Пьяные кони

Глава одиннадцатая
В поисках приключений

Итак, тормоза были отпущены, рассудок отключен – Петр плутал по городу, и им все настойчивее овладевало одно желание: он хотел Женщину.

Неважно, какой она будет – рыжей или серо-буро-малиновой, толстой, или тонкой. Главное – чтобы у этого существа были женские ноги, лицо, грудь. Главное – вырваться из колеса этой рутинной, монотонной жизни, закружиться в хмельном угаре, дойти до крайней точки, до ручки, позабыв обо всем на свете.

А там – будь что будет. Эх, гуляй, Петя!

Поначалу дело не клеилось, и он никак не мог завести изящного знакомства. Однако Петр не терял надежды. Он не сомневался, что такой видный мужчина – пусть даже и вдребезги пьяный – непременно добьется своего.

Долго ли шатался он по улицам, отпугивая своим видом представительниц прекрасного пола? Какие черные силы бушевали в его груди? Наконец он вышел на Краснознаменную. На троллейбусной остановке стояли две женщин. Одна была пухленькой, лет сорока, другая – постарше: настоящая баба-яга, костяная нога, какими пугают маленьких детей. Петр приблизился к ним.

– Здравствуй, красавица,– сказал он пухленькой. – Давно автобуса не было?

Женщина повела плечами. Петр взял ее за руку и посмотрел ей в глаза долгим нежным взглядом.

– Послушай, девочка,– мягко проворковал Петр, не сводя с нее призывного взора. – Ты далеко едешь?

– Далеко.

– Куда, если не секрет?

– Домой.

– А где твой дом?

Женщина промолчала.

– Ты сильно спешишь?

– Да.

– А это кто? Твоя подруга?

– А в чем дело?

Петр обнял женщину за плечи. Губы его дрогнули в   улыбке:

– А ты не понимаешь?

– Нет.

– А если я скажу тебе, в чем дело? Сказать?

– Ну, скажи.

– Ты мне нравишься,– сознался Петр, простодушно улыбаясь. – Идем, погуляем, моя радость. Смотри, какая ночь звездная.

Женщина улыбнулась ему в ответ:

– Стара я уже с тобой гулять.

– Как это стара? – изумился Петр. – Глупости. Ты говоришь глупости. Из нас выйдет чудесная парочка. Ну-ка, идем к фонарю, я рассмотрю тебя получше.

Он потянул женщину к фонарю.

– О,– с восхищением проговорил Петр, рассматривая ее на свету. – Как же ты говоришь, что стара? Да ты просто прелесть! Ну, прямо персик! Тебе, наверное, нет и девятнадцати? И смотри, какая пышечка! Щечки кругленькие, губки свежие, как вишенки! Так и хочется поцеловать. Блондиночка, кажется? Ну, да, блондиночка. Смотри, какая удача! А я как раз люблю блондинок.

Он потрепал женщину по щеке.

– Ты чудо как хороша! Поверь, моя милочка, я влюбился в тебя с первого взгляда. Ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Нет,– сказала блондинка.

– И напрасно. В тебя же просто нельзя не влюбиться! – заливался соловьем Воробьев.– Ах, девочка моя, если бы ты знала, как ты хороша! Какое у тебя красивое лицо! Какая шейка! Какие глазки! Какая великолепная фигур-ра! У тебя чудесные формы, поверь мне. Ты вся такая пышная, роскошная, как пирожок в духовке. И, знаешь, ты мне чем-то напоминаешь Аллу Пугачеву. Ты, часом, не ее сестра?

– Нет.

– И не племянница?

Она с улыбкой покачала головой.

– А, может быть, ты ее внучка? А? Нет? Но ты поешь? Наверняка поешь! Мне кажется, что у тебя чудесный голос. Ты знаешь, мне так хочется послушать твое пение…

– А больше ничего?

– Ну, почему же – ничего? – со сладкою улыбкой промурлыкал Петр. – Ведь мы с тобой не дети… Ты знаешь, в тебе есть что-то необыкновенное, какая-то изюминка. У тебя оч-чень, оч-чень красивые ноги, поверь мне. Ах, какие у тебя ножки! Бог ты мой! Ты знаешь, кажется, где-то у Пушкина на этот счет здорово сказано. Погоди, дай-ка припомнить, как там у него… Ага! Вот, слушай: 

Мелькают ножки...
Тра-та-та-там...
По их следам
Летают пламенные взоры. 

Ну, или что-то в этом роде. И, кажется, что-то насчет того, что во всей Руси он никак не может найти пары приличных женских ног. В общем, очень свежо и оригинально… Хотя, ты знаешь, я не особенно высокого мнения о Пушкине, как о поэте, и все никак не могу взять в толк, за что его все так расхваливают, но местами он бывает неплох. И насчет ног он верно подметил: для женщины ноги – это главное. Фасад, конечно, тоже имеет значение, ну, и душа там и всё такое, но ноги – это в женщине основное. Нет, серьезно, настоящий мужчина ради красивых женских ног на все, на все пойдет! Не веришь? А хочешь, я понесу тебя на руках к звездам? Не? Не хочешь? Ну, ладно. Дело не в том. Главное – я парень хороший… Пошли, пошли погуляем, моя прелесть!

Он потянул блондинку за руку. Та слабо упиралась.

– Ну, что ты как маленькая? – засмеялся Петр.– Или ты мне не веришь? Посмотри на меня: взгляни в мое открытое, честное лицо. Разве я похож на обманщика? Пойдем со мной, моя куколка, и я подарю тебе море блаженства!

– Нет, не могу,– вздохнула блондинка.

– Но почему, почему?

– Нам надо ехать.

– Глупости,– возразил Петр. – Ты говоришь глупости. Куда тебе спешить? Домой? К мужу? Неужели тебе никогда не хотелось вырваться из этого водоворота? Но вот минута настала! Поверь, твое счастье близко. Зачем же тебе ехать домой, когда рядом с тобой – такой классный мужчина! А ты – так молода, так обворожительна, и хороша!

Не удержавшись, Петр поцеловал женщину в щеку. Она неуверенно оттолкнула его от себя.

– Лида, не дури,– раздался хриплый каркающий голос.

Они обернулись.

– Прямо не знаю, как и быть,– с какой-то детской полуулыбкой сказала блондинка. – Смотри, какой кавалер подвернулся.

Петр обнял Лиду, прижался щекой к ее щеке.

– Уйди, не мешай нашему счастью,– с пафосом произнес он. – Ты видишь, как мы счастливы, как нам хорошо вместе!

– Ты что, сума сошла? – сказала костяная нога. – Нам надо ехать.

– Ехать? Куда ехать! – вскричал Петр.– Я не пущу ее! Она останется со мной! Уйди, разлучница

– Лида! – каркнула подруга и взяла ее под руку. 

– А как вас зовут? – спросила Лида, мягко улыбаясь.

Петр картинно поклонился женщине – при этом его повело в сторон – и галантно поцеловал ей руку.

– Петр Васильевич Орлов,– представился он. – В душе своей поэт, однако, в силу некоторых прозаических обстоятельств вынужден заниматься изнурительной умственной работой на благо отечественной индустрии. В чем именно состоит моя работа – я, к сожалению, сказать не могу. Сие – государственная тайна! Впрочем, поговорим о чем-нибудь возвышенном… Лида, милая, у тебя прекрасные волосы…

В то время, как Петр занимал свою даму подобными разговорами, баба-яга увидела на дороге зеленый огонек такси, выбежала на обочину и остановила машину.

– Лида! – каркнула она. – Поехали!

– Ничего не поделаешь,– женщина повела плечами, с сожалением глядя на Петра ласковыми глазами. – Надо ехать.

Она двинулась к такси. Петр последовал за ней.

– Да, да,– приговаривал он. – Ехать… Надо ехать… Как же я сразу не сообразил?

Баба-яга заняла место в машине рядом с шофером. Петр, как и подобает галантному кавалеру, распахнул перед Лидой заднюю дверцу и, как только она уселась, ввалился в такси.

– Поехали,– захлопнув дверцу, сказал он и тронул шофера за плечо.

– Что? – отозвалась баба-яга. – А ну, вылазь!

– Это моя тетя,– с приятной улыбкой пояснил шоферу Петр.– Вечно возникает. Ну, поехали, командир. Мы спешим.

– Нахал,– буркнула баба-яга.

Шофер тронул машину с места. Петр обнял блондинку и горячо поцеловал в шею.

– Куда мы едем? – спросил он.

– Домой.

– Не валяй дурака,– прошептал Петр. – Это ночь наша. Твоя и моя. Ты поняла? Второй такой случай тебе может уже не подвернуться. Учти, такие элегантные кавалеры, как я, не каждый день встречаются на дороге. Сейчас ты откажешь мне, а потом всю жизнь будешь себя казнить! Ты станешь старой, беззубой бабушкой, и будешь думать: «Зачем, ах, зачем я не уступила ему тогда!» Но будет поздно… Слишком поздно… Но нет! – вскричал Петр. – Я не допущу этого, моя ты прелесть! Нет!

Он начал осыпать женщину страстными поцелуями. Лида сидела, как пьяная, откинув голову на спинку сиденья и полузакрыв глаза.

Голос бабы-яги вывел их из сладкого забытия.

– Приехали,– протрубила она. – А ну вставайте!

Петр с блондинкой разомкнули объятия. Такси стояло. Баба-яга расплачивалась с ухмыляющимся шофером. Они вылезли из машины. Петр обнял блондинку и пошел с ней по улице. Баба-яга настигла парочку.

– Пусти ее,– каркнула она, хватая подругу за руку.

– Не пущу, – ответил ей Петр. – Кто ты такая, и по какому праву вмешиваешься в нашу жизнь? Она хоть и молода, но уже не нуждается в твоей опеке.

– Ей надо домой.

– Она сама знает, куда ей надо. Да что это такое? – вдруг возмутился Петр. – Какая дикость – становиться на пути у влюбленных!

– Лида, брось ты этого идиота,– сказала баба-яга.

Блондинка нерешительно улыбнулась.

– Да… Нам надо идти.

Взгляд ее говорил совсем о другом.

– Что? – вскричал Петр. – Идиота? А ну повтори! Да знаешь ли ты, что совершила? Ты оскорбила Че-ло-ве-ка! А ты… – Петр перевел взгляд на блондинку и укоризненно прокачал головой. – Иди… Иди, если твоя мамочка для тебя дороже нашего счастья. А я пойду один… Я пойду в горы, в пустыню… Я пойду к синему морю, повешу камень на шею и спрыгну со скалы… Ты этого хочешь? Ты этого добиваешься? Ну, хорошо! Пусть будет так! Пусть будет по-твоему!

Петр нервно зашагал взад-вперед.

– Я ухожу! – Воробьев драматически всплеснул руками. – Ухожу навсегда. В пучину небытия! В мир иной, где нет ни зависти, ни злобы, ни печали! Но сперва, перед своею кончиною, мне хотелось бы сказать Вам несколько слов. Надеюсь, Вы не откажете в этом человеку, стоящему одной ногой в могиле? – с язвительною усмешкою обратился он к бабе-яге.

Он притянул к себе блондинку – так кот подтягивает к себе лапой кусок упавшего на пол мяса.

– Идем, моя радость, мое сокровище. Два слова – и все будет кончено. Навеки!

Он обнял женщину за талию и зашагал с ней по улице.

– Лида, не делай глупостей! – каркнула костяная нога.

Петр увлек ее в переулок.

– Куда мы идем? – спросила Лида.

– Неважно. Нам надо оторваться от твоей пришибенной подруги. Бог мой, какая дура! А ты тоже хороша: «Нам надо идти!»

– Но ты же видел, как она привязалась!

– Значит, надо было сразу отшить ее. Кстати, кто она такая?

– Сестра.

– А ведет себя так, словно она твоя мамочка… – Петр развел руки. – Какая бестактность! Поцелуй меня.

Женщина потупилась.

– Ну, поцелуй же. Или я тебе не нравлюсь? Давай не будем играть в кошки-мышки.

Женщина промолчала, и тогда Петр сам припал к ее губам.

– Теперь ты,– насладившись долгим поцелуем, предложил он.

Она колебалась.

– Ну?!

Блондинка легонько поцеловала его в губы.

– Сильнее,– потребовал Петр. – Я хочу, чтобы ты целовала меня как любовника, а не как мужа.

Женщина повиновалась.

– Ну вот,– довольно улыбнулся Петр.– Совсем другое дело… Скажи, я тебе нравлюсь?

– Да.

– Ты мне тоже. Не, серьезно… А вон и скамейка. Посидим?

Вблизи, под акацией, действительно виднелась скамейка. Они сели на нее и стали целоваться.

– Ты чудо как хороша,– горячо шептал женщине на ушко Петр. – Милая моя, у меня никогда, никогда не было таких шикарных женщин. Ты так волнуешь меня! Я просто не могу. Мне кажется, что я сошел сума. Ты даже не представляешь, что творишь со мной! Я так хочу тебя! Не говори мне нет! Все равно ты будешь моей этой ночью!

Он зажал женщине рот поцелуем.

– Не говори мне нет! – оторвавшись от ее губ, прошептал ей на ухо Петр. – Ты такая красивая, такая роскошная женщина. Ну почему, почему мы не встретились раньше?

Петр в волнении устремил на нее огненный взгляд.

– Богиня! – вскричал он. – Ты богиня!

И вдруг рухнул перед женщиной на колени, с мольбою протянул к ней руки и с надрывом продекламировал.

Я к тебе пришел
Из далеких стран.
Я тобою был
До зари пьян.
 
В свои сети меня
Заманила ты.
Мою молодость
Загубила ты. 

Он всхлипнул и уткнулся женщине лицом в подол платья, как маленький мальчик. Плечи его вздрагивали от рыданий. Блондинка погладила его по голове.

– Что с тобой, Петя? – спросила она.

– Она не любит меня! – в отчаянии прорычал Петр.

– Кто?

– Жена,– горько заплакал Петр. – Жена! Кто же еще?

– Ну, успокойся.

Женщина подняла его на ноги, усадила рядом с собой.

– Успокойся, Петя,– говорила она, прижимая его к своей груди и целуя в мокрые щеки.

– Нет! – плакал Петр. – Она меня не любит! Я никогда, никогда не был ей нужен! Ты понимаешь? Нет, ты этого не понимаешь. Ты ничего, ничего не можешь понять! Я не могу так больше жить!

– Но почему? Почему?

Женщина взъерошила его волосы. Ей нравилась играть роль утешительницы молодого красивого мужчины.

– Мой милый мальчик,– прошептала она. – Ну, не плачь. Все пройдет. Все будет хорошо… Пойдем ко мне?

– Куда?

– Ко мне домой.

– А как же муж?

– Глупенький,– улыбнулась женщина. – Мой глупенький, маленький мальчик… Успокойся: у меня мужа нет.

Глава двенадцатая
Покаяние

За ночь небо заволокло грозовыми тучами, и к четырем часам утра хлынул ливень.

Потоки воды забарабанили по крышам домов, загудели в водосточных трубах и покатились по улицам нашего городка, смывая грязь, скопившуюся во всех закоулках за долгие дни июльской жары.

На Советской, Подпольной, Рабочей и других улицах уровень воды достиг 30–40 сантиметров, а по Колодезной дождевые потоки неслись уже настоящей рекой. Этот ливень сопровождался молниями и шквальным ветром, вырвавшим с корнем множество старых деревьев. Впрочем, по времени он не был таким уж и продолжительным – буйство стихий длилось не более 4 часов.

Петр Воробьев явился в родные пенаты в самый разгар ливня. Домашние тапочки, в которых он вышел из дому на дружескую прогулку с папой Шульцем, были унесены потоками мутной дождевой воды, штанины мокрых брюк закатаны выше колен, поскольку нашему незадачливому поэту пришлось форсировать множество улиц, вдруг превратившихся в бурлящие ручьи, и на босых ногах гуляки налипли комья грязи.

Тихо, словно вор, «ни Гоголь и ни Пушкин» приоткрыл входную дверь и принялся вытирать ноги о коврик. Затем на цыпочках прокрался в комнату.

Настя лежала на кровати, глядя в потолок. Ее лицо было отчужденным. Услышав, как вошел муж, она не шелохнулась. С первого взгляда на жену Петр понял, что она не спала всю ночь – постель так и не была разобрана.

Он подошел к кровати с низко опущенной головой. На душе было гадко.

– Настенька, солнышко,– каким-то чужим, хриплым и заискивающим голосом произнес он. – Прости меня.

Она не ответила.

– Ну, прости…

Он протянул к ней руку, жалко улыбаясь. Жена взглянула на него с презрением, и его рука, как плеть, повисла в воздухе. На лице жены он вдруг увидел мелкие морщинки; они лежали у нее под глазами и вокруг рта; он увидел также, что кожа ее пожелтела, утратила свежесть, и что шея была тонкая и хрупкая, а глаза – опустошенные. Как же он раньше этого не замечал!

– Я знаю, что был не прав,– покорно склонив голову, выдавил из себя Петр. – Так получилось… Я перебрал… Ну, пожалуйста, прости… в последний раз, а? Я больше не буду. Честное слово, никогда больше не буду. Вот ты увидишь, ты сама потом увидишь…

За окном ослепительно блеснула молния, послышались раскаты грома. Из распоротого чрева небес с новой силой хлынули потоки дождевой воды.

Из глаз мужа потекли слезы.

О, как противен, как гадок сам себе был он в эту минуту!

– Ну, я подлец,– со слезами раскаяния на глазах, проговорил Петр. – Согласен. Ну, что ж… А ты прости? Ведь не совсем же я пропащий человек? Ты только дай мне возможность исправиться.

Разъяренный бык превратился в мокрую курицу… Жена отвернулась от него. Губы Петра жалостливо задрожали – теперь красоваться было уже не перед кем.

– Ну, хочешь, я встану перед тобой на колени, а? – предложил Петр, глотая слезы. – Хочешь? Я знаю, что виноват перед тобой. Но ведь я же тебя люблю!

Он остро чувствовал всю фальшь своих слов. Он предал свою любовь. И знал об этом.

Петр опустился на колени.

– Настенька, родная моя, поверь, в последний раз. Ты сама увидишь, я больше не возьму в рот ни капли спиртного. Я исправлюсь… Буду помогать тебе… мыть полы, читать детям книжки… Помогать во всем, сама увидишь. Ты только улыбнись.

Ему так хотелось, чтобы жена побранила его, поплакала у него на груди, как бывало когда-то, а потом и простила… Но она, казалось, не слышала его.

Вместо эпилога

Эта встреча, как думалось ему, была чистейшей случайностью. Но не была ли она, в своем роде, неким новым испытанием? Неким экзаменом на право называться мужчиной, который он был обязан выдержать ради себя самого, ради жены и детей, ради своей любви? Не устраивает ли Жизнь каждому из нас свои экзамены? И как часто бываем мы похожи на нерадивых учеников: срезываемся на самых элементарных вопросах, вновь идем на переэкзаменовку, вытаскиваем все те же билеты, и с каждым новым заходом сдавать экзамен нам становится все трудней. А когда Жизнь выставляет нам свои оценки – болезни, несчастья, скорби и одиночество – мы сетуем на судьбу.

На этот раз его экзаменатор стоял в очереди у бочки с пивом, переминаясь с ноги на ногу и почесывая голову. Увидев проходящего мимо товарища, он приветливо взмахнул рукой:

– О, Петек! Греби сюда!

Петр нехотя подошел к Таежному Волку. Каждая черточка в нем была ему невыносимо противна.

– Привет!

– Здорово…

Небрежное пожатие рук…

Как и в прошлую их встречу, вечер был чудесен – солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая край неба в нежно-багряные тона.

– Сколько тебе? – деловито спросил Волк.

Петр вздохнул, переступив с ноги на ногу. Давно ли он не смел смотреть в глаза жене? «Смотри, Петя, в последний раз,– сказала тогда Настя. – Или водка – или я. Выбирай».

– Так сколько тебе? – нетерпеливо спросил Керя.

– Я не буду.

– Да ты чо? – остолбенел Волк.

Теперь он стоял уже у самого крана. Продавщица подгоняла:

– Давайте быстрее. Не задерживайте.

– Так сколько тебе брать?

– Я ж сказал: не буду,– хмуро проронил Петр, силясь придать своему голосу необходимую твердость.

В очереди заволновались.

– Да чо вы там телитесь? Давайте, рожайте скорее!

– Шесть бокалов,– решил Сергей и крикнул: – Вова!

Подошел Вова. У Вовы – мясистое лицо с отвислым подбородком и маленькими заплывшими глазками; волосы русые, редкие, ниспадающие на узкий лоб, а уши — большие и слегка оттопыренные. Одет Вова в просторную клетчатую рубаху навыпуск, под которой вырисовывался округлый, как у беременной женщины, животик. Брюки он носил тоже просторные, светло-кремового оттенка, живописно украшенные пятнами винного цвета. На ногах Кериного приятеля болтались искривленные шлепанцы, а на лице играла безмятежная улыбка – похоже, этот человек был вполне доволен жизнью.

Троица отошла в сторонку и пристроила свои кружки на поверхности крыла над колесом бочки.

– Знакомься,– представил Керя своего приятеля. – Вова.

Петр нехотя пожал протянутую руку.

– Петр,– сказал Волк. – Мой лучший кент!

Этими словами церемония представления была окончена, и мужчины стали пить пиво.

– Да… Хороша,– высказался Вова с блаженной улыбкой, отпив с полбокала. – Особенно после вчерашнего бодуна…

– Ну,– кивнул Керя, сдувая пену с верхней губы. – Прямо как в сказке! Живая вода!

– Туда бы еще добавить грамм по пятьдесят водяры,– мечтательно заметил Вова,– и ваабще было б нищак.

Мужчины допили по первой кружке, пошли по второму кругу.

– Так какие будут предложения, а, братва? – поинтересовался Вова. – Может, сообразим на троих?

– Я не пью,– сухо отказался Петр.

– Что так? – участливо спросил Вова. – Печень?

– Нет, почки!

– Слушай его! – засмеялся Волк. – На прошлой неделе мы с ним так загудели!

– Так что ж ты тогда тут нам мозги компостируешь? – добродушно удивился Вова. – Я же вижу: свой чувак!

Лицо Таежного Волка расплылось в довольно глупой улыбке:

– Сколько ж это мы с тобой мекнули, а? – спросил он у Петра и стал подсчитывать количество поглощенного ими спиртного. Воспоминания папы Шульца были сбивчивыми.

– Послушай, Петек, а я чо, действительно плавал в какой-то канаве, или мне это только приснилось? — решил освежить свои воспоминания Волк.

– Плавал,– подтвердил Петр.

– Как? – искренне удивился школьный товарищ.

– Вольным стилем.

– Да ну!

Похоже, это было для него откровением.

– А ты куда потом подевался? – стал расспрашивать Керя. – Помню, как мы с тобой бухали в ганделике, а потом, кажется, добавляли еще у Бабы Тони.. И, вроде бы, из-за чего-то там поцапались? Ну, ты и шебутной, когда выпьешь, скажу я тебе! Молодец! Люблю таких.

В немногих словах Керя попытался воскресить в памяти дальнейшие события.

Из его слов выходило, что он ходил под окнами женского общежития, и все свистел, «как соловей разбойник,» намереваясь познакомиться с какой-нибудь «шмарой», пока одна из них, действительно, не выглянула и не сказала ему, чтобы он не мешал спать. Однако Керя не унимался, и тогда девушка, вновь выйдя на балкон, вылила ему на голову ведро помоев.

– В общем, погулял от души! – заключил свой рассказ папа Шульц. – Правда, потом пришлось погрызться со своей коброй… Прихожу домой, а она кричит с порога: «Где был, гуляка!» И качалку наготове держит. Я ей: «Не твое дело. Где был – там уже нету!» А она: «Как это не мое дело? Как это не мое дело? С какой это ты шлюхой таскался?» Эх, я как вспыхну – ты ж, Петек, мою натуру знаешь! – как понесу ее по кочкам! «Какая шлюха! Ты чо мелешь, дура?» А она: «Не такая я и дура, как ты думаешь!» Побежала в комнату, зеркало тащит. На, кричит, погляди на свою рожу, кобель поганый! И без справки ко мне больше не подходи! Я зырк в зеркало – а и точно: морда такая, словно по ней трактором «Беларусь» проехали. И вся шея в синяках. А откуда они взялись – понятия не имею.

– Вот видишь,– сказал Вова, благостно улыбаясь. Водка – это зло. А зло надо уничтожить. И подумайте сами, парни: если не мы – то кто?

– Действительно,– сказал Волк. – Кто?

Приятели выжидающие посмотрели на Петра.

– Так что? – наседал Вова,– пропустим по стаканчику сухаря – и в разбежную?

«Или водка – или я,– так сказала тогда жена. – Выбирай».

И тут какой-то злобный чертик шепнул ему на ухо:

«Да ты мужик – или баба?»

«А, может, действительно, выпить сто грамм, чтоб поддержать компанию? – засомневался Петр. – Чисто символически. А то, ведь, правда, неудобно как-то И сразу же – домой.

В сером небе выдавился бледный рог месяца. Мужчины стоят на полутемной улице. Петр держит Вову за пуговицу рубахи и вдохновенно декламирует ему свои стихи:

Лошадь в стойле стояла,
Сено жевала, фырчала,
И тихо хвостом мотыляла…

Конец