Ср. Мар 27th, 2024

39. Второй майдан

На майдане били колотушки, и во дворец, несмотря на толстые витражные стекла в окнах, долетали крики беснующейся толпы:

– Вакула!

– Вакула!

– Введите! – сказал колдун. 

Двери отворились, и ввели Конфеткина.

Два стражника – огромных рыжебородых детины – расступились и застыли по обе стороны от дверных створок.

Языки черных свечей задрожали, заколебались, словно на них подул ветер, и стали гаснуть одна за другой. Сердце колдуна трусливо дрогнуло: ох, не к добру это…

В сумрак тронного зала врывались свирепые голоса:

– Героям – слава!

– Смерть ворогам!

– Огня! – зарычал Гарольд Ланцепуп.

Зажечь погасшие свечи слугам не удалось, и пришлось засветить обычные; зал наполнился ясным свечением.

Очень неуютно почувствовал себя злой волшебник в лучах этого чистого света, и змеи на его плечах взволнованно заюлили, как будто бы их поджаривали на невидимом костре. Они порывались уползти от этого жгучего сияния в какую-нибудь темную щель, но сделать этого не могли.

А толпа на площади бесновалась, и её крики леденили даже и самые отважные сердца.

– Вакуле – волю!

– Гарольду – смерть!

– Хлоп, хлоп! Хлоп, хлоп! Кто не скачет – тот холоп!

Воины стояли по обе стороны двери с непроницаемыми лицами. Они были в стальных островерхих касках, увенчанных пышными красными гребнями, в блестящих кирасах с наплечниками, и в шароварах в продольную желто-синюю полосу, подвернутых под коленями, как новогодние фонарики. Сапоги и рукава у них тоже были державного желто-синего цвета. В руках они сжимали алебарды, древки которых были приставлены к их стопам – у одного воина с левой, а у другого – с правой стороны. В таком снаряжении стражники выглядели весьма внушительно.

Комиссар Конфеткин – а он был перевезен Гайаной на Лихой Упырь, доставлен в стольный град Киев, и потом тайно препровожден во дворец – так вот, комиссар Конфеткин, говорим мы, двинулся к трону по багровой ковровой дорожке, ничуть не робея. Восседавший на нём волшебник, хотя и чувствовал себя в сиянии обыкновенных свеч не слишком-то уютно, вперил в него испепеляющий взгляд. 

Он, разумеется, ожидал, что этот отрок, выряженный в какую-то сермягу, падет перед ним ниц и примется расцеловывать его сапоги – да не тут-то было. Отрок оказался не из робкого десятка, и стоял перед ним с гордо поднятой головой

– Кто таков? – грозно осведомился Гарольд Ланцепуп.

Комиссар Конфеткин, казалось, не расслышал вопроса.

– Говори! – злобно зашипел колдун. – Разве не знаешь ты, что я имею власть обратить тебя в свинью и зажарить на вертеле?  

– Да неужели? – насмешливо ответил Конфеткин, поднимая на волшебника ясные очи. – Ну, так тогда обрати, коли можешь.

Похоже, этот юный соколот насмехался над ним!

Гарольд Ланцепуп открыл рот – и снова захлопнул его, словно проглотил лягушку. Сердце у него панически застучало: он понял, что не в силах превратить этого отрока не только в свинью, но и вообще в какое-либо животное, несмотря на все свое колдовское мастерство.

– Что, кишка тонка? – спросил Конфеткин с легкой иронической улыбкой.  

– Всему свое время, – просвистел колдун, наливаясь бешенством, и голос его при этом стал похож на скрип несмазанного колеса. – Итак, кто ты?

Он впился в комиссара мертвящим взором, но тот опять не удостоил его ответом.

– Отвечай! – колдун треснул кулаком по подлокотнику трона.

Конфеткин зевнул, прикрывая ладошкой губы. Голос колдуна зашелестел, как тысяча ползущих змей в сухой траве:

– Кто ты? Кто ты? Кто ты? Говори! Тот ли ты самый Вакула, что живет у бабушки Арины на хуторе близ Диканьки? Или герой из Чаши Слёз?

Комиссар безмятежно улыбался.

Едва переступив порог тронного зала, он сразу почувствовал в себе какую-то необычайную силу и твердость. Движения его стали легки и уверенны, и слова приходили к нему на язык сами собой – словно кто-то невидимый влагал их ему в уста; он вдруг ясно осознал, что охраняется свыше какой-то могучей невидимой силой, и что без её воли ни один волос не падёт с его головы. А и случись с ним что худое – значит, так тому и быть.

Конфеткин вытянул палец в направлении колдуна и изрек высоким звенящим голосом:

– Ты сказал!

– Ага! Так, значит, ты признаешь, что ты и есть тот самый мессия, которого ожидают соколоты?

Гарольд Ланцепуп подался всем телом вперед, и змеи вздыбились на его плечах, потянули свои черные головы к комиссару. Волшебник помахал крючковатым пальцем и с дьявольской усмешкой на тонких сизых губах прохрипел:

– Но не рассчитывай, что я распну тебя на кресте, как Иисуса Христа! – он разинул рот до ушей. – Нет, нет! Я приготовлю для тебя кое-что получше! Я не настолько глуп, чтобы делать из тебя святого мученика, о котором потом будут слагать былины и распевать их на всех углах! О, нет, проклятый русский мальчишка, я сделаю умнее! Я превращу тебя в свинью. И сотворю сие чудо на глазах всего народа. А затем зажарю тебя на вертеле и сожру – да так, чтобы все это видели, от мала до велика! И как ты полагаешь, а, дурачок, станут ли после этого русы верить во все эти небылицы о герое из Чаши Слёз? Когда я, на их глазах, слопаю тебя, а? И, причем, сделаю это с отменным аппетитом! – он поднял вверх палец-крючок. – И тогда у всех этих сермяжных мразей сразу отпадет охота бунтовать!

– Да что ты говоришь? – не поверил Конфета. – А не подавишься?

Колдун едва не задохнулся от ярости.

– Завтра, завтра… – зашелестел он. – Это будет завтра, ибо сегодня я должен усмирить всю эту майданную сволочь. А до той поры ты посидишь у меня в остроге, под надежной охраной моих людей. И не надейся, русская свинья, что тебе удастся от меня улизнуть. Ты мог надуть Кимберли, Бебиану, товарища Кинга – кого угодно, но только не меня! Каждое твое движение, каждый твой вздох я буду видеть в своей волшебной чаше, а мои воины не оставят тебя одного ни на миг.

Конец этой устрашающей фразы был заглушен звоном разбитого стекла, и огромный булыжник – орудие пролетариата – влетел в окно. В зал ворвались разъярённые вопли:

– Ланцепупов – на ножи!

– Гарольду – смерть!

– Вакула придёт – порядок наведёт!

Дело принимало нешуточный оборот. Времени на дальнейшие пререкания не оставалось, уж слишком разгулялась вся эта майданная шелупонь. Впрочем, колдун всё-таки решил, напоследок, закинуть удочку – авось Вакула заглотит наживку?

– Но если ты поклонишься мне… – он воздел крючковатый палец над головой… – если ты поцелуешь мои сапоги, признав меня своим владыкой…

– Даже и не мечтай об этом, – сказал Конфеткин. – Ишь, губу раскатал…

– Я дам тебе великую власть…

– Да пошел ты со своей великой властью знаешь куда? Во-во, я вижу ты понял меня. Там тебе самое место.    

– Ладно. Завтра мы с тобой потолкуем. А теперь уведите его, – приказал колдун страже. – И посадите в карцер. Глаз с него не спускать!

Стражники приблизились к Конфеткину и взяли его под локти.

– И поразмысли хорошенько над моими словами, о, Вакула. Подумай спокойно, не горячась. Да смотри, не прогадай, деваться-то тебе все равно некуда, – зловеще прошипел волшебник. – А не то я отведаю, каково окажется жаркое из твоего мяса.

– Ну, это вряд ли… – насмешливо проронил Конфеткин и произнес слова, невесть откуда слетевшие ему на язык. – Я от бабушки ушел. Я от дедушки ушел. Я и от тебя, злой серый волк, уйду.

Стражники двинулись к выходу. Конфеткин шел между ними с гордо поднятой головой. Они уже почти достигли дверей, когда с трона раздался сиплый крик:

– Стойте! – Гарольду Ланцепупу вдруг упало на ум: а что, если мятежники прорвут заслоны? Такую возможность ведь исключать было нельзя. И тогда они наверняка устремятся к острогу, дабы освободить этого героя. Не потому ли он так дерзко усмехался, обещая уйти и от него? – Погодите! – закричал Гарольд Ланцепуп.

Нет, нет, он сделает хитрее. Куда хитрее! Он посадит его в зиндан, о котором не знает ни одна живая душа, кроме самых верных и преданных ему людей. И уж оттуда-то он точно не сбежит…

Гнилые жёлтые зубы волшебника оскалились в хищной усмешке:

– Посадите-ка его в яму. Да смотрите за ним в оба. Отвечаете головой!

После ухода пленника, колдун приказал запалить свои любимые свечи – колдовские, а эти погасить. В отсутствии комиссара, они зажглись без труда, и в чадящей сиреневой полутьме Гарольд Ланцепуп почувствовал себя куда лучше.  Расчесывая зудящие язвы, он сполз с трона, тяжело зашаркал к разбитому окну и стал сбоку от него с таким расчетом, чтобы его нельзя было увидеть снаружи.

Он бросил взгляд на площадь. Она была озарена светом множества факелов. Повсюду кишели толпы человекомуравьев и людей всякого роду-племени. У многих на головах были напялены кастрюли, и над ними реяли чёрные знамена с изображениями черепов и скрещенных костей. Поверх черепов были начертаны лозунги: «СМЕРТЬ ВОРОГАМ», и снизу – «ГЕРОЯМ СЛАВА!» Кое где развели костры из дров, подвозимых на майдан подводами. Сновали какие-то бабы с лукошками, раздавая любителям халявы кренделя и пряники; тут и там стояли бочки с дармовым пивом – пей, хоть залейся; тренькала балалайка, пели, выплясывали, лихо щелкали каблуками и хлопали по голенищам:

Жили у бабуси
Два веселых гуся
Один серый, другой белый
Два веселых гуся…

А у тети Мисси
По колено сиси.
Две большие пребольшие
По колено сиси…

А у Членберлена
Выросло три члена,
Три большие пребольшие
По колено члена.

Какой-то затейник, с крючковатым носом, пейсами и в новенькой кастрюле на голове, выставив у рта ладони рупором, орал в народные массы:

Верно, ль, братцы, молвлю я:
– Кто не скачет – тот свинья?

Он заскакал козлом с весьма довольной рожей. Стая непуганых идиотов запрыгала с революционным запалом:  

О, я, я! О, я, я!
Кто не скачет – тот свинья!

Рослые, как на подбор, воины Гарольда Ланцепупа, в полном снаряжении, выстроились в каре перед парадным входом во дворец. Вооружены они были тяжелыми мечами; щиты – высокие, четырехугольные, доходящие до плеч, и на каждом из них было изображение двух черных змей, стоящих на хвостах. На головах у ратников блестели высокие луковки шлемов с прорезями для носа и глаз, и сквозь эти прорези они взирали на беснующуюся толпу бесстрашными льдистыми очами.

Несколько миловидных бабенок уже вертелось возле них, расточая им игривые улыбочки и предлагая хризантемы и кренделя с маком. Но ратники смотрели на этих чёртовых баб, как на пустое место.

Кто-то, уже хорошенько поддав, размахнулся во всю удаль свою молодецкую и запустил в охрану булыжником – тот стукнулся о щит, не причинив никому вреда. Вдохновленные его примером, стали бросать камни в ратных людей и другие герои майдана. Воины сомкнули ряды, выстроились римской черепахой, никак не реагируя на выпады беснующейся толпы.   

Тогда-то некая бойкая молодуха, под одобрительный визг и хохот толпы, повернулась к воителям задом, нагнулась, задрала платье и показала им кое-то примечательное.

Словом, толпа шалила, благодушествовала, везде царило праздничное оживление – а лучше сказать, некое всеобщее сумасшествие. Еще пока не пролилось ни капли человеческой крови, и это разношерстное сборище не достигло состояния той слепой звериной ненависти, до которой стремились додвести его вожаки-провокаторы.

У христианской церкви, построенной княгиней Ольгой, волонтёры возвели помост, а под ним, во всю его длину, установили на попа ряд железных бочек. Перед бочками, за весьма умеренную плату (казан гречневой каши, бутыль горилки и зажаренный на вертеле кабанчик) поставили молодых чубатых мужиков в сине-желтых шароварах, с обнаженными торсами, и они стучали в днища колотушками со всей революционной ответственностью!

Бум-бум-бум!
Бум-бум-бум!

На сцену выволокли белый клавесин, и некое загадочное существо непонятного пола, с пухлыми резиновыми губами, расфранченное, накрашенное и напудренное, жеманно виляя бедрами, уселось на стул и, перебирая клавиши, запело вкрадчивым хрипловато-слащавым голоском:

Голубая луна
Голубая луна…

Пока «оно» разогревало публику, на помост вышли добры-молодцы в расшитых малиновых кафтанах, подпоясанных бечевками с кистями. Полосатые, болотного цвета штаны их были заправлены в блестящие черные сапожки, а за околышами черных шапок, лихо заломленных на одно ухо, торчали аленькие цветки.  В руках они держали ложки и бубенцы. За ними появилась звезда майдана – Руслана!

Эта еще не старая, но уже изрядно потасканная смуглолицая ведьма с распущенными волосами и раскосыми татарскими глазами, одетая в кожаные трусы и меховые унты, с татуировкой на отвислой оголённой груди, была встречена восторженным ревом толпы.  

Добры молодцы ударили в ложки, затрясли бубенцами, задавая рваный плясовой ритм, существо неопределенного пола яростно забарабанило по клавишам, Руслана запрыгала по помосту, как взбесившаяся коза, вовсю тряся своими телесами, и из ее прокуренной глотки вырвались куплеты:

На майдане возле церкви революция идёт!
Пусть Вакула, все кричали, нам ата́маном будё́т…

Любители даровых представлений тупо таращились на эту фурию, причём некоторые из них притащили с собой и детей – пусть и те поглазеют на весь этот Содом. Впрочем, вся эта публика составляла лишь только массовку, так сказать, биомассу, которую не жаль будет пустить и в расход.

Но были и другие – провокаторы.

Из окна, у которого стоял злой колдун, можно было увидеть, что среди множества кастрюль, напяленных на головы бунтовщиков, маячили, как поплавки в море, шапочки оранжевого цвета, причем каждая такая шапка-апельсин не выходила за пределы своей, строго отведённой ей ячейки. Это были десятники майдана.

Сотников распознать было уже сложней, ибо они вырядились в мышиные цвета кафтаны и серые кепки; пронырливые и вездесущие, они были незаметны, как летучие мыши в этой черной вальпургиевой ночи. Тысячники были уже совершенно безлики.

Кто же заказывал всю эту музыку? Ведь несмотря на кажущийся хаос, всё было подчинено здесь строгой дисциплине, и каждый крикун находился строго в свой ячейке, выполняя конкретную задачу в этой дьявольской сети.

Ударными темпами возводились палатки. К ним подъезжали подводы, груженные дармовой жратвой, хмельным питием, поленьями, камышом и из-под них тайком доставалось оружие: копья, мечи, луки, стрелы, кинжалы, цепи, пращи, горшочки с зажигательной смесью – одним словом, всё то, что столь необходимо добропорядочным гражданам для их «мирного» протеста.

Всё это до поры до времени пряталось в палатки, а народ разогревали пивом и медовухой, потчевали кренделями с маком, возбуждали песнями и плясками – но придет час, и ему придётся дорого заплатить за своё легкомыслие.

Отработав номер, Руслана сошла со сцены, и ее место занял позеленевший от снедающей его злобы Мустафа. Потрясая жиденькой козлиной бороденкой на тощем костлявом лице, он принялся обличать Гарольда Ланцепупа во всех смертных грехах, приплюсовывая к ним, заодно уж, и такую лабуду…

Ну, тут уж ничего не попишешь. На матушке-Руси испокон веков так повелось: уж коль возвеличивать, так непременно до лика святых, никак не меньше. А уж если ниспровергать – то втаптывать в самую грязь и оплёвывать от души, со смаком и гневом праведным. И таких мастаков – то есть бичевать да оплёвывать – на майдане собрался целый легион, и каждый из крикунов старался наораться всласть, до хрипоты. 

Окончил свою болтовню Мустафа, и на помост выперся новый пустозвон – толстомордый, коротконогий, с оплывшем жиром задом, в новомодной коричневой кожанке, с перекошенной бабьей рожей и сальными, похожими на куриную задницу, губами. Зажав в руке кепку, Куриная Жопа (а именно под этим метким прозвищем он был известен в народе) стала долбить ею воздух, (словно гвозди забивала) рьяно доказывая, что колдун – мошенник и негодяй, источник всех бед на земле русской, и если его сковырнуть – то тут же наступит всеобщее счастье. 

Краснобаи сменяли друг друга, негодуя на Гарольда Ланцепупа и зовя народ на баррикады, убеждая его не бояться никого на свете – даже и самого Господа Бога. В конце концов на сцену вырулила Гайтана.

Эта ведунья умела мимикрировать не хуже любого паука, выдавая себя за кого угодно, и сейчас она вырядилась под обычную русскую бабу.

– Дорогие! Любимые! Родные мои! Братья и сестры! – Гайтана протянула к толпе руки с растопыренными пальцами, и по ее щекам заструились фальшивые слезы. – Наконец-то! Наконец-то я могу раскрыть перед вами своё сердце, любимые мои, родные мои, бесценные мои!

Она сделала театральную паузу, смахнула кончиком мизинца набежавшую слезу и продолжала:

– Сегодня – великий день! Сегодня я вышла на эту сцену, чтобы распахнуть пред вами свою душу, свое сердце, и открыть вам, возлюбленные мои, великую тайну. А также твердо, чётко и ясно объявить вам во всеуслышание, дорогие мои, любимые мои: я – с вами!

Ошарашенная толпа безмолвствовала, пока еще не в силах переварить эту дичь. Но внимание ее уже было захвачено, и ведунья, простирая руки к легковерной публике и сглатывая слезы умиления, искусно повела далее:

– Родные мои! – ее очи засияли, как Жанны Д’Арк, взошедшей на костер. – Почти двадцать лет я в одиночку несла этот тяжкий крест! Почти двадцать долгих лет я была вашим лазутчиком в стане Гарольда Ланцепупа. И все это время я втиралась к нему в доверие, дабы выведать у него все его подлые планы, узнать всю его подноготную! Всё, всё, чем он дышит, чем живет, что затевает, и как нам с вами, используя все эти тайные сведения, свернуть шею этой проклятой змее! И наконец-таки я добилась своего!

Она помотала головой с видом невинной овцы и повела далее:

– Да… Нелегко далось мне это, уж вы мне поверьте! Всем сердцем любить свой народ – любить пламенно, любить беззаветно, и прикидываться его врагом. Сносить презрение тех, для кого ты готов пожертвовать жизнью – и чувствовать на себе ваши косые взгляды, видеть ваши плевки в свою сторону… Ведь вы то полагали, что я продалась этому исчадию ада, не так ли? А я в это время находилась в самом логове врага, ходила по самому краю пропасти!

Однако же я всё вынесла, всё стерпела, и я не сдалась! И все эти годы – годы борьбы и лишений – меня поддерживало лишь только одно: чёткое осознание того, что я иду на эту великую жертву во имя счастья своего любимого народа.

Наконец-таки послышались жидкие хлопки – народ начинал развешивать уши. Почуяв, что публика клюнула, Гайтана возвысила голос до набатных высот: 

– И сегодня, с этих подмостков, я хочу рассказать всем вам, дорогие мои, возлюбленные мои друзья, братья и сестры, что мне удалось выведать у колдуна. Сегодня я раскрою вам самую страшную и самую ужасную его тайну, которую он хранит от нас подобно тому, как Кощей Бессмертный хранил иглу в утином яйце.  И после этого все мы, все вместе, дорогие мои, родные мои, решим, как нам действовать дальше, как найти и сломать эту иглу.

– Так вот, возлюбленные мои, знайте, – нагнетала Гайтана, – что самая страшная и самая ужасная тайна колдуна – это Вакула! В сем имени заключена погибель этого лютого змея и наше с вами спасение. Ибо сказано в древних писаниях, что настанут такие времена, когда землю русскую покорит злой и ужасный волшебник с Хрустальных Островов. И на его плечах вырастут две черные змеи, и на лбу его будет метка дьявола. И воссядет чародей на велико княжьем престоле в стольном граде Киеве и будет править страной двадцать лет. И много лиха принесет он земле русской. И к концу этого срока явится из Чаши Слёз Спаситель, и он взойдёт на священную гору Меру, и наберет из хрустального озера Тили-Тили живой воды, и напоит ею весь русский народ. И тогда весь мир обновится, и всякая нечисть исчезнет с лика Земли. И все это вы, конечно же, знаете не хуже меня.

Так к чему же тогда я веду, дорогие мои, родные мои братья и сестры? А вот к чему, золотые мои. Сегодня, с этой сцены, я возвещаю вам, что это время уже при дверях. Вот потому-то и безумствует злой колдун; вот потому-то он и хватает наших милых деточек без всякого разбора и превращает их в поросят.

Он пожирает их из опасения, что среди них может оказаться Спаситель. Но с некоторых пор он прознал, и прознал уже наверняка, что этим Спасителем является Вакула!

– Дорогие мои! Возлюбленные мои братья и сестры! Знайте же (ибо я не хочу от вас этого скрывать) – плела далее паутину Гайтана, – что я побывала на хуторе близ Диканьки и отыскала там бабушку Арину, и бабушка Арина поведала мне величайшую из тайн, о которой она молчала целых восемнадцать лет!

Так вот, дорогие мои, родные мои, любимые мои, слушайте, слушайте все, что мне удалось выведать у бабушки Арины, ибо об этом еще не знает ни одна живая душа!

Так вот, было у бабушки Арины два сына: Никита и Василий. Когда пришел срок, сыновья поженились, однако участок земли у бабушки Арины был слишком мал для двух семейств, и тогда младший сын, Никита, отделился, и уехал в Васильки и сделался там кожемякой, а старший сын, Василий, остался хозяйничать на хуторе.

И вот, дорогие мои, пошла как-то раз жёнка Василия на реку Вакулку – а река эта, как сказывают старые люди, вытекает из той самой Чаши Слёз; и вот, говорю я вам, пришла она полоскать бельё и видит, что к берегу прибило челнок. Она заглянула в него – батюшки-светы! А в нём-то дитятко лежит! Да такое красивое, такое милое, словно ангелочек с небес сошел! Ручки-то к ней тянет, лепечет что-то по-своему и улыбается. И так славно, так хорошо улыбается. Ну, и дрогнуло сердечко у Васиной жёнки. И взяла она это дитятко на руки, и прижала к своей груди, и уже не могла оторвать его от своего сердца. Ведь своих-то деточек ей Бог не дал! И назвали они с мужем это дитя, в честь реки Вакулки, Вакулой, и стали растить его, как своего родного сына. А спустя некоторое время пошел Василий в лес, и там его задрал медведь. А потом, еще немного сгодя, утонула в реке и его жёнка. И остался Вакула у бабушки Арины один-одинёшенек. И рос он, и подрастал, и превратился в отрока, а бабушка Арина к тому времени совсем одряхлела и почти что утратила зрение. И приснился ей, друзья мои, однажды вещий сон. И вот снится ей её младший сын Никита Кожемяка – тот, что уехал в Васильки. И такой он печальный, да такой болезный – хоть бери, да в гроб ложись. А по щеке-то слеза ползёт. И молвит он, сердешный, ей таки слова: видно, смерть моя приходит, матушка! Уж за плечами с косой стоит. И чаво-то мне так ушицы напоследок захотелось! Тут Бабушка Арина проснулась, словно её кто кулаком в бок толкнул, и уже до самого утра очей так и не смыкала. А поутру рассказала свой сон Вакуле, да и бает ему: бери, мол, внучок, отцову лодку, да и плыви в Васильки, к дяде своему, Никите Кожемяке. Уж проведай его там, милого, да перескажи мне потом, чаво с ним да как. А то чавой-то сердце моё за него так болит – уж мочи нету. И сел Вакула в лодку, и отправился в Васильки, и больше его бабушка Арина не видела.

– И приплыл он, родные мои, в Васильки, – фантазировала Гайтана, – и был схвачен на его берегу ланцепупами подголема Анабелы. И стал этот волк позорный крутить его и так, и этак: мол, признавайся, кто таков будешь, да откель явился, и с какой-такой целью приплыл в наши края. И поведал ему Вакула всё как на духу, ничего не скрывая. И про сон бабушки Арины сообчил, и про дядю своего Никиту Кожемяку – все без утайки рассказал. Но не поверил его речам этот Ирод окаянный. И послал он Вакулу на хутор близ Диканьки, под охраной трех надежных ланцепупов, дабы они разведали там насчет бабушки Арины. И сел Вакула в челнок с ланцепупами позорными, и поплыли они по реке Славутич на хутор близ Диканьки, и приплыли, друзья мои, они да на Озеро да на Потерянное. А на Озере-то том, да на Потерянном Муравьиный остров лежит. А на Острове-то том дворец царицы Бебианы стоит, одной из ста дочерей Афродиты Небесной. И служат ей там гвардейцы крылатые, воины доблестные, ликом схожие с эфиопами; и опустились сумерки вечерние, и закружили над Вакулой во мгле сырой гвардейцы крылатые, и схватили его под руки, и перенесли во дворец госпожи Бебианы. И приветила царица Вакулу, и оказала ему всяческий почет и всякое уважение, и пробыл он у нее в гостях, друзья мои, около трех недель.

– А все это время, – живописала Гайтана, – ищейки Гарольда Ланцепупа рыскали по всей стране, пытаясь напасть на след Героя. И стерегли они его за каждым кустиком, да за каждой кочкой – но обнаружить так и не могли. И колдовал злой колдун дни и ночи напролет, и призывал на помощь коварных духов запада, и наконец узрел в волшебной чаще, где скрывался Вакула. И послал за ним эскадру боевых кораблей под командованием Песьего Хвоста. И приплыл этот гад ползучий к Острову да Муравьиному, и потребовал у госпожи Бебианы, дабы выдала она ему Вакулу. Но ответила ему госпожа Бебиана гордо и непререкаемо: «Нет!» И рассвирепел тогда Песий Хвост, аки волк лютый, и пошел боем смертным на владычицу Острова Муравьиного. И была в день тот сеча великая, и множество воинов госпожи Бебианы полегли в сыру землю; и до самого вечера кипел бой, и звенели мечи булатные, да летали копья и стрелы вострые, и слышны были стоны умирающих бойцов, и дым от пожарищ возносился до самых небес. И когда ночь распростерла над миром свои чёрные крылья, остались на Острове Муравьином лишь тлеющие головешки, да трупы павших воинов; и в живых остались только лишь госпожа Бебиана, Вакула и горстка израненных человекомуравьев. И перенесли крылатые воины царицу с Вакулой за поля широкие, за реки синие, в катакомбы товарища Кинга. И приветил товарищ Кинг Спасителя Мира, словно отец родной, и обнял его, и напоил его, и накормил его, и окружил его всяческой лаской, заботой и вниманием. А колдун-то тем временем вновь разглядел в волшебной чаше, где находится Вакула, и подослал к нему отряд хитроумных бойцов. И подкопались те выродки к нему, и выкрали его из подземелья, и перевезли в Киев. И сейчас он находится в заточении у Гарольда Ланцепупа.

И не это ли, друзья мои, лучшее доказательство тому, что Вакула и есть герой из Чаши Слёз? Ибо за кем еще стал бы посылать этот змей заморский целую армаду боевых кораблей, скажите мне? Кого бы еще он стал выкрадывать из подземелий товарища Кинга? И кому, как не сему злодею лютому, лучше всех в мире ведомо, кто вобьет осиновый кол в его подлую грудь?

И теперь, любимые мои, наш Спаситель томиться в застенках этого Ирода Окаянного.

Вот для того-то, чтобы выведать всё это, я прикидывалась, будто бы служу ему верой и правдой, а на самом-то деле ведь я шпионила за ним, чтобы потом расстроить все его подлые козни. И теперь, дорогие мои, когда истина нам открылась, мы должны все вместе, всем нашим сообществом, решить, как действовать дальше.

И я полагаю, золотые мои, – а вы ответьте мне, согласны вы со мною, или же нет, – я полагаю, золотые мои, – Гайтана драматически переплела пальцы у груди, – что мы должны сплотиться, встать все вместе, плечом к плечу, и взяться за руки, и стоять нерушимо, как каменная стена – чтобы ни одна мразь, ни одна сволочь, не проскочила между нами; и, сплотившись таким образом, пойти, и выразить колдуну свой гневный протест. Так ли я молвлю, родные мои?  

– Так! Так! – крикнули в двух-трех местах.

– И посему, золотые мои, возлюбленные мои братья и сестры, нам необходимо выбрать из нашей среды самых наилучших, самых достойных, самых отважных и честных людей – таких, которые за наше правое дело готовы и головы сложить; и написать петицию Гарольду Ланцепупу от всей нашей общины, и послать к нему делегацию с требованием незамедлительной выдачи Вакулы… Так ли я мыслю, родные мои?

– Так! Так! – поддержало её ещё несколько крикунов.

– Свободу Вакуле! – крикнула Гайтана.

Какие-то молодчики истошно заорали:

– Смерть колдуну!

Гайтана стала рубить по воздуху кулаком:

– Ва-ку-ла! Ва-ку-ла!

К делу революции подключились и мужи в солидных летах, и старые бабки с кастрюлями на головах:

– Ва-ку-ла! Ва-ку-ла!

Запищали пищалки, засвистели свистелки…

– Вакуле – да! – взревела Гайтана, зажигая уже по полной программе. – Гарольду – нет!

Протестующие подняли лай, как свора собак:

– Вакуле – да! Гарольду – нет!

Глаза у митингующих на выкате, словно у полоумных; жилы на шеях натянуты – того и гляди, лопнут. И каждый из таких горлопанов исторгает в пространство густую, звенящую, плотную энергетику зла. И бесы, ликуя, черпают ее полными ведрами, и разбухают, наливаются силой, незримые для людских очей.

Ведунья решила опробовать очередной слоган:

Вакула придет…
Порядок наведет!

Возбуждённая речевками, дармовым питием и сатанинскими песнопениями, стая двуногих зверей бесновалась уже, отпустив все тормоза:

Возбуждённая речевками, дармовым питием и сатанинскими песнопениями, стая двуногих зверей бесновалась уже, отпустив все тормоза:

Пуп, пуп, пуп, пуп – кто не скачет – ланцепуп!
Тятя, отдай деньги маме!
Гарольд, собака, ублюдок такой! Я хочу кружевные трусы!

Некая тетка, движимая самыми благородными побуждениями, подошла к воинам, державшим строй черепахой, отважно задрала подол сарафана и, в знак протеста, наложила кучу дерьма перед их носом.

Героям слава!

Продолжение 38

От Николай Довгай

Довгай Николай Иванович, автор этого сайта. Живу в Херсоне. Член Межрегионального Союза Писателей Украины.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *