Глава пятая
Возвращение Конфеты
Дом художника стоял неподалеку от божьего храма. Он был очень красив и имел два этажа. Вокруг дома произрастали плодовые деревья и цветы. Мастерская располагалась в верхней, самой просторной из комнат. Здесь мы и застаем наших героев – комиссара Конфеткина и Творца. Волшебная птичка по-прежнему сидит на плече у отважного воина. Что же касается кроткой Лилии, то она ушла пастись на одну из лужаек, которых в этом небесном граде превеликое множество.
Художник стоит у мольберта. Взгляд его рассеян.
– Так каким же образом отправить тебя домой? – размышляет он, задумчиво покусывая тупой кончик карандаша.
В широкие окна льются лучи теплого летнего солнца. На одной из стен, окрашенных в глухой темно-зеленый цвет, висят большие старинные часы с ходиками – стрелки на них показывают четыре часа и семнадцать минут.
– Может быть, нарисовать ещё одну лестницу?
– Как? – подает голос Конфеткин. – Так, значит, та лестница, по которой я взобрался на планету Тэц, нарисована Вами?
Он стоит неподалеку от Мастера, наблюдая за его действиями. Художник кажется ему магом, чародеем, существом высшего порядка, которому подвластно все.
– Впрочем, не стоит повторяться… – не отвечая Конфеткину, бормочет живописец, погруженный в свои думы.
– Но почему же вы решили изобразить именно лестницу? И каким образом смогли из Говинды прозреть в наш мир?
– А Бог его знает… – Творец разводит руки с полуулыбкой, в которой читается самое искреннее недоумение, смешанное с тонким юмором. – Залетел вдруг в голову такой вот сюжетец – я взял, да эту лесенку и присочинил…
– А потом еще присочинили и звёздного мальчика, и Пегаса?
– Ну, это уже само собой вышло. Одно цепляется за другое, понимаешь? Ведь должен же я был как-то известить тебя о том, где находится вход в отражённый мир?
– Ловко придумано! – воскликнул Конфеткин.
– Не так уж и ловко, – со вздохом ответил художник. – Видать, где-то я все-таки допустил промашку.
Он чешет затылок. Вид у него, впрочем, вполне удовлетворенный.
– О чем это вы?
– Да я-то, вишь, хотел направить тебя прямехонько к мастеру Тэну – а вышло эвон как… Вмешались, черти лысые… да так тряхнули лестницу, что ты чуть было с неё не слетел. А потом ещё взяли, и передвинули её в другое место. Вот так почти всегда: загадываешь одно, а выходит – совсем другое.
– Но как же так? – спросил Конфеткин, с удивлением округляя глаза. – Ведь вы – Творец! И это произведение – ваше! Как же могло такое произойти: вмешались тёмные силы, которых на холсте не было?
– Когда картина написана – она уже не принадлежит своему создателю и живет своей собственной жизнью, – поясняет художник. – А с тёмными силами тебе всё равно суждено было встретиться, не так ли?
Конфеткин задумчиво теребит пальцем нос. Художник посматривает на него с лукавой улыбкой:
– А хочешь, я открою тебе одну тайну?
– Ну?
– Я ведь ничего не сочиняю даже!
На лице Конфеты – самое искреннее недоумение:
– То есть как это: не сочиняю?! А кто же, в таком случае, сочиняет? Илья Репин, что ли? Ведь это вы нарисовали лестницу на крыше моего дома? Так как же…
– Погоди… – художник нетерпеливым жестом вскидывает руку; как и почти любой его собрат, он не прочь потолковать об искусстве, в особенности, когда нападает на такого благодатного слушателя, каковым является Конфеткин. – Погоди… Видишь ли, всё те картины, что я пишу, уже существуют в мире прообразов. А я лишь пытаюсь уловить их вибрации и изобразить так, как подсказывает мне мое сердце. Смекаешь? Никакой мастер не может ничего сотворить сам от себя.
– И что же это тогда выходит? – на бесхитростном лице светлого рыцаря расцветает саркастическая улыбка. – Творец должен сидеть, сложа руки, и ожидать, когда на него снизойдет вдохновение?
– О, нет! Я этого не говорил. Вдохновение приходит лишь к тем, кто усердно трудится, постигает азы своего ремесла. Но, вместе с этим, надо уметь отрешиться от суеты, отказаться от привычных стереотипов и отдаться на волю волн – вот ведь о чем идёт речь.
– Каких ещё волн?
– Волн великого океана фантазий!
Художник задумчиво смотрит перед собой широко распахнутыми глазами.
– Скажи, а ты любишь летать на воздушных шарах?
(Похоже, на него начинает снисходить вдохновение, подумал Конфеткин.)
– Не знаю, не пробовал…
По тому тону, каким произнесены эти слова, Творец понимает, что перспектива воздухоплавания на шарах не слишком-то прельщает его гостя.
– А на диких гусях?
Конфеткин капризно оттопыривает нижнюю губу. С его языка, кажется, уже готовы слететь слова: «Еще чего!»
Художник очень тонко улавливает и этот момент.
– Ладно, придумаем что-нибудь более подходящее… – он озабоченно потирает лоб. – Например, морское путешествие? А?
– Во! Это мне походит!
Когда-то, в дни своей ранней юности, Конфеткин даже мечтал стать моряком. Но это романтическое увлечение у него вскоре улетучилось, как дым. Как, впрочем, и многие другие.
– Так, значит, решено? Рисуем море и фрегат? И пусть плывет себе, по синим волнам к той тихой реке, на которой стоит твой город?
Конфеткин одобряет эту идею, и художник принимается за дело.
Много повидал Рыцарь Света на своем веку дивных чудес, но такого чуда ему ещё видеть не доводилось!
Карандаш в руке мастера, казалось, вдруг ожил. Он запорхал по холсту, словно некая сказочная птица. Раз – и появилась изломанная линия берега. Еще несколько резких, порывистых движений – и вот уже в отдалении образовалось гряда острых скал. Движение руки замедляется, становится плавным, округлым – и Конфеткин видит солнце, погружающееся в море. Еще несколько точных, уверенных штрихов – и прорисовываются контуры фрегата под слегка надутыми парусами. Стало видно даже несколько фигурок на его палубе, и лодка с гребцом, плывущая к берегу!
И… О, чудо из чудес!
Художник, кажется, вдруг как-то разом помолодел, превратился в полного сил и огня юношу. Глаза его сияют, лицо дышит энергией. Он даже как будто и не глядит, что там делает его волшебный карандаш – тот словно сам летает по холсту. В несколько минут рисунок готов, и творец берется за кисть.
Краски играют на полотне, словно живые. Вот заплескалась прибрежная волна, и под бортом шхуны пролегла глубокая тень, а на плечо гребца упал блик заходящего солнца. Как это у него получается? Ведь он как будто даже и не задумывается над тем, какую краску взять на кисть и куда её положить!
– Ну что, годится?
Творец отходит от картины и всматривается в неё придирчивым взглядом.
– Ещё как годится! – вырывается восхищенный возглас Конфеткина.
И тогда Творец берет своего гостя за локоть и подводит его к полотну. Он набирает в грудь воздух и дует на картину.
И… Что это?
Конфете вдруг кажется, что по его щеке повяло свежим ветерком, насыщенным запахом йода, и картина заколебалась, приблизилась к нему. И вот под ногами у него уже лежит песчаный берег, а над головой густеет вечернее небо. И море плещется совсем рядышком, и он даже видит, как поднимаются вверх и опускаются в воду весла матроса в плывущей к ним шлюпке.
Ну, и ну! Они очутились в самой картине!
Если у Конфеткина, до сей поры, и оставались какие-то сомнения в том, что произведения великих мастеров могут оживать, то теперь он уверовал в это окончательно.
Вот, он уже и сам живет в произведении Творца! И этот Творец идёт вместе с ним по берегу моря в своей собственной картине. И закатные лучи догорают у линии горизонта, и начинает дуть бриз, и в небесной синеве выдавливается бледная звезда…
Они шагают к морю.
На плече у Рыцаря Света сидит волшебная птичка из небесной страны Говинды. Художник замедляет шаги.
– Наконец-то оканчиваются твои скитания… – произносит он, вздыхая. – В бухте стоит фрегат с поднятыми парусами, и за тобою уже подана шлюпка. Еще до захода солнца ты ступишь на палубу этого судна, и оно помчит тебя по морям-океанам к родным берегам. Прими же от меня на светлую память этот подарок.
С этими словами он протягивает Конфете волшебный карандаш.
Щеки рыцаря заливает яркий румянец смущения. Достоин ли он такого великого дара? А Творец стоит перед ним с протянутым карандашом, поощрительно улыбаясь:
– Ну?
– Спасибо, – бормочет Конфеткин, принимая дар Творца. – Но, честно сказать, я не слишком-то силен в рисовании.
Он явно скромничает.
Ведь по рисованию у него всегда были сплошные пятерки, а его работы одно время даже экспонировались на различных детских выставках. И, когда требовалось оформить стенгазету к Новому Году или к иной знаменательной дате – это дело всегда поручалось ему.
– Да ладно, не скромничай, – улыбается художник. – У тебя есть талант, ведь я же вижу.
– Откуда?
– Взгляни сам, – и художник кивает на птичку. – Дух Горних Вдохновений сидит на твоем правом плече.
До Конфеты не сразу доходит смысл этих слов. Он скашивает взгляд на своё плечо…
– Так, значит, эта птичка…
– Твой небесный дар!
И все-таки Конфеткин далеко не так уверен в своих творческих силах…
– Ну, не знаю, не знаю… Быть может, у меня и есть кой-какие способности, но после того, что я увидел в вашей мастерской… Нет, моя пачкотня не идет ни в какое сравнение с Вашим искусством.
– А ты думаешь, я сразу стал мастером? Нет, братец ты мой. Для того, чтобы добиться успеха, мне пришлось пройти длинный и тернистый путь. Искусство не терпит слабых и безвольных. Оно полно сокровенных тайн, сокрытых под множеством разнообразных покровов. Нужно упорство и смелость, чтобы совлекать их, добираясь до сути. Но ты отмечен божьим даром. Смотри же, не загуби его. Кому много дано – с того много и спросится.
На шхуне уже загораются бортовые огни, и шлюпка с гребцом подплывает всё ближе к берегу. Конфеткин с художником продолжают свой путь к морю.
– Не хватайся сразу за сложные сюжеты, – наставляет рыцаря Творец. – Начинай с самого простого – рисуй куб, стакан, яблоко. И все время анализируй свои ошибки. Иначе они станут переползать из одной твоей работы в другую, и ты так и остаешься вечным профаном. Постепенно усложняй задачи. Не смущайся, если у тебя ничего не выходит. Работай! И пусть твои недруги строят тебе козни. Пусть тебя посещают чёрные минуты отчаяния и глухого неверия в свои силы, пусть весь мир ополчится на тебя и кричит тебе в самые уши, что у тебя ничего не получится, что ты глуп и смешон в своей нелепой тяге к прекрасному – не верь никому. Твердо следуй своей стезей – и удача улыбнется тебе. Ты станешь великим мастером.
– Но не таким, как вы!
– А зачем тебе быть таким, как я? Будь собой, это намного лучше. И запомни – совершенство заключено в многообразии. Чем больше истинных художников – тем совершенней мир и больше радости на небесах.
– Но небеса-то ведь далече, а? Я имею в виду – от нашей Земли?
– А вот тут-то ты и ошибаешься! Небеса – в тебе, в твоей душе. Чем больше в ней света – тем прекрасней твои небеса. Поэтому беги пошлости и новомодных кривляний в угоду толпе. Что тебе до неё? Если твои творения будут мрачны и уродливы – они отравят собою мир и заслонят от тебя свет. Не выпускай же в мир злобных карликов – их и без того довольно. И если твоё сердце омрачено – сперва очисть его, а уж затем берись за карандаш.
– А как же правда жизни? – спросил Конфеткин. – Ведь в нашем мире столько грязи! И что же теперь, художник должен стыдливо обходить её стороной?
– Однако и лезть в неё без крайней нужды тоже не стоит. Любителей вываляться в грязи и без тебя довольно. Зачем же пополнять собою их ряды? Знай, что творения великих мастеров имеют души. Они живут в своих мирах. И если ты станешь изображать зло и порок, не освещая его светом своего сердца – рано или поздно все эти уродливые фантомы тьмы обступят тебя, заслоняя свет. Подобно ленточным червям, они обовьются вокруг тебя со всех сторон, впиваясь тысячами присосок к твоему телу, и ты проклянешь тот миг, когда решился их создать. Художник связан со своими творениями тысячами нитей. Следи же за тем, чтобы эти нити были нитями света, а не тьмы – иначе повредишь и себе, и миру.
Остаток пути Учитель и его ученик прошли в молчании. Конфеткин шагал, понурив голову, и волшебная птичка с разноцветными перышками по-прежнему сидела на его плече. Лодка уже причалила, и матрос поджидал своего пассажира, и солнце догорало над морем, подобно языку огромной свечи.
Они остановились у шлюпки, и Конфеткин – ведь на то он и рыцарь! – благородным жестом прижал руку к груди.
– Все ваши слова я сложил в своем сердце, как драгоценные жемчужины, – произнес он. – Дайте же мне последнее наставление, о, учитель.
И учитель ему наставление дал.
– Как только почувствуешь, что готов к этому – учись рисовать козленка[1], – сказал он. – И не спрашивай у меня, почему. Придёт время, и тебе это пригодится. Не теряй же времени попусту, трудись. Ибо в твоем новом приключении карандаш может пригодиться тебе больше, чем меч.
Слова Творца полны таинственности.
– Ну, с Богом! – учитель как-то по-мальчишески вскинул руку над головой.
– Счастливо оставаться, – ответил Конфеткин.
И вот он уже переваливается через борт шлюпки, и художник отталкивает её от берега. И волшебная птица с разноцветными крылышками сидит на правом плече Светлого Витязя. И матрос – крепко сложенный, мускулистый детина с копной рыжих волос под синей бескозыркой – гребет к судну.
– Прощай, Витя, – кричит Творец, помахивая рукой.
Лодка отдаляется. Когда они подплывают к фрегату, солнце уже тонет за морем, и сумерки покрывают всё вокруг. С борта сбрасывают веревочный трап, и над головой Конфеткина появляется огонек масляной лампы. И в её красноватом свечении он видит надпись на борту судна – на нём крупными золотыми буквами выведено: «Лолита».
[1] О том, почему именно козленка, читатель может узнать из моего романа ЗА ЖИВОЮ ВОДОЙ.