12. Черная вдова
На Подоле, в доме старой ведуньи Азы, живет молодая вдова Гайтана. Старая Аза прижила её с каким-то заезжим берендеем, и сама вырастила её1.
К двадцати двум годам дочь Азы расцвела той сдержанной красой, которой и поныне славятся китаянки, узбечки, удмурты и прочие представители восточных народностей. Росточка невысокого, осанистая, гибкая – она походила скорее на ловкого мальчика, чем на зрелую женщину. Возможно, Гайтана и не впечатлила бы своими формами почитателей Рубенса, отдающих предпочтение хорошо откормленным и холеным дамам, наполненных негой и ленью по самую макушку, однако для тех, кто не любит слишком много жирного в своем рационе, она могла бы считаться эталоном женской красоты.
В самом деле, грудь у Гайтаны хоть и невелика, но упруга даже и после нескольких лет замужества. Бедра – не слишком широкие – округлы и изящны, а живот остался таким же ровным и гладким, каким он был у нее и в семнадцать лет. Ножка, как и у всех восточных красавиц у нее так мала, что, кажется, ее ступню можно было уместить в ладонь мужчины. Мягкий овал лица светло-золотистого оттенка с округлым нежным подбородком, крохотный носик, (на который так и хочется нажать пальцем) узкие глаза, струящие из-под длинных пушистых ресниц томный, полный какого-то таинственного волшебства свет – все это дает нам право, по примеру персидских поэтов средневековья, одарить ее эпитетом: луноликая.
Сдержанная, немногословная и как бы даже несколько медлительная, луноликая Гайтана держала себя со всеми ровно и приветливо, и никто в целом свете не смог бы сказать худого слова о ней.
Такова была Гайтана.
В шестнадцать лет она вышла замуж за Братислава – одного из воинов велико-княжьей дружины, однако наслаждаться радостями семейной жизни ей выпало недолго, ибо её муж сложил свою буйну головушку в одной из приграничных стычек с печенегами, которыми изобиловал тот неспокойный век.
Потеря мужа потрясла молодую женщину до глубины души.
Как непохожа теперь стала она на прежнюю веселую и шаловливую Гайтану!
Раньше она любила, как и все женщины на свете, наряжаться в яркие цветастые одежды, подкрашиваться белилами и румянами, однако овдовев, стала носить все черное – даже и когда срок траура истек.
Лицо молодой вдовы, преисполненное самой глубокой скорби и печали, накрыла как бы некая тень, и под глазами пролегли темные круги. Отныне Гайтана стала редко выходить из дома, а когда появлялась на улице, то шла по ней, едва волоча ноги и горестно опустив очи долу, вызывая всем своим видом сочувствие у горожан.
Но куда же ходила молодая вдова? Чаще всего, по хозяйственным нуждам: в торговые ряды за продуктами, или к колодцу по воду. А также на кладбище, где был похоронен ее возлюбленный супруг.
В тот день, когда русские полки вступали в Киев, дочь старой ведуньи была на кладбище и, возвращаясь домой, увидела на Владимирской улице русское воинство, текшее живописной колонной ко двору великого князя.
Впереди, на пегой лошади, покачивался в седле славный воевода Ярослав Львович, а рядом с ним, на гнедом коне под малиновым чепраком, ехал Святослав Владимирович.
Поскольку в дальнейшем на князе Переяславском сойдутся многие нити нашего повествования, сосредоточим особое внимание на нем.
Итак, Святослав Владимирович восседал на гнедом коне по имени Звездочёт, словно сам бог войны и любви в одном лице. Голова ратоборца, с высоким гладким лбом и короткой русой бородкой, была увенчана остроконечным шлемом. Бездонные глаза сияли мужеством и отвагой, отражая, словно в небесном зеркале, всю чистоту его смелой и возвышенной души. Плечи у Святослава Владимировича были широки и крепки, и на них была наброшена алая накидка. Богатырское тело витязя было облачено в боевую кольчугу, а на боку висел широкий меч, упрятанный в ножны с искусной резьбой. При всем этом, его фигура была лишена какой-либо картинности.
Короче сказать, благородный облик князя Переяславского вызывал чувство восхищения у всех киевлян. И (заметим об этом в скобках) в особенности у юных восторженных дев и даже (о, боги земли Русской!) у многих зрелых и добропорядочных жен. Ибо от этого молодого человека исходила некая притягательная сила, струились невидимые физическому оку флюиды Силы и Чистоты. Не потому ли к ногам его Звездочета летели со всех сторон цветы, и отовсюду слышались приветственные возгласы: «Слава Святославу Владимировичу!», «Слава князю Переяславскому!» И не по этой ли причине ехавший чуть поодаль князь Тмутараканский имел такой кислый вид, как будто он отведал уксуса?
Когда князь Переяславский проезжал мимо чёрной вдовы, она подняла на него свои очи, и ее взор вспыхнул ярым всепожирающим огнем.
На следующий день луноликая Гайтана пошла на могилу мужа, однако ее ножки почему-то понесли ее не на околицу Киева, где находилось кладбище, а к центру города, и, сама не понимая, как, она очутилась у велико-княжьего двора (хотя могилы там точно не было) и многие горожане видели в тот день, как она бродила там, словно потерянная.
Придя домой, несчастная вдова почувствовала сильное недомогание, тоску и одиночество (что и вполне естественно в ее вдовьем положении). Она уселась у окошка на стул, и из ее глаз заструились слезы.
Долго, долго смотрела Гайтана куда-то вдаль опустошенным невидящим взором, и постепенно перед ней стали возникать удивительные образы.
И привиделось ей, будто бы она идет по кладбищу в какой-то вязкой полутьме… И подходит к могиле мужа и… кого же она видит там? Среди могил, облитый лунным светом, стоит Святослав Владимирович!
– Здравствуй, Гайтана, – говорит он ей, глядя на неё ласковыми глазами. – Что же ты бродишь тут среди ночи одна?
– Я пришла к мужу, – отвечает ему Гайтана, стыдливо потупляя очи.
– Ай, любила его?
– Да, – говорит Гайтана. – Уж как я его любила! Как любила! И останусь ему верна до гробовой доски!
Но как тоскливо, как одиноко и грустно ей в этой ночи! И ей так хочется, чтобы кто-нибудь её пожалел. И Гайтана начинает плакать, а Святослав Владимирович, желая утешить несчастную вдову, берет ее за руку… потом обнимает за плечи… потом прижимает ее к своему сердцу, и ласково целует в мокрые от слез щечки… а потом и в алые губы… потом в шейку. И… ах! ах! Он валит ее на землю, и его руки, его губы ласкают ее. И он шепчет ей на ушко такие сладкие словечки! И сперва осторожно и нежно, а затем со все возрастающим нетерпением и даже с грубостью начинает срывать с нее одежды, и она, в каком-то безумном полубреду, отдается ему среди могил.
Ах, какие безумные фантазии роятся иной раз в глубинах женского сердца! Гайтана очнулась от грез. Она не звала их, о, нет, они сами нашли ее! Но как же они сладки, и как притягательны! И ей уже хочется нырнуть в этот сладострастный омут еще разок, и окунуться в него с головой – а там, будь что будет. Но только втайне, втайне, вдали от посторонних глаз, чтобы об этом не ведала ни одна живая душа. И даже… даже… к чему кривить душой перед самой собой? – ведь сердце-то всё видит, его не обмануть! И даже – ах! – она готова сделать это наяву, а не только в своих грезах!
1 Тайна ее рождения покрыта мраком. Но, возможно, мы рассеем его в нашей следующей повести.
13. Тучи сгущаются
Две недели простояли русские полки в Киеве, празднуя победу над басурманами, а затем разошлись по своим городам и весям. Сами князья, впрочем, еще оставались в столице с малыми дружинами – ведь великий князь Владимир Всеволодович женил своего сына, и они были приглашены на свадьбу, подготовка к которой велась полных ходом. Лишь один Толерант Леопольдович, разобиженный на весь белый свет, не пожелал присутствовать на свадьбе своего племянника и, капризно топнув ногою, ушел к себе в Тмутаракань, демонстрируя этим явное неуважение и к великому князю, и к его сыну. Это вызвало всеобщее порицание среди гостей великого князя – с одной стороны. А с другой – никто об этом особенно и не печалился.
И ушел Толерант Леопольдович, как все думали, в свою вотчину, и сделал он двухдневный переход на юг, а потом нежданно-негаданно свернул на северо-восток и шёл целый день к половецким степям. И простоял он у их границ весь последующий день, а к вечеру к нему подошла орда Хана Боняка, и на следующее утро, соединившись с половцами, он двинулся с ним на Переяславль.
Сторожевые посты, впрочем, заметили этот его манёвр и донесли о нём воеводе. Еще раньше был перехвачен гонец Толерант Леопольдовича к хану Боняку, прозванному в народе «шелудивым хищником» за его частые и кровавые набеги на Русь. В письме, найденном под подкладкой собольей шапки посыльного, было писано:
Великому хану Боняку от Толерант Леопольдовича, князя Тмутараканского – радость и благополучие!
Знай, о великий хан, что я иду на Переяславль! Святослав Владимирович сейчас сидит в Киеве со своим войском и беспечно готовиться к свадьбе с дочерью твоего заклятого врага – Ярослава Львовича. Переяславль же беззащитен. Забудем же старые распри и обиды. Присоединяйся ко мне, о, гроза всей вселенной! Станем отныне друзьями и братьями на веки веков. Я сяду на стол Переяславский, принадлежащий мне по праву и нагло похищенный у меня моим племянником, ты же отомстишь ему за свое поражение у Воробьиной Горы и возьмешь богатую добычу.
Не медли же, скачи серым волком, лети черным вороном, торопись, пока город пуст, ибо удача любит отважных.
Отныне и навеки твой брат, Толерант Леопольдович.
Прочитав это послание, все вознегодовали на князя Тмутараканского за его предательство и, отложив свадьбу ввиду этих чрезвычайных обстоятельств, поспешили на выручку Переяславцам теми силами, что ещё оставались в Киеве.
Между тем Толерант Леопольдович и Боняк двигались к Переяславлю по ночам глухими потаёнными тропами, как волки, стремясь подкрасться незамеченными. Какова же была их досада и каково изумление, когда они, придя к стенам города, увидели перед собой грозные дружины Святослава Владимировича и пришедших с ним князей! Вот тогда-то Толерант Леопольдович и поздравил себя за свою предусмотрительность! В одиночку он не одолел бы племянника, но с ордами Буняка, падкого на наживу и кипящего жаждой мщения, можно было и потягаться…
Итак, Толерант Леопольдович поставил свое войско правом фланге под русским стягом, а басурмане заняли левое крыло, и над ними трепетал бунчук с лошадиным хвостом.
– Эй, тмутараканцы, собаки! – кричали Переяславцы предателям. – Так-то вы решили отблагодарить нас за нашу ласку? Проучим же вас, неблагодарные!
Воины Толерант Леопольдовича пасмурно молчали – крыть им было нечем. А с противоположного стана на них летели жгучие стрелы – пока что словесные:
– Эгей! тараканцы-голодранцы! Давно ль стали водить дружбу с погаными? Аль позабыли уже, как они потчевали вас своими вострыми стрелами да кривыми саблями у Воробьиной горы? Ужо узнаете у нас, как якшаться с косорылыми! Дадим вам добрый урок!
– Эй, сучьи дети! – кричали с другого конца. – Сверните русский стяг, не позорьте славы наших предков! Уж коли снюхались с басурманами – так и идите за их драным хвостом!
Начался бой.
Качнулся половецкий бунчук, и орды половецких всадников поскакали на Переяславцев, ощетинившихся копьями. Не слишком-то охотно двинулись в бой дружины Толерант Леопольдовича.
Конница басурман напоролась на русские копья и повернула вспять, сминая собственные же ряды. Звон мечей, крики раненных, топот и хрип падающих коней – все смешалось в один бурлящий кровавый водоворот. Внезапно передние ряды Переяславцев раздвинулись, и в образовавшиеся щели вылетела их конница. Впереди, на гнедом Звездочете, мчался, подобный живому воплощению бога войны, Святослав Владимирович, разя мечом врагов направо и налево и наводя ужас на козлобородых. Басурмане кинулись врассыпную, давя друг друга. Пожалуй, их бегство было еще стремительней, чем атака, и впереди бегущих войск, подобно двум прытким зайцам, скакали хан Буняк и князь Тмутараканский.
Разгромив врага, русские полки пробыли в Переславле еще десять дней, а затем вернулись в Киев. Пока происходили эти события, наступила поздняя осень с дождями и холодными ветрами. Вновь стали готовиться к свадьбе, и уже когда все полагали, что беда, накликанная черным вороном в день помолвки молодых, миновала, явилась новая напасть. Под стены Киева пришёл маг и чародей Гарольд Ланцепуп.