Ср. Мар 27th, 2024

* * *

Людмила Ивановна извлекла из сумочки зеркальце, припудрила нос, щеки, слегка подкрасила губы и, шурша платьем, поднялась из-за стола. Гудок на обеденный перерыв застал ее уже выпархивающей за двери.

Самый великий труженик группы «Центр» потянулся за своим рабочим столом и зевнул так, что едва не вывихнул челюсти. Лицо его при этом зверски перекосилось. К счастью, маленьких детей поблизости не оказалось, и никто в обморок не упал. Пяткин азартно потер руки и, с сизой улыбкой на устах, сказал:

– Ну что, Веня, партийку?

– Можно,– согласился Веточкин.

Автор нашумевшего бестселлера «Кодекс демократа-судоремонтника» вынул шахматы из ящика стола, расчистил место от бумажных кип, и высыпал на него шахматные фигурки. Веточкин прихватил свой стул и уселся напротив. Игроки расставили шахматы. Дебют разыгрывался в абсолютной тишине.

Идиллию нарушает товарищ Ливандовский.

Он бесшумно просачивается в группу «Центр» и направляет свои стопы к погруженным в глубокие раздумья шахматистам. В правой руке товарищ Ливандовский держит бутылку с кефиром, а в левой – бутерброд с колбасой.

Жуя бутерброд и почесывая бутылкой за ухом, Ливандовский кивает сам себе головой в ответ на возникающие в ней идеи. Не проходит и минуты, как он выносит свой суровый приговор:

– Да, плохо твое дело, Роман Степанович… Можно сливать воду.

Общеизвестно, что Ливандовский – крупный шахматный стратег. Ему достаточно даже самого беглого взгляда на доску, чтобы во всех тонкостях оценить позицию. Поистине фантастическая скорость шахматного мышления, тонкий аналитический расчет, склонность к ярким атакам на короля, во время которых он раздает фигуры налево и направо – вот те незаурядные качества, которые отличают этого даровитого шахматиста, когда он смотрит на чужую партию со стороны.

– Можно было бы ударить его лошадку,– с чрезвычайно умным видом принимается рассуждать Ливандовский,– но это все равно тебе ничего не даст, так как ровно через семь… нет, через восемь ходов после этого ты получишь мат.

Роман Степанович покачивается на задних ножках стула, сосредоточенно упершись ладонями в щеки и, похоже, не слышит этих мрачных прогнозов.

– М-да… – задумчиво покусывая нижнюю губу, бормочет Ливандовский. – Есть, конечно, один вариант… Можно было бы попытаться прорваться по левому флангу… Кинуть ему жертвяка… Пускай ест… – Ливандовский пренебрежительно машет недоеденным бутербродом. – Отдать ему пешку… Даже две… Их у тебя и так много… А потом… Что же потом?

Он трет свой сократовский лоб горлышком бутылки. Не проходит и минуты, как раздается его восторженный возглас:

– О, вижу! Вижу! Красота! Ха-ха-ха! Давай ему пешку! Слышишь, ты, дятел, давай ему пешку, пускай жрет!

Ливандовский хватается за живот и начинает корчиться в приступах тихого счастливого смеха. Все эти признаки явного умопомешательства не производят на Романа Степановича решительно никакого впечатления.

– Ну, что же ты раздумываешь, разиня? – горячится Ливандовский. – Чего ждешь? Давай ему пешака? Слышь? Я тебе говорю!

Роман Степанович, скрипя зубами, чешет затылок.

– Ну, не хочешь дать пешку, так дай ему тогда коня,– просит Ливандовский.

И затем в раздумье:

– По-моему, конь даже лучше…

Пяткин отрывает взгляд от доски и смотрит на подсказчика испепеляющим взглядом:

– Ты, тюфяк,– смачно цедя слова, огрызается он. – Ты чего сюда пришел? Нечего тебе делать – так иди в свой отдел и жуй там колбасу, или играй с Квашиным в козла.

А я тебе говорю, дай ему коня,– убеждает Романа Степановича Ливандовский. – Смотри: ты бьешь его пешку, он бьет твоего коня, ты бьешь его пешку…

– Да что это такое, понимаешь,– бормочет Пяткин. – Ходят здесь разные тюфяки. Дай ему пешку! Дай ему коня! А я вот сейчас дам тебе в зубы, понимаешь, чтобы ты не болтал над доской…

– Ха-ха! – Ливандовский кривит губы в иронической улыбке. – Не умеешь ты, Роман Степанович, играть в шахматы, и уже никогда не научишься!

– Ты, тюфяк, тебе чего здесь надо? – урезонивает его Пяткин. – Шахматы – игра интеллектуальная, тут думать надо, понял? Думать! Это тебе не сметы на лифчики составлять!

Он берется за ладью.

– Все! Взялся! Взялся! – радостно кричит Ливандовский. – Нет, Роман Степанович, так не честно! Взялся — ходи!

Подняв ладью над доской, Роман Степанович производит странные манипуляции губами, то выпячивая, то втягивая их. В конце концов, все же ставит ладью на прежнее место.

– Э, да ты, оказывается, слабак! – с разочарованной улыбкой произносит Ливандовский. – Не серьезный товарищ. Смыкаешься, как скрипач. Тебе только в поддавки играть, а не в шахматы.

Не отрывая глаз от доски, Пяткин бормочет:

– Ты, тюфяк. Пошел вон!

В глубокой задумчивости, он чешет за ухом. Затем снова берется за ладью, и начинает сообщать ей вращательные движения, словно пытаясь ввинтить в доску. Верхняя губа шахматиста при этом ползет вверх, обнажая желтые зубы, которыми он и начинает зловеще скрежетать. Тем не менее, ладья не ввинчивается.

– Ну, ты думаешь сегодня ходить, или нет? – подгоняет Ливандовский.

Пяткин ходит ладьей.

– Напрасно,– с глубокомысленным видом изрекает мэтр, покачивая своей курчавой головой. – Был лучший вариант.

Он ставит бутылку с недопитым кефиром на стол Квашина. Шахматисты делают еще несколько ходов.

– Ха-ха! – похохатывает Ливандовский, прижимая к своей переносице дужку очков. – А я-то думал, что он – игрок. А он, оказывается, дальше своего носа ничего не видит!

– А ну, вали отсюда,– огрызается Пяткин.

«Фу, какие вульгарные выражения!» «Прямо уши вянут!» «А еще член ДНДД!»

Эти реплики подают новые действующие лица. Они входят в группу «Центр» с таким видом, словно заплатили за билеты и теперь вправе рассчитывать на спектакль. Кое-кто из незваных гостей тянется за сигаретами и закуривает. Новые болельщики обступают доску и углубляются в анализ шахматной позиции. Роман Степанович, заткнув уши пальцами, беззвучно шевелит губами. Наконец неуверенно протягивает руку к ферзю Веточкина. На какое-то время его рука в нерешительности зависает над ферзем и вдруг опасливо отдергивается от него. Не в силах устоять перед соблазном, Роман Степанович вновь тянется к ферзю. Он зловеще скрежещет зубами, и тут уже и Ливандовский замечает, что ферзь Веточкина находится под боем.

– Э, Роман Степанович, так нечестно! – протестующим тоном восклицает этот тонкий аналитик. – Не тронь королеву! Ты что же, играешь на хапок?

Пяткин берет ферзя.

– Ну да, конечно! – усмехается Ливандовский. – Тебе подставили – ты и хапанул! А выиграть честно, по уму, – тебе слабо.

Гримасничая, как школьник, Роман Степанович чешет ферзем за ухом. Затем все же ставит его на место.

– Правильно,– одобряет это решение один из болельщиков. – Вот это – настоящий джентльмен!

Пяткин снова берет ферзя.

– Вот тебе и джентльмен!

– Ну что, ход сделан? – спрашивает Веточкин.

Пяткин ставит ферзя на место.

– Интересно, долго он еще будет ее ощупывать? – интересуется один из болельщиков.

– Как семнадцатилетнюю девушку,– добавляет другой.

– Когда я собирался жениться,– делится своими воспоминаниями Ливандовский,– а это был очень ответственный шаг в моей жизни, и ребята уговаривали меня одуматься и не делать глупостей – я и то меньше смыкался.

Роман Степанович берет ферзя.

– Ну, так как? Ход сделан? – уточняет Веточкин. – Или нет?

– Да, сделан! – кричит Пяткин, сверкая глазами. – Ха-ха! Тюфяки!

Он начинает раскачиваться на задних ножках стула, с каким-то даже торжеством прижимая ферзя противника к своей груди.

– Тюфяки! – кричит Пяткин. – Сделан ход, не сделан! Ребята его, понимаешь, отговаривали жениться! Нам не надо ощупывать семнадцатилетнюю королеву! Нам надо выигрывать! Ха-ха! Выигрывать у тюфяков!

Такой явный успех, как взятие ферзя противника, туманит ему голову.

– Перехаживать не будете? – коварно улыбается Вениамин.

– Нет, не буду! – ликует Пяткин. – Не буду! Ха-ха! А ты ходи! Посмотрим, брат ты мой, что ты теперь запоешь без ферзя!

Крепко зажав в кулаке фигуру противника, Роман Степанович разводит руки в стороны и, раскачиваясь на задних ножках стула, начинает исполнять известную арию дребезжащим фальцетом:

Сердце красавицы
Склонно к измене
И к перемене…

Веточкин делает свой ход – продвигает пешку на одну клеточку вперед. Улыбка сползает с лица Романа Степановича. Он прерывает пение, обхватывает голову руками и начинает ерошить волосы. Наступает гробовая тишина. И в ней раздается душераздирающий вопль Ливандовского:

– Вижу! Вижу! Ха-ха-ха! Мат! Да, мат!

Прижимая пальцем очки к носу, Ливандовский трясется от смеха. Пяткин сосредоточенно ставит ферзя на место и восстанавливает прежнюю позицию. Но Ливандовский не позволяет ему переиграть партию. С криком: «Все, все! Ход сделан!» и: «Не надо нам пудрить мозги!» он хватает ферзя и прячет его в карман куртки.

В довершение шахматного позора Романа Степановича, в отдел чинной поступью входит Юрий Осипович Золотарев – бухгалтер приблизительно одного с Пяткиным возраста. Он высок ростом, полноват, с нежной белой кожей и насмешливыми синими глазами – весь какой-то как бы расплывчатый, текучий, словно к нему применили специальный компьютерный эффект.

Ливандовский радостно кидается ему навстречу.

– Что такое? – застывая в дверях, озабоченно вопрошает Юрий Осипович. – Снова продул?

– Ха-ха-ха! Конечно, продул! – хохочет Ливандовский. – Он же понятия в шахматах не имеет!

– Ах, вон оно что… – понимающе кивает Юрий Осипович, сохраняя на лице невозмутимое спокойствие. – А я-то никак не пойму, что здесь за праздник. Думал, Пяткин прогрессивку выдает. А он, оказывается, опять сел в лужу… Как же это ты снова фраернулся, Роман Степанович?

– Ошибся в дебютных осложнениях,– поясняют болельщики. – Неточно разыграл вариант Дракона в новомалайской защите.

Ливандовский с восторгом подхватывает Юрия Осиповича под локоть и увлекает за собой. Юрий Осипович следует за ним с видом крупного шахматного светила. Ливандовский поспешно восстанавливает позицию.

– Вот, смотри! – захлебываясь от счастья, объясняет он. – Этому чурбану кинули жертвяка. Знаешь, насадили на крючок наживку и кинули ему под самый нос: на, чурбан, глотай! А наживка жирная, аппетитная! Не какой-нибудь там пешак, а королева! Ну, у Романа Степановича от радости в зобу дыханье сперло. Он с лету – клац! Знаешь, не как там лещ, или карась – тот сперва понюхает, пососет, прежде чем заглотить. Проверит, не там чего-нибудь несъедобного. А этот – как щука! Хвать с лету, проглотил крючок вместе с наживкой – и на дно. Видишь, сидит теперь, как вареный рак, даже губами пошевелить не может, только ртом воздух хватает. Хорошо, хоть на этот раз ему королеву наживили, а в другой раз он, бывает, и на голый крючок берет.

Юрий Осипович понимающе кивает и успокоительными жестами призывает Ливандовского умерить столь бурное веселье.

– А я ведь его предупреждал, чтобы он не брал королеву! – хохочет Ливандовский. – А он взял, баран!

Шахматное светило делает строгие глаза и тихо произносит:

– Ливандовский, прекрати сейчас же!

Затем отступает на шаг от стола и пристально всматривается в хмурое лицо незадачливого шахматиста. Всё смолкает. Юрий Осипович прикладывает руку к сердцу и печально склоняет голову в груди. Его фигура выражает глубокую скорбь.

– Роман Степанович, прими наши искренние соболезнования по поводу твоей очередной продутой партии… – с трагическими оттенками в голосе начинает Юрий Осипович. – Мы все сочувствуем твоей беде. Мы понимаем, что ты очень хороший, очень сильный шахматист, и что вокруг тебя собрались одни тюфяки, такие как Ливандовский и Веня Веточкин, которые даже путем не знают, что такое вариант Дракона в Ново Малайской защите. И нам тем более обидно, что такой крупный и интересный шахматист, как ты, вновь сел в лужу перед каким-то жалким тюфяком.

Окончив речь, оратор манит к себе Веточкина:

– Веня, можно тебя на секундочку?

Веточкин встает со стула и подходит к стоящему у окна Юрию Осиповичу. Тот меряет его осуждающим взглядом, укоризненно покачивая головой:

– Ай-яй! Нехорошо, молодой человек. Нехорошо…

– Что нехорошо?

– Нехорошо издеваться над пожилыми людьми. Вот ты когда-нибудь тоже стариком станешь. Приятно тебе будет, когда тебя обыгрывать начнут?

– Так это ж игра,– благодушно улыбается Веня.

– Игра! – на губах Юрия Осиповича появляется саркастическая усмешка. – Игра…

Он понижает голос – но, впрочем, с таким расчетом, чтобы все могли слышать его.

– Ты видишь, что человек понятия в шахматах не имеет?

Веня молчит.

– Так видишь, или нет?

Веточкин сдвигает плечами.

– Ну, а раз видишь, так и поддайся старику. Надо так: раз-другой проиграл – потом выиграл. Раз другой проиграл – потом снова выиграл. Чтобы у него поддерживался интерес к игре. Чтобы он думал, что тоже играть умеет. А то посмотри, что с ним делается: лицо позеленело, руки трясутся. В прошлый раз, помню, когда он тоже вот так вот семь или восемь партий подряд продул какому-то тюфяку, мы его холодной водой отливали. Да и теперь, того и гляди, придется в мокрые простынки заворачивать. Нет, ты смотри, смотри, не отворачивайся! Ну, видишь? На нем же лица нет. Так же с ним, не ровен час, и удар случиться может. Хватит кондрашка – и поминай, как звали! И понесут старика вперед ногами в белых тапочках! А ведь можно было бы уважить дедулю? Зевнуть ему там, ненароком, ладью или коня. Я знаю, он это очень любит. Тебе ведь не трудно? А ему – в радость.

Роман Степанович впивается в Юрия Осиповича гневным взглядом:

– Вы, тюфяки! – кричит он, брызгая слюной. – Вам чего здесь надо? Вы чего сюда пришли? Негде вам больше, понимаешь, языками чесать?

Демонстративно прикрыв лицо ладонью, Юрий Осипович продолжает совестить Веню:

– Вот видишь, что с ним теперь делается? А? Смотри, как у него зенки-то сверкают. Кажется, живьем готов съесть. А все почему? Да потому, что ты опять выиграл у него в шахматы. Вот Ливандовский, например, никогда у него не выигрывает. Он, как воспитанный человек, всегда сделает старику одолжение.

Пяткин судорожно сгребает фигурки с доски.

– Роман Степанович, давай сыграем партийку,– предлагает Ливандовский.

Роман Степанович не отвечает.

– Ты что, боишься?

– Тюфяк!

– Боишься – так и скажи!

В отделе накурено так, что хоть топор вешай. Веточкин смотрит на часы – пора бы уже и пообедать.

* * *

Веня вышел из тумана, и его взору открылась удивительная панорама. На ровной, как ладошка, площади, были рассыпаны хаты с крохотными двориками, и между ними зеленели лоскуты возделываемой земли. Над головой блестело голубое небо – плоское, с четко очерченными краями. В зените висело солнце и струило на землю свои ласковые лучи. Граница селения шла по обширной дуге и, похоже было на то, он вышел из молочно-белой субстанции на зады чьего-то подворья.

Он с удивлением обозревал диковинную местность, когда в сарайчике за домиком раздался какой-то стук, и послышалось кудахтанье кур. Потом он увидел, как из огороженного металлической сеткой участка, примыкавшего к сарайчику, вышла какая-то баба. Голова у нее была обмотана цветастым платком, а темное платье опускалась значительно ниже колен, и поверх него была надета стеганая безрукавка. На ногах у бабы болтались истоптанные чуни. В руках она держала миску – по всей видимости, она только что кормила кур. Не замечая Вениамина, крестьянка закрыла за собой калитку, через которую она вышла из курятника и, повернувшись к Веточкину спиной, направилась к дому.

– Эй, хозяюшка! – окликнул ее Вениамин.

Бабка обернулась, увидела Веточкина и, разинув рот, выронила миску из рук.

– Здравствуйте, – сказал ей Веня, но женщина, казалось, язык проглотила. – А куда это я попал, а, тетушка?

– В Бу… — пробормотала тетушка, мигая глазами. – В Бу… В Буяновку.

На лице у нее застыло такое выражение, словно она увидела змея Горыныча.

– А я, похоже, заблудился в тумане, – сказал ей Вениамин, приветливо улыбаясь.

Он подошел к оторопевшей женщине, поднял миску и подал ей ее. Бабка взяла миску и прижала к груди – плоской, как фанера. На подбородке у нее курчавилась редкая бороденка, а узкие губы были подкрашены. Если бы не платье, ее вполне можно было бы принять за мужика.

– Водицы попить не дадите, а, тетушка? – сказал Веня, пытаясь завязать разговор с местной жительницей.

Она кивнула, продолжая смотреть на него, как на чудовище.

К этому времени дед Роман уже сполз с топчана, надел штаны, перекинул полотенце через плечо и, зевая во весь рот, вышел во двор, чтобы умыться под рукомойником. Неподалеку от курятника он увидел жену с каким-то молодым человеком. Они двигались по направлению к домику, и дедушка Роман обратил внимание на то, что у парня было три глаза – два обыкновенных и еще один над переносицей во лбу. Кто бы это мог быть? Ему казалось, что в Буяновке он знает всех наперечет, однако этого молодца он видел впервые.

Он подождал, когда они приблизятся к нему и спросил:

– А ты, чей будешь, мил человек?

– Да я не из местных,– сказал Веточкин с добродушной улыбкой.

Этот ответ ошарашил деда Романа.

– То есть, как это – не из местных? А из каких же еще? – он постучал себя пальцем по виску. – Ты чо, паря?

Не понимая, чем вызвана такая реакция деда, Веточкин широко улыбнулся, полагая, что этим кашу не испортишь. Занятный типаж, подумалось ему. Вроде бы, и мужик – а под майкой канареечного цвета отчетливо вырисовываются тяжелые женские груди, уже порядком обвисшие. Бедра у деда довольно широки: рожать с такими бедрами – одно удовольствие!

Крестьянка обернулась и стала тыкать пальцем в молоко:

– Му! Му!

– Что «му?» – не понял дед Роман.

– Она хочет сказать, что я вышел оттуда, из тумана,– пояснил Веточкин.

Так состоялась эта историческая встреча двух цивилизаций. Весть о том, что к хате Пяткиных из внешнего пространства вышло неведомое гуманоидное существо, облетело село с быстротой молнии. Гипотеза о том, что кроме Буяновки существуют и другие миры, населенные разумными существами, блестяще подтвердилась. Романтики торжествовали, и скептики были посрамлены.

Первые дни село кипело, как потревоженный улей. Сельчане теснились у плетня дедушки Романа, и каждый старался под каким-нибудь благовидным соусом просочиться во двор, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на таинственного пришельца. Но с течением времени к Веточкину попривыкли, ажиотаж утих, и его персона перестала вызывать столь жгучий интерес. С некоторыми обитателями Буяновки Веня со временем даже встал и на короткую ногу. Поселился он в хате Пяткиных. Пожилая чета не имела детей и была рада появлению в их доме такого приятного молодого человека. Чтобы не есть хлеб даром, Вениамин помогал им вести домашнее хозяйство: колол дрова, вскапывал грядки, полол сорняки, кормил кур и гусей. Тихими летними вечерами хозяева выносили во двор скамеечки, усаживались под развесистой яблоней, и рассказывали разные истории. Баба Люда, вопреки ожиданиям Вениамина, оказалась женщиной с отменно подвешенным языком. Она знала все деревенские сплетни, и могла часами пересказывать их, приукрашивая и перевирая. Очень часто на эти посиделки заглядывали и соседи Пяткиных – Эд и Юрос.

Эд – заядлый рыбак и большой любитель игры в нарды. Волосы у него были золотистые, вьющиеся и очень густые, напоминавшие одуванчик в пору цветения. Лет ему было, наверное, под сорок. Юрос – добродушный балагур, иной раз, впрочем, и довольно язвительный, был уже в солидных летах. Как и баба Люда, он тоже был не прочь почесать языком. И, как и Эд, сыграть с дедом Романом партию-другую в нарды.

Иной раз, заходя к Пяткиным, Эд прихватывал с собой гитару и, бренча на ней, распевал дворовые песенки:

А в Чудаковке люди странные живут.
В Чудаковке рыбы по небу плывут.
А в Чудаковке ходят задом-наперёд,
И начальником у них там рыжий кот.

Откуда пошли эти песни – никто не знал, но исполняли их с удовольствием.

Баба Люда частенько пикировалась с дедом Романом.

– Вот скажи, Веня,– взывала она тогда к Веточкину, как к высшему судии,– у вас там, в тумане, тоже такие прохиндеи живут, или это только у нас в Буяновке такие водятся?

Разумеется, всем было интересно узнать о том мире, из которого явился Веня, но лучше всех умела добывать ценную информацию баба Люда. Она столь искусно вытягивала из Веточкина всевозможные сведения, словно была агентом секретной службы, а потом щедро сеяла полученную информацию по селу, дополняя ее своими домыслами.

Больше всего в рассказах Вениамина Буяновцев изумляло то, что мир, из которого он пришел, якобы не был подвержен мутациям. Это было похоже на сказку! Ведь в Буяновке мутировало и трансформировалось все.

Человек рождался мальчиком, но постепенно, день за днем, он превращался в девочку, а затем – опять в мальчика. Представительницы слабого пола также поочередно меняли свои ипостаси. Происходили трансформации и пределах самого пола. У Юроса, например, к появлению Веточкина, на месте носа вырос хобот, и уши стали большими, как у слона, а у Эда волосы перекрасились сами собой и сменили свой цвет с черного на желтый.

Особенно активно и охотно мутировала молодежь, старики же, как правило, как бы костенели в своих оболочках, и у них процессы трансформации протекали уже не столь стремительно.

Единственное, что не менялось в Буяновке, так это, пожалуй, солнце. Оно всегда висело на своем месте. Утром солнышко как бы разгоралось, а к вечеру затухало, но не совсем, так что и в ночные часы в его бледных лучах можно было ходить по деревне.

Да, рассказы Веточкина потрясали!

По его словам, выходило, что даже и небеса в том мире, из которого он явился, были такими, что в это и поверить невозможно! Солнце в них, якобы, плавало от одного края к другому, и когда оно скрывалось, наступала ночь. Само же небо напоминало огромную вогнутую чашу голубого цвета. А ночью в черном небе появлялись бесчисленные светлячки, и всплывала огромная желтая луна, и она обливала всю Землю томными нежными лучами. И еще много чудесного и небывалого рассказывал этот пришелец из мира иного – мира странного и непонятного.

Вот уж сказочник – так сказочник! И во всей Буяновке второго такого не сыскать!

* * *

Веня открыл дверь.

В клубах сизого дыма, прижимая к груди ферзя противника и раскачиваясь на задник ножках стула, с сияющим от счастья лицом, сидел Роман Степанович и кричал: «Тюфяки!»

Увидев Веточкина, он радостно воскликнул:

– Веня! Ты знаешь этого тюфяка? Вот! Вот этого тюфяка?

Рука с ферзем нацелилась в лоб Ливандовского. Шахматный стратег сидел перед Пяткиным, уныло понурившись над доской и сдавив свою курчавую голову руками.

– Ха-ха-ха! Этот тюфяк, брат ты мой, мне уже, понимаешь, две партии сдул! Вот, все свидетели! – Роман Степанович обвел рукой публику. – Два ноль в мою пользу! Ну, ходи, тюфяк! Давай, ходи!

На глазах Веточкина «тюфяк» сдул и третью партию, и как раз в это время раздался гудок, возвещающий об окончании обеденного перерыва.

– Ну да, конечно,– с кислой улыбочкой пробормотал Ливандовский. – Ты ж только и умеешь, что играть на хапок. В первой партии я тебе офицера зевнул, во второй отдал туру за пешку, а в третьей ты у меня вообще королеву за просто так хапанул!

– Не знаю, не знаю! – ликует Пяткин. – Туру, понимаешь, королеву… Нам надо выиграть! Сесть – и выиграть у тюфяка!

Юрий Осипович берет Веточкина под локоть и, подведя к окну, говорит:

– Ну? Видишь теперь, как надо? Вот так должен поступать каждый благовоспитанный молодой человек. Три партии подряд ему сдул. А почему? Ты думаешь, он не мог бы у него выиграть? Конечно, мог! Но он проиграл ему из чувства сострадания. А видел, как грамотно поступил? Сперва слона ему зевнул, потом ладью. А затем взял и ферзя подставил. Вот так вот и ты должен поступать. Ведь для него что главное? Выиграть. А как выиграть – неважно. Видишь, как он теперь счастлив! Теперь у него и работа пойдет веселее, и людям с ним общаться легче будет.

– Ха-ха-ха! Тю-фя-ки! – не обращая внимания на злопыхательства врагов, сияет Пяткин. – Вы с кем играть вздумали? А? Тю-фя-ки!

Он широко раскидывает руки и, раскачиваясь на задних ножках стула, начинает исполнять свою любимую арию:

Сердце красавицы
Склонно к измене,
И к перемене,
Как ветер в ма…

Дверь распахивается и в кабинет влетает Буянов. Пяткин обрывает пение на полуслове, устанавливает стул на все четыре ножки и с чрезвычайно озабоченным видом начинает складывать шахматы в коробку.

Буянов отдергивает обшлаг своего безупречно скроенного пиджака и бросает орлиный взгляд на часы, засекая точное время. Его брови грозно сдвигаются у переносицы. Пружинисто поскрипывая туфлями, начальник ОНиТ подлетает к столу Пяткина.

– Роман Степанович, у вас совесть есть?

Вместо ответа Роман Степанович извлекает из кармана штанов замусоленный платок, подносит его к носу и, напыжившись, трубно сморкаться.

– Я спрашиваю, у вас совесть есть?

По тону Буянова видно, что он настроен весьма агрессивно. Возможно, ему только что где-то «отвинтили голову» или «намылили шею». Так что с ним шутки плохи.

– Вы что здесь за шалман устроили?

Публика начинает потихоньку сдавать позиции. Последним покидает поле боя товарищ Ливандовский. Незадачливый шахматист утирает платком нос и засовывает платок в карман.

– Какой шалман? – уточняет Пяткин, пожимая плечами.

– Какой шалман? – с раздражением восклицает начальник. – Какой шалман!

Теперь он повторяет эту фразу уже не с таким раздражением, но зато вкладывает в нее столько сарказма, что даже твердолобый Роман Степанович вынужден слегка опустить голову.

– Да ведь по коридору же нельзя пройти! Я на втором этаже был – слышу: шум, крики, маты! Думаю, что случилось? Землетрясение? Пожар? Прибегаю в отдел – а это Роман Степанович в шашки играет! Вам что, Роман Степанович, больше заняться нечем? Мало того, что сами работать не хотите, так вы еще сюда своих друзей понаводили! Вы посмотрите, что у вас тут делается! Ведь здесь же так накурено, что к вам без противогаза зайти нельзя! Ведь вы же инженер, человек умственного труда! Я не пойму, как вы вообще можете работать в такой атмосфере! Я, например, как открыл дверь – так чуть и не упал. Смотрю, кругом дым, чад, а в чаду Роман Степанович на стуле раскачивается, песни поет, хохочет. Думаю, что делать? Бежать в пожарную, или звонить в психушку? Вы что, Роман Степанович? Разве можно себя до такого состояния доводить? Ну, хорошо, вам на себя наплевать, так ведь кругом же люди работают! На втором этаже у директора совещание идет. Что он подумает, когда услышит, как вы кричите: «Тюфяки?» Да он же завтра нас всех, к чертовой бабушке, с работы повыгоняет!

И – последний штрих мизансцены: Буянов с недоумением раскидывает руки по сторонам. Лихо, развернувшись на каблуках, он вдруг решительно выметается из отдела.

Роман Степанович трубно сморкается в носовой платок и бормочет ему вслед:

– Тю-фяк… 

ДНДДДобровольная Народно-Демократическая Дружина.

Окончание

От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *