Глава четвертая
Сцены из семейной жизни супругов Гвоздевых
Солнце клонится к линии горизонта. Геннадий Гвоздев вновь появляется в ванной. Указательный палец его поднят, на губах играет саркастическая улыбка.
– Лида, а можно тебе задать один вопрос?
Его супруга молча продолжает стирку.
– Лида, я, кажется, к тебе обращаюсь… Ты что, глухонемая?
Ни звука!
Своим строптивым поведением она явно провоцирует его на конфликт. Но, на сей раз, Геннадий Гвоздев демонстрирует свою железную выдержку. Он подносит палец к носу жены.
– Лида… вот как ты думаешь, что это такое, а?
– Не знаю.
– А хочешь, я тебе скажу?
– Нет.
– А давай я тебе все-таки скажу, а? Давай?
Жена не отвечает.
– Ну, хорошо… Ладно. Тогда пойдем, я тебе кое-что покажу.
– Мне некогда.
– Ну, на минутку. Это же не в Москву ехать. Или в Мариуполь. Это тут, рядом. Пошли, я хочу провести один эксперимент!
Геннадий Гвоздев берет жену за локоть и с таинственной физиономией тянет ее за собой к столу в гостиной. Здесь Геннадий Гвоздев проводит свой следственный эксперимент: его палец прочерчивает на столешнице волнистую линию. За ним остается коричневый след.
– Ну, что скажешь?
Так и не дождавшись ответа, Геннадий Гвоздев приставляет большой палец к сгибу указательного пальца и назидательно помахивает им перед лицом своей жены:
– Это пыль, Лида! Пыль! Понимаешь? И в связи с этим у меня к тебе возникает такой вопрос. Лида, объясни мне, пожалуйста, почему я должен жить в грязи? Тебе что, так тяжело взять в руки тряпку и вытереть пыль со стола?
– А тебе? – взгляд жены напряжен и колюч; он не предвещает ничего доброго.
– Что – мне?
– Тебе что, тяжело взять в руки тряпку, и вытереть со стола пыль? Или боишься, что руки отломятся?
Губы Геннадия Гвоздева вытягиваются в трубочку, и он погружается в раздумья.
– Нет, руки у меня не отломятся… – наконец отвечает он подчеркнуто сдержанным тоном, за которым, однако, чувствуется довольно сильное напряжение. – И мне не тяжело взять в руки тряпку и вытереть пыль со стола. А также постирать белье, помыть полы и приготовить ужин… Я – сама знаешь – работы не чураюсь! Но ты пойми, Лида. Пойми же ты, наконец! Для того чтобы в доме царили мир и покой – каждый должен заниматься своим делом. Женщина – своим, женским делом. А мужчина – своим, мужским.
Для лучшего усвоения этой глубокой мысли, Геннадий Гвоздев решает привести жене наглядный пример.
– Вот, допустим… нужно вбить в стенку гвоздь! Или передвинуть шкаф. Я же не стану обращаться к тебе за помощью? Нет, я засучу рукава и сам займусь этим делом! Потому что я знаю: это – моя, мужская работа!
– Да? – усмехается жена. – И много ты в этом году понабивал в стенку гвоздей и передвинул шкафов?
– Не важно! Главное – это принцип! Но если ты не в состоянии следить за чистотой в доме… Что ж! Хорошо! Дай мне, пожалуйста, тряпку, и я сам вытру эту чертову пыль со стола!
С этими словами Геннадий Гвоздев протягивает руку к жене. Геннадий Гвоздев ждет, когда жена положит ему в руку тряпку, чтобы он имел эту возможность – собственноручно вытереть пыль со стола! Но… где же тряпка?
– Лида, – звонко чеканя имя жены, произносит Геннадий Гвоздев,– я, кажется, попросил тебя дать мне тряпку, чтобы я мог вытереть пыль со стола!
– Тебе надо – ты и возьми,– отвечает жена, и в голосе ее нет даже и намека на сердечность.
– Но где же я ее возьму? – удивляется Геннадий Гвоздев. – Ведь я ж не заведую тряпками? Тряпки – это твоя, женская парафия!
– Бери, где хочешь.
– О, Боже! – Геннадий Гвоздев выступает в центр комнаты. – О, Боже ты мой! Есть ли в этом доме тряпка, чтобы я мог вытереть пыль со стола?!
Он воздевает руки горе, словно Отелло у ложа Дездемоны. Его реплика тонет в гробовой тишине.
– Хорошо! – восклицает Геннадий Гвоздев и уверенным шагом устремляется к вешалке. – Хорошо! Не хочешь дать мне тряпку – не надо!
Чистоплотный супруг срывает с крючка полотенце. С самым решительным видом он устремляется к столу, дабы собственноручно вытереть с него пыль! Жена, с не менее решительным видом, преграждает ему путь.
– Повесь полотенце на место!
– Но должен же я чем-то вытереть пыль со стола?
– Я сказала, сейчас же повесь мое полотенце на место!
– А чем же я тогда вытру пыль со стола?
Жена выдергивает полотенце из рук своего супруга и вешает его на крючок.
– И не смей больше трогать его, понял?
– О, Боже!
Геннадий Гвоздев расхаживает по комнате, всплескивая руками.
– О, Боже ты мой!
Где, где взять тряпку, чтобы вытереть пыль со стола? Почему в этом доме никогда ничего не найти? Начинаются усиленные поиски тряпки. На батареях отопления ее нет, на подоконнике…
Но что это?
Физиономия мужа вытягивается так, словно он увидел за окном свою покойную прабабушку.
– Лида! Лида! Иди скорее сюда! – палец Геннадия Гвоздева нацеливается на горшок с фикусом. – Посмотри!
Сосредоточенно сдвинув брови, он ковыряет землю под фикусом:
– Нда-а… – резюмирует Геннадий Гвоздев, покачивая головой. – Земля – как камень… Интересно, когда ты поливала его в последний раз?
– Что еще?
Взор мужа цепляется за вазу с цветами.
– О! И цветы завяли! – он приближает к букету свой нос. – Фи… Ну и духман, однако! Вода давно задохнулась. Неужели так тяжело было ее поменять?
– Все?
Лида собирается уходить, но он удерживает ее за локоть.
– Погоди. Давай поговорим спокойно – тихо, мирно, без всяких эксцессов, как подобает культурным людям. Ты думаешь, я не знаю, о чем ты сейчас думаешь? Знаю. Ты замоталась, устала, не успела полить цветы и вытереть пыль со стола, а я – деспот. Я мелочный, эгоистичный человек, я к тебе придираюсь вместо того, чтобы взять и помочь тебе. Так? Так… И даже не спорь со мной.
– А кто с тобой спорит?
– Так вот… я хочу, чтобы ты уяснила себе, наконец, одну простую мысль,– он собирает пальцы в щепотку и шевелит ими перед носом жены. – Вся наша жизнь как раз и соткана из таких вот мелочей. Понимаешь? Не давай мне повода – и я не буду мелочным. Понимаешь, нет?
Геннадий Гвоздев всматривается в лицо своей супруги, но, к своему великому сожалению, так и не встречает на нем никакого понимания.
– Ну, как же мне достучаться до тебя, а?! Как объяснить тебе все эти элементарные истины, наконец! – Геннадий Гвоздев разводит руки, дивясь непонятливости своей жены. – Ну, хорошо! Ладно! Допустим, ты не успела вытереть пыль со стола… Допустим, ты забыла полить фикус. Пусть даже так! Но давай возьмем другой пример…
Он приближается к шифоньеру, распахивает дверцу и роется в его недрах, приговаривая себе под нос: «так… трусы не глажены… брюки помяты…». Наконец, выуживает новый вещдок – рубаху в темно-синюю клетку.
– Смотри, Лида! Пуговица на рукаве оторвана! И это – факт, от которого нам с тобой никуда не уйти. А ведь я просил тебя пришить ее еще три дня назад! Верно? Ты скажешь: мелочь! пустяк! Но ведь именно из-за таких вот пустячков и рушатся семьи! И кто в этом повинен? Скажи?
В ответ доносится тяжкий вздох и какое-то неразборчивое бормотание – то ли «достал», то ли «заколебал», то ли еще что-то в этом же роде. Ну, да вода камень точит:
– Я, конечно, мог бы пришить эту пуговицу и сам! – произносит муж с кривою усмешкой. – И руки у меня бы не отломились! Но дело – не в этом. Дело – в принципе, в твоем отношении ко мне! Ведь не пришитая пуговица – это только внешнее проявление того, как ты относишься ко мне. Это, так сказать, лакмусовая бумажка, тест на то, заботишься ты обо мне – или нет. Любишь ты меня – или же я для тебя пустое место, нечто вроде засохшего фикуса, который ты забыла полить…
Конец этой блестящей тирады сопровождает хлопанье двери – это жена, не желая более выслушивать мудрых сентенций своего супруга, удаляется из комнаты. И, когда Геннадий Гвоздев вновь объявляется в ванной с дырявым носком в руке, губы у нее оказываются горестно поджатыми, а на глазах стоят слезы.
– Что, правда глаза колет? – в качестве предисловия приступает Геннадий Гвоздев. – Или, может быть, скажешь, что я не прав? Но, смотри, Лида. Смотри. Вот тебе еще один аргумент. Ты видишь этот носок? На пятке – дырка!
С этими словами он подносит к лицу склонившейся над тазиком жены свой носок-аргумент:
– О чем свидетельствует эта дырка?
Жена вырывает носок из руки мужа и с возгласом, «да пошел ты!» швыряет в его лицо его аргумент. Отвернувшись от мужа, она горько плачет.
Конструктивного диалога не получилось – разумеется, не по его вине. Но, даже видя, что жена кругом не права, Геннадий Гвоздев проявляет такое редкое душевное качество, как смирение!
Ведь ему, Геннадию Гвоздеву только что брошен в лицо носок! Вместе с носком Геннадию Гвоздеву брошено и это пошлое: «да пошел ты!» (И это – при всем том, что он со всех сторон прав!) И что же Геннадий Гвоздев? Возмутился? Ответил на обиду обидой? Злом на зло?
Нет! С поистине христианским смирением наш добрый самаритянин подходит к своей плачущей супруге и нежно обнимает ее за подрагивающие плечи, пытаясь загасить ссору…
– Ну, ну,– ласково воркует Геннадий Гвоздев. – Ну, чего ты так… разошлась? Что я такого тебе сказал, а?
Супруга сбрасывает с плеча его руку.
– И это – из-за какой-то там мелочи? Из-за какого-то там дырявого носка? Ну, перестань… Не понимаю, и чего ты так завелась?
Геннадий Гвоздев целует жену в висок, пытаясь утешить ее.
– Ну, ладно, давай не будем ссориться, а, Лида. Давай не будем ломать копья из-за всяких там мелочей. Ведь мы же с тобой – взрослые люди, не так ли? Ну что, мир?
Приятно улыбаясь, Геннадий Гвоздев протягивает согнутый крючком мизинец к мизинцу жены.
– Мир! Мир!
Он цепляется мизинцем за скользкий от мыльной пены мизинец жены. Сердце его преисполнено небесной доброты, кротости и нежности к своей супруге. Он прижимает ее к своей груди, и целует в мокрые щеки, и гладит ее по спине.
– Ну, ну, какие мы обидчивые девочки! – приговаривает Геннадий Гвоздев. – А ну-ка, вытерли глазки! Ну-ка, улыбнулись! Ну, кто это тут такой нехороший обидел нашу Лидочку? А вот мы сейчас ему!
И ни слова упрека! (Хотя носок-то в лицо брошен ему!)
Сердце женщины податливо, как воск, не так ли?
Гроза налетела и миновала, пронеслась, словно и не бывало ее вовсе, и вновь все задышало покоем и радостью. И в воздухе как бы даже повеяло неким духовным озоном, освежая несколько притупившиеся чувства молодой четы.
Геннадий Гвоздев, в порыве благороднейших чувств, пошел на беспрецедентный шаг: он самолично почистил, а затем и сварил картофель! Жена, тем временем, окончила стирку, развесила сушить белье и подключилась к общему делу: приготовлению ужина.
И вот семейство Гвоздевых сидит за вечерней трапезой, наслаждаясь тихим семейным уютом. После ужина супруга Геннадия Гвоздева перемывает посуду, укладывает дочь спать и занимается иными, чисто женскими делами, а Геннадий Гвоздев, устроившись поудобней в кресле, смиренно коротает вечерние часы досуга за просмотром телевизионного остросюжетного кинофильма.
Глава пятая
Пойман с поличным!
Утром, около половины десятого, Геннадий Борисович Перепелкин стоял перед зеркалом – моложавый, импозантный мужчина в строгом пепельно-сером костюме. Он как раз поправлял галстук, намереваясь уходить в институт, когда раздался телефонный звонок. Он поднял трубку. Хриплый женский голос спросил:
– Это ты, Гена?
– Да,– сказал Геннадий Борисович.
Ольга Николаевна, находясь в смежной комнате, сняла трубку параллельного аппарата. Какая-то женщина произнесла грубым неприятным тоном:
– Что ж это ты, сволочь такая, заделал Светке ребенка – и в кусты?
Ее муж ответил осевшим голосом:
– Какой Светке? Вы ошиблись номером.
– Слушай сюда,– сказала женщина. – У Светки родилась девочка, понял? Три сто. А ты мне тут – ошиблись номером! Ты лучше, блин, не петляй, а сходи к ней в больницу, если у тебя еще осталась, хотя бы капля совести. Она лежит в Тропинке1, палата №9…
– Да что вы такое плетете! – прервал ее муж. – Кто вы такая?
– Лида, ее подруга,– каркнула женщина. – Она мне все про тебя, мерзавца, рассказала.
– Не знаю я никакой Светки,– отпирался Геннадий Борисович. – Вы меня с кем-то путаете.
Сиплый, полный ненависти голос, произнес:
– Слушай сюда, гвоздодер. Ни с кем я тебя не путаю, понял? Сумел заделать ребенка – так умей и отвечать. Сходи в больницу и проведай Светку. И подкинь ей хотя бы немного бабла.
– Повторяю Вам, вы набрали не тот номер!
– Да что ты говоришь! Ай-яй! – саркастическим голосом ответили в трубку. – У тебя что, анемия? А не ты ль окучивал Светку на моей хавире? Так вот: любишь кататься – люби и саночки возить!
– Какие саночки? Черт знает что!
Из трубки гневно зашипело:
– Так, значит, ты отрекаешься от своей дочери? А Светку бросаешь на произвол судьбы?
– Да, отрекаюсь! – нервно выкрикнул Геннадий Борисович.
– Ну, ты козел…
На этой неприятной ноте разговор прервался. Геннадий Борисович опустил трубку на рычаги.
– Бред какой-то! – пожимая плечами, проронил он и увидел, как в комнату входит жена.
– Ну, и как там Светка? – осведомилась она с дрожащей улыбочкой на губах. – Говорят, уже родила? Три сто?
Она старалась выглядеть беззаботной, но это ей плохо удавалось. Муж глупо улыбнулся.
– А, так ты все слышала? – он небрежно махнул рукой. – Чепуха какая-то. Очевидно, неполадки на телефонной линии. Ты же знаешь, как работает наша связь: звонишь в баню – а попадаешь в морг.
– Да что ты говоришь! – жена с усмешкой покачала головой. – Ай-яй! Связь виновата… А это что тогда такое?!
И с этими словами она швырнула в лицо мужу скомканный клочок бумаги. Он упал на пол. Геннадий Борисович поднял его, разгладил и стал читать. На измятом листке было выведено каллиграфическим женским почерком: Светлана Павловна, а напротив стоял телефонный номер. На лице мужа отразилось недоумение.
– Что это?
– А ты не догадываешься?
– Нет.
– Телефонный номер твоей Светки!
– Где ты его взяла?
– Вывалился из кармана твоих брюк! Когда я гладила белье! Так что впредь будь осмотрительней.
Муж насупился. Его физиономия выражала напряженную работу мысли, и это лишь усилило подозрения Ольги Николаевны.
– Что, уже сочиняешь новую сказочку, Андерсен ты мой?
– Постой, постой! – пробормотал муж, недоуменно почесывая затылок. – Какая же это может быть Светлана Павловна?
– Тебе виднее! Скорее всего, та, что сейчас в роддоме? Или у тебя есть какая-то еще?
– А! Вспомнил! – воскликнул муж, хлопая себя ладонью по лбу. – Так это же наша англичанка! Да! Точно! Я ж просил у нее почитать Киплинга в оригинале. Да вот же он, на полке стоит!
– Я так и поняла,– полным сарказма голосом заметила супруга. – Вы вместе читали Киплинга. И в результате у нее родилась девочка. Три сто.
– Оля, ну при чем тут это! Я же объясняю тебе, это – Светлана Павловна, наша преподавательница английского языка…
– Которая так любит Киплинга! Не то, что я, серая и убогая. Кстати, вы еще не решили, как назвать девочку?
– Оля, ну что ты такое говоришь! Кто-то ошибся номером. Вот и все.
– Понятно! И подбросил в твой карман листок с телефонным номером этой женщины. Ты знаешь, я уже сыта по горло твоими сказками.
– Какими сказками, Оля? Какими сказками!
– А вспомни хотя бы ту драную кошку с облезлым хвостом, с которой ты снюхался в Железном порту!
– Оля, давай не будем ворошить прошлое, ладно? Ведь мы же условились никогда больше не вспоминать об этом.
– Вот именно. Условились! И я поверила тебе, как последняя дура! И вот теперь – твой новый финт! И с каким ярким финалом! Словно в австралийском телесериале! Можно и телевизор не включать.
Геннадий Борисович взял гребешок, и еще раз пригладил свои густые волнистые волосы. Оправдываться было бесполезно.
– Ну, все,– произнес он солидным сочным баском, спрятав расческу в карман пиджака и деловито взглянув на свои позолоченные часы. – Мне пора в институт, обсудим это позже.
– И, кстати, не забудь заскочить по пути в роддом,– посоветовала жена. – Это ведь совсем неподалеку.
– Оля, ты прекрасно знаешь, что у меня с утра лекция! Дался тебе этот дурацкий роддом.
Уже уходя из дома, он заметил дочь. Она только что встала с постели, очевидно, разбуженная их разговором, и стояла в дверях, пытаясь понять, о чем спорят родители.
Тропинка — городская больница имени Афанасия и Ольги Тропиных, построенная на средства их наследников и переданная в дар жителям г. Херсона в 1914 году