще хотя бы пять монет, а?
– Десять, Карабара. Десять. И этого будет довольно.
– Э-хе-хе! – вздохнул человекомуравей.
– И, кстати, Карабара, совсем забыла тебя сказать… Смотри, ведь теперь ты должен заботиться о моем здоровье! Если со мной что-то случиться – неважно что… Вдруг я, как Вакула, попаду в одну из твоих ловушек. Или еще что-нибудь в этом роде. И неважно даже будет, кто это подстроил, ты – или кто-то другой. Знай, Карабара, что мой колдун знает, куда и зачем я пошла. И, если я не выйду из этого леса, все твои фигли-мигли тут же станут известны товарищу Кингу. Так что лучше сразу выбрось все дурные мысли из своей головы.
– Ну, что ты, что ты, дорогая моя! Что ты, родная! Как ты могла даже подумать такое о своём побратиме!? У меня и в голове не было таких мыслей, поверь мне. Ведь мы с тобой – все одно, что родные брат и сестра.
– Вот и чудесно… Спокойной ночи, Карабара.